Шаг в бездну

День был почти противным, раздражающим, с тиканьем стареньких часов и покашливанием крана, из которого вырывалась вода. Не слезно прозрачная, скорее, цвета разбавленной белой краски в ней. Однообразие и беспечное существование глупых наивных существ, называемых людьми, считающих глупо и так по-людски, что они цари, смеющихся над теми, кто выше их самих. Глотку сжимает спазм смеха. Противное першение появляется в глотке, будто в нее засыпали красный перец. Кашель невольно зарождается в горле. А его зовет бездна да та дыра, из которой не выбраться. Про которую говорят много, рассуждающими, нудными и монотонными голосами. А жизнь глупая, извивающаяся прутьями деревьев под кожей, разрывающая нити, сдерживающие, как оковы. Но они уже давно порваны, а может, это лишь предрассудок, проявившийся в бреду. Кусая губы до крови. Чувствуя, как время ненавистным потоком сквозь облака улетучивается, испаряется дымкой в облаках. Ута улыбается, почти оскаливается, но пары секунд хватает для того, чтобы ледяная маска со скрежетом ключа в скважине заскрипела и щелкнула, одеваясь на лицо. Ведь маска то, что нужно. Прятать мысли, волю сжимать в кулак с противно стрекочущим в глотке сердцем. Въедаясь ядом и расплавленным железом в душу, от которой остались осколки с кровавым блеском, пропитанные кровью. Хотя это уже не так важно, руки давно по локоть в красной жиже. Ута сидел на стуле, наблюдая за потолком: в непонятной позе, почти сгорбившийся, с упирающимся углом рабочего стола в поясницу, до хруста ломающихся костей, разрезающих тишину кинжалом. Тишина почти звенящая, темная, противно липнувшая к коже кусками грязи. Маски же на стенках как сотни лиц, наблюдающих за испуганными трусами, мнущихся на одном и так уже истоптанном до дыр месте. Голова же пуста, совершенно без единой эмоции, лицо - кукольное. А звезды на небе сотнями поблеклых огней на выцветшем застольной ватой небосводе. На обманчиво настоящем, обманчиво настоящие. И там не видно будущего, оно ведь не радужное. Смешное и слишком темное без лучей пробивающегося солнца. Там только тьма и звон цепей неверия. - Вставай, - голос знакомый. Голова с хрустом костей поворачивается, разминая затекшие мышцы. А на пороге стоит давний и все же не забытый друг. А ведь уже даже и не смешно - только противно и даже одиноко. Души как и не было, так и нет, только дыра, зияющая темным оттенками, и пустота, глуповато смеющаяся, хихикающая над проблемами. Проблемы же не сущий пустяк, их не выбросишь за окно. - Сейчас, - голос не медовый, а скрипучий и хриплый, как после сна. И вид такой же растрёпанный. Но даже так... Глаза прищуриваются. А уголки губ дрожат. От смеха ли? - Маска, - одно лишь слово, глупое, обыденное, въевшееся в кожу краской, не смывшейся с ладоней. Йомо не улыбается, только смотрит пристально, слегка щуря глаза, как от солнца, падающего прямо в глаза. Эмоции неживые, поблескивающие настоящими, безманерными и безвкусными. О таких только и говорят: бесчувственный. Льдисто-холодный. А ведь все это так глупо, это лишь предрассудки. Снова. Прописаны в кожу чернилами. Ута идет медленно, крадучись и даже по-кошачьи, мягко и лишь покачиваясь. Тихо. Слишком. Стук сердца же громкий. И, кажется, даже слишком. Йомо не двигается, лишь в глазах бесенята, и мучительное время со вздохом, уносящееся прочь, опустошает голову. Слишком долгий поцелуй. Грубый, жесткий, с привкусом метала и желания, платонического и взрывного. Руки стальным кольцом прижимают хрупкое тело, и так только кажется, к своему. Промокшему, с запахом крови и пота. Бой был сложный, тяжелый. Пальцы же у темноволосого подрагивают, сжимая серый, промокший из-за дождя плащ. Губы горят, хотя тело так же тонет в расплавленном огне колец ада. А сердце рвется сквозь твердь из кальция - преграда, мешающая воспретить. Вот-вот, совсем немного. Но крыльев, как у ангела, нет, лишь ссадины и царапины на теле, затягивающиеся так же быстро, как и ненужные воспоминания забывчивых идиотов. Удар о стену сильный, с хрустом все тех же костей и кровавыми каплями на одежде, которая разорвана в клочья. Пара секунд... Что они делают? И это сейчас не кажется им чем-то вопиющим, неправильным. Но ведь гули не люди. И им неведомы такие глубоко посаженные предрассудки, которые при каждой удобной возможности скребутся в двери бродячей кошкой. Им же плевать, особенно сейчас, когда так долго они не были вместе, когда все начало меркнуть в бездне. Время же уже теряет свою силу: то тянется резиной в замедленной съёмке камеры, то высыпается из рук крупицами песка незаметно в воду. А голова кружится, все нереальное. Вздохи протяжные, а стена шершавая - замена кровати со скрипом прогибающегося матраца под телом и протяжными полурыками. Им хорошо. Даже не так - прекрасно. Одежда, истерзанная в клочья, в углу сиротливо брошена ненужным мусором. А Ута задыхается, стонет и хрипит под немного нежными прикосновениям к коже губами и шершавыми ладонями с длинными пальцами. Тело прогибается в спине от сладкого томления. Йомо же хищником смотрит на свою жертву. А плоть каменным изваянием выпирает и трется о внутреннюю поверхность бедра расставленных ног. Ута стонет, закрывает уставшие глаза и ерзает, чувствуя, как ствол обхватывает теплая рука, а на кончике выступает поблеклая смазка. Плавное движение вниз, и стон умоляющий. Вверх - стон недовольный. Загадка? Боль в паху у обоих неестественная, грубая и тяжелая, как каменная. Не возможность избавиться от нее - еще более изощрённая пытка. Йомо же с мучительным для самого себя движением переворачивает парня на живот и смотрит прямо в глаза. Взгляд ползет по телу колючими иголками льда: с татуировок на шее по позвоночнику, на вставший член меж расставленных ног, на тугое и напряженное колечко мышц. А в голове мутнеет. Тело требует свое сладкое забытье непрошеной судорогой перенапряжённых мышц. Поглаживая вход, раззадоривая воображение и тело, которое уже и так тушится на огне. Один палец с легкостью соскальзывает внутрь, вызывает стон Уты, который со сбитым дыханием смотрит на белые простыни, маячащие перед глазами, скомканные под пальцами, и капли пота, которые падают со лба. Перед взором все расплывается кровавыми пятнами и радужными каплями. А тело его предает: само дергается и выгибается в такт поступательным движениям пальцев. Смазка обильным потоком покрывает естество, а в горле першит, и хочется пить. Смех, неестественно механический, срывается с припухших губ, но все же не так и смешно, скорее, просто... В горле застревает стон. Голова кружится, а волосы попадают в рот. Прикосновение к соскам с наэлектризованным воздухом вокруг и слишком долгое ожидание. По телу проходит электрический разряд - Йомо ощущает это и вздрагивает. Тело дрожит, выгибается. Его предательство, которое стремится получить все самое лучшее. Быстрее. Только успеть не сломаться о стену, разбившись куском льда на алмазы. А удары сердца громкие, в ушах звон колокольный. В горле же застревают звуки. Вдохнуть пропахший кровью, пластиком и кожей воздух невозможно. Только раскаленное железо скручивает низ живота в замысловатые узлы. И слюна превращается в горькую обыденность. Громкий рык льва? Нет, требование. Простое, односложное, без вычислений и других значений. Математические расчеты - глупая фантазия нерассчитавших, что тупик и есть конец бугристого пути жизни. Голова идет кругом, и кровь бурлит в жилах. Громче стоны: с рычанием, с криками и мольбами. Долго. Стрелы пронзают тело, и яд на кончиках острия парализует его. А бездна рядом, до нее от силы шаг, а падать ведь весело? Алиса ведь падала в кроличью нору? Разве не так? Но ведь глупости: всё от этих сказок о приключениях глупой маленькой девочки. Ей не подходит быть доброй и веселой. Совершенно. А мысли расползаются желе по полу, не собираясь воссоединяться. Ута дергает бедрами, прогибается в спине, как можно глубже пытается почувствовать. А тело требует разрядки, взывает к Будде. В голове мутнеет то ли от боли, то ли от слишком страстного желания, распространяющегося по телу. Йомо зверем нагибается, губами прикасаясь к взмокшей от пота коже. Не целует - кусает, пробуя ее на вкус. А тело не слушается; по жилам уже давно распространилась жидкая лава. Тонуть в муках страсти, захлебываясь собственным стонами. Ренджи же насмешливым со стороны взглядом смотрит на жертву их общей похоти. Но не входит, лишь надавливает, нагибаясь ближе к коже. Он слизывает выступившие солоноватые капли крови от укусов. А мысли путаются в голове: беспорядком, клубками ниток и рвущимися цепями, вдребезги осколками здравого смысла. А смысла нет, лишь метафора. Темноволосый дергается, колени дрожат от навалившегося желания, как и руки, о которые он пытается опереться, приподняться, показать, что еще не все? Но не это главное. Йомо рывком переворачивает парня на спину, впивается в пересохшие губы панка сладким поцелуем, сжимает в объятиях, вырывая пальцы. Ута стонет в рот Йомы, мычит оттого, что в него толкается парень, но это уже не пальцы. Спазм желания крутит узлы в низу живота. Совсем немного. Тихий хриплый стон срывается с губ Уты, а сам он всхлипывает. Мучительное резкое движение. Поцелуй снова кружит голову. - ПОЖАЛУЙСТА, - слова криком срываются с припухших губ. А Йомо медлит, с наслаждением смотрит на голое и отнюдь не хрупкое тело. А желание, подобно температуре в градуснике, скоро взорвется. А воздух уже застревает в глотке. Камни сжатого и наэлектризованного кислорода разрывают легкие в клочья. А у Йомо руки ласковые, но ладони шершавые. Прикосновения носят контраст. Яркий - оттенками переливов листвы осенью, от огненного до почти грязного. На шее за долю секунды остается фиолетово-розовая метка, прямо там, на буквах татуировки. Сейчас каждое касание, кажется, пропитано розовым, безумно противным цветом. Секунда... вторая... третья... Болезненная истома скручивает кости, когда неожиданно заполненное до отказа тело сталкивается со страстью вихрем, закручивающим все на своем пути. Ута вскрикивает, прогибается в спине и, не обращая внимания на болезненные спазмы, старается прильнуть ближе, как можно ближе каждой клеточкой тела. Йомо же рычит, стискивает пальцами до боли и темно-фиолетовых отметин бедра. Самое мучительное только началось. Поцелуи полусухие, без ласк и других изысков. Здесь только страсть, с остервенением требующая своего, кричащая о боли, кричащая о наслаждении. Движения рваные, несбалансированные и неритмичные. Ощущения выходят за грань того, что было раньше. А что было раньше - загадка. Ута всхлипывает, слушает свой внутренний голос, который кричит в экстазе, захлебываясь собственными стонами. Хлюпающие звуки, смешанные с полукриками, со стонами и рычанием, заполняют комнату. Все рассыпается. Движения не становятся ритмичнее, только грубее. Йомо с силой сжимает гордо выставленный орган парня, двигая рукой вверх-вниз. Вместе они должны побывать в этой чертовой тьме, в бездне, вдвоем продать все правителю Ада. Окончание ослепляет, заглушает все звуки. Яркое, поблеклое, с черными полосами, усыпанными звездами и белым, забитым светом. Дрожь по телу болезненным потоком скручивает и забивает в тело гвозди. Рваные вздохи заполнили комнату. Электричество начало терять свою силу. Голос не слушается, пелена тишины рассеивается, хрипящие вздохи и непонятное, неразборчивое бормотание. Голос, оглушительный, заставляет разлепить окаменевшие веки, а тело с болью в костях и мышцах повернуться ко входу в комнату. Ослепительная рыжеволосая красавица с улыбкой как у Барби. Ута падает на постель, снова зарываясь в подушку, стараясь спрятаться как можно глубже в пуховую преграду. В голову с размаха вбивается мысль, что Йомо так и не ушел и сейчас спит рядом. Ведь не было никогда раньше так тепло. В голове полнейший сумбур и неразбериха собственных чувств. Итори с улыбкой смотрит на старых друзей и смеется. Слишком громкий смех рыжеволосой заставляет поднять голову с подушки и Ренджи. На его лице нет эмоций - только ледяное спокойствие. В принципе, как и всегда. Ута задыхается, кусает губы, все так же пряча лицо в подушках. Они сделали свой шаг в бездну, и это уже так привычно, что даже не мешает в который раз. - Я вам не помешала? - но она отлично знает ответ и, лишь прищурив глаза, разворачиваясь, уходит, стуча каблучками. А там, за дверью, смех не столько понимающий, сколько разоблачающий. Разорванная в клочья обертка подарка? Скорее, детективная история, наконец, раскрытая. Ренджи смотрит на потолок и кривится. Ута задыхается от смеха, который пожирает его. - Ну что, повторим? - голос Уты глухой, а его лица не видно. Йомо лишь сжимает парня в объятиях. Целуя плечо, соглашается.