Люди нелепы. Они никогда не пользуются свободой, которая у них есть, но требуют той, которой у них нет. Сёрен Кьеркегор ©.
***
В такие моменты время тянется совсем медленно, противно и невыносимо; нельзя было сказать точно, сколько они ехали: размытая дождём неровная сельская дорога казалась бесконечной. Грузовик почти не делал поворотов, следуя по какой-то устрашающей прямой. В промежутки между тревожными снами Джону уже виделось, будто они давно умерли и едут по пути в Ад, а эти бесконечные тряски, мотания вперёд-назад — лишь часть запланированной для них тёмными силами программы. Он уже представлял Люцифера, который говорил: «Пусть через бесконечность они доедут до пункта назначения!». Осталась малость — пережить бесконечность! Разговоры под конец пути совсем стихли: были слышны только храп, простуженное дыхание, чей-то кашель и тихий-претихий плач… Это звуковое сопровождение стало привычным. Но вот неожиданно грузовик дрогнул, резко затормозил, и всех его пассажиров откинуло назад, перед этим хорошенько тряхнув. Чес задавил Джона, Джон задавил кого-то в свою очередь; мотор заглох, и люди тут же всполошились, зашуршали, заговорили взволнованными охрипшими голосами. Константин наконец проснулся полностью. Уже всеми ожидалось, что скоро откроют створки и их выпустят наружу (хотя стало совершенно всё равно, что там ожидало снаружи — пусть даже там было намного хуже, чем здесь), однако грузовик вновь тронулся на малой скорости и делал такие остановки минуты через две. Несмотря на то, что они вновь куда-то ехали, людей внутри явно не покидало чувство, будто конечной цели они достигли. И вот, когда они в очередной раз остановились, стало слышно, как дверь в кабинке водителя хлопнула и тяжёлые сапоги прошлёпали по грязи до конца грузовика. Засов нехотя и гулко сдвинулся в сторону, и створки распахнулись, с грохотом ударившись о стенки машины. Люди внутри зажмурились и прикрыли руками глаза от столь непривычного яркого света; громкий низкий голос скомандовал им «Выходить в колонну по одному». Джон тогда сразу понял: это начало нового этапа в его жизни, в который, как и в предыдущие, важным было только одно: выжить и пережить это. По сосредоточенному лицу Чеса можно было понять, что он тоже давно всё понял и теперь лишь старается оценить масштаб новой беды. А оценивать тут пришлось ого-го… Как только ноги коснулись чавкающей грязи, Джон, ещё щурясь и привыкая к свету, оглядел место, в которое их привезли. Это оказался широкий внутренний двор, огороженный высоким забором с проволокой наверху — вероятно, когда-то давно по ней шло электричество и радостно убивало сбегающих отсюда; здесь спокойно уместилось четыре грузовика, таких же, как и их. Джон глянул налево — там находились высокие железные ворота, теперь поспешно закрывающиеся; направо расположилось широкое, серое, четырёхэтажное здание, состоящее из трёх связанных корпусов. Бесцветными полосками люди тянулись ко входам в здание; теперь они с Чесом стали частью одной из таких. Внутри их ожидали длинные очереди, обшарпанные коридоры и конвоиры с выставленным наготове ружьём. С каждым вёлся разговор за закрытыми дверями, после чего людей отводили те же самые конвоиры — наверное, по камерам. Джон не увидел ни одного радостного лица среди уходивших. Там-то окончательно пропала его надежда на возможность избежать наказания. Да и куда им отсюда идти с Чесом, если их уже увезли за много километров от Ирвайна? Конечно, Джону всё ещё казалось глупым, что на них, якобы преступников, которых посадят, потратили столько редкого сейчас топлива, чтобы довезти до этого места. Если бы он организовывал всё это, то гнал бы несколько километров этих людей — как знать, по пути бы многие подохли, уже меньше кормить… Наконец настала их очередь пройти в отдельную комнату; перед этим один из многочисленных конвоиров, похожий на остальных злым, наполовину закрытым лицом, спросил, знакомы ли они с Чесом, и отправил их вдвоём проходить «собеседование» с одним исходом. Они вошли в довольно просторную, содержащую из мебели лишь стол и пару стульев комнату с серыми обшарпанными стенами и разбитым окном. За столом сидело существо, похожее чем-то на отца Молл; Джон теперь понял, почему никто не выходил счастливым. Перед человеком был толстый журнал, в котором он что-то черкал и, кажется, не обратил внимания на вошедших. Прошло около полминуты, прежде чем этот человек поднял голову и окинул их хитрым взглядом. — Стало быть, и вы считаете себя невиновными… — усмехнулся он, нервно крутя ручку в руках. — Никто не предупреждал, что собрание будет ложным, для того, чтобы захватить сектантов, — отвечал Джон, хоть уже ни на что и не надеялся. — Может, и верно не предупредили… У нас там находятся специальные люди, мы им доверили распространение информации. Видимо, они посчитали вас таковыми, — мужик равнодушно пожал плечами и приготовился писать что-то в журнале. — Люди не всегда бывают верны в своих суждениях, ох не всегда… Более чем видно, что из прибывших сюда меньше половины настоящих сектантов. Остальные — просто невинные люди, попавшие под раздачу. — Знаете что, — вдруг прервал его мужчина, — мне нет причины не доверять вам — я вижу, что вы в уме-разуме, вроде, не сошедший с катушек, рассуждаете даже… Но то, что вы здесь, всё-таки говорит о том, что намёк на какие-то ваши странности всё же есть. С этим нельзя поспорить. Я не могу проигнорировать это. Вам вдвоём придётся до поры до времени отсидеть в камерах. Я даже дам вам верхние этажи — там сидят люди, менее подозреваемые в преступлении. Пока вокруг творится такой кошмар, ни в чём толком разобраться нельзя. Если тихо отсидите месяц или больше, пока обстрелы не прекратятся, а после на собеседовании у вас не выявится ничего подозрительного — считайте, что вы свободные люди. Будем считать, что договорились? — занеся руку над журналом и пристально окинув их взглядом, спросил он. — Да, — про себя Джон усмехнулся альтернативному правосудию, что вершилось нынче, когда справедливый суд нужен был как никогда; Креймер лишь коротко кивнул. — Тогда, господа, называйте свои фамилии и имена! — мужчина наклонился над журналом, приготовившись писать; Джону и Чесу хватило одного быстрого взгляда, чтобы молча договориться об одном: говорить фальшивые имена. — Джек Адамс. — Майк Холи, — без запинки выдал Чес. Мужчина быстро начеркал это, потом стал писать что-то ещё; продолжалось это минуту, потом он громко крикнул какого-то Сэма, впоследствии оказавшегося охранником, что доводил людей до камер. Он сказал ему букву и номер, тот кивнул и приказал Джону с Чесом следовать за ним. Вероятно, это было обозначение камеры. Сначала им пришлось вилять по коридорам среди измученных, уставших и бледных людей, потом подниматься по широким лестницам до самого четвёртого этажа. Каждый этаж был однотипным: длинный широкий коридор, по обе стороны которого располагались камеры; посреди стоял широкий стол надзирателя, на двух этажах пустующий. Охранник наконец довёл их до находящейся почти рядом со столом надзирателя камеры с нужным номером, небрежно намалёванным алой краской, и с отламывающимся прутом; создавалось отнюдь не приятное впечатление от этого местечка с зияющей темнотой внутри и красным номером, написанным будто бы кровью. Хотя чего следовало ожидать от тюрьмы? Даже смешно. Отпирая замок, охранник, усмехаясь, предупредил, что прут попробовать оторвать можно, но ничего от этого они не выиграют: в образовавшуюся щель мог пролезть разве что пятилетний ребёнок. А вот если оторванным прутом они решат совершить над кем-то расправу… — Вот стол надзирателя — совсем рядом, — указал рукой охранник, зло усмехаясь. — У вас он здесь довольно жёсткий, так как вы вроде не преступники, но ещё и не доказали это. Каждая ваша провинность будет беспощадно заноситься в журнал. По истечению срока этот журнал обязательно посмотрят и, возможно, продлят срок. Так что лучше будьте тихими и хорошими мальчиками, — сам рассмеявшись своей плоской шутке, он открыл дверцу и пропустил их внутрь. Закрывая их, он добавил: — Сюда ещё, скорее всего, припрутся один-два человека. Часа через два, когда всех «расселят», расскажут про распорядок дня. Когда он ушёл, Чес, вздохнув, заговорил: — Ну, не самый плохой вариант даже на пару месяцев вперёд — смотри, даже якобы туалет огорожен пусть дырявой, но ширмой, — он указал на угол камеры. — Да и находимся мы позади надзирателя, так что даже если что-то случится… он только услышит… наверное. Джон потрогал тонкий, пружинивший под его пальцами прут и хмыкнул. — Да, с этим мы точно никуда не вырвемся… — Ещё мечтаешь о побеге? — саркастично спросил Креймер, подойдя к нему. — Это же не фильм, подумай сам, а реальность. Да и мы не герои, так что… Думаю, нет смысла мечтать об этом. — Я не мечтаю, сам ведь знаешь, — быстро процедил Джон. — Я продумываю. Здесь, поверь мне, произойти может всякое. И когда-то нам понадобится уйти отсюда раньше времени. Так что надо быть начеку. — Надеюсь, наши сокамерники будут не из числа сектантов. Очень надеюсь… — Чес плюхнулся на узкую железную кровать с рваным матрасом. Джон подошёл к кровати рядом, попробовал её рукой, но не сел туда, а рядом с Чесом. Несколько минут они помолчали, потом Креймер осторожно заговорил: — Слушай, даже если мы сбежим, то куда направимся после? У нас нет ни еды, никаких вещей, мы даже толком не знаем, где находимся. — Ну, я могу сказать, что точно в таком же положении мы будем, когда нас просто освободят отсюда. Или ты наивно думаешь, что нам дадут немного еды с собой, тёплые одеяла и благословят на дальний путь? Отнюдь. Насчёт местоположения — я догадываюсь, где мы находимся. Это севернее Ирвайна на километров восемь или десять даже. Здесь неподалёку есть маленькие фермерские деревеньки. Перебираясь от точки до точки, можно дойти до желаемого места. Вопрос в другом: куда лучше идти и когда уже окончательно прекратятся обстрелы. Ты же знаешь, что, когда мы жили в деревне, взрывы были слышны, пусть и далеко от нас. В последнюю неделю я, правда, не слыхал ни одного, но ещё рано делать выводы. — Помнишь, я рассказывал тебе про свою мечту? — улыбнувшись, вдруг начал Чес. — Как знать, может, она не такая уж и далёкая. Уверен, если мы выживем, это так и будет. От Ирвайна не больше пятнадцати километров до моря; можно перебраться туда и жить на берегу, в каком-нибудь заброшенном домике. А потом, когда дела наладятся, можно и путешествовать, — он мечтательно закатил глаза, уже ярко представив всё в своей голове и уж наверняка давно всё распланировав. Джон не смог сдержать улыбки, слушая эти наивные желания, и только легко потрепал парня по волосам, а сам встал и подошёл к выходу, решив глянув, кого вели на этот раз. — Ты сначала отсюда выберись целым и невредимым, а уж потом мечтать будем… — негромко произнёс он; в тот момент душа не была полна ни тревогой, ни блаженством — полна лишь одной неизвестностью. Время снова шло издевательски тягуче и медленно, словно не хотело отпускать своих милых невольников; но, как бы оно ни растягивалось, рано или поздно чему-то всё-таки приходил конец, а чему-то — начало. Короче говоря, прошло два часа. Когда уже, казалось бы, закончилось распределение людей по камерам, замок их железной решётки заскрипел, и к ним неловко забросили какого-то парня, старшего Чеса, на вид щуплого, не очень красивого, с хитрыми глазами; Джону он непреодолимо напоминал солиста из какой-то группы, хотя это точно был не он. Его звали Тайлер, а фамилию тот не удосужился назвать — впрочем, нынче уже никому не было дела до фамилий: бумажки, подтверждающие всё это дерьмо, давно сгорели. Знакомство их прошло весьма холодно: изначально никто никому не верил. После того, как они уселись по нарам в ожидании дальнейшего, объявили об обеде. Голодные люди за три минуты справились с едой, пусть и ужасно скудной: на первое жижа, назвавшаяся супом с парой плавающих овощей, на второе — твёрдый кусок мяса. После этого всех разморило — из-за столь ужасной поездки и сильного стресса даже небольшое количество еды и какая-никакая лежанка показались манной небесной. Джон с Чесом, устроившись на двух лежанках так, что между их головами места было не больше, чем между их койками, задремали наконец-то безмятежным сном. Это ещё раз доказывало: человек — существо, привыкающее ко всему; немного потребовалось, чтобы выпасть из реальности и забыть текущие проблемы. Джону иногда казалось, что, по завершению всей этой мировой канители, они выйдут встречать рассвет нового, спокойного дня с поседевшими головами… Подобным бесполезнейшим образом прошли три дня, на четвёртый всех погнали в душевые кабины. Конечно, душевые — громко сказано, вода, естественно, ниоткуда больше не текла, приходилось самим греть воду в чанах около выхода из огромной ванной комнаты. Худо-бедно, но помыться удалось. После этого жизнь перестала казаться беспросветным серым составом, через который они, задыхаясь, пытались выплыть на поверхность. Чес заметил, что, оказывается, для счастья им понадобилось немного, а не столько, сколько им казалось в начале истории. Понемногу стали забываться люди, что сопровождали их в прошлом, их смерти и трагедии, их общие слова с ними… Наверное, происходило это из-за того, что жили они теперь словно в вакуумном бункере без выхода в реальность. Здесь было относительно спокойно, толстые стены, скорее всего, выдерживали шум ударов, если те вообще были, а редкие стычки заключённых с конвоирами хоть и были громкими, но в конце концов — непродолжительными. Так что посидеть здесь с месяцок уже не казалось таким банальным и скучным даже Чесу. Одним холодным поздним вечером (прошло несколько дней, а может, даже две недели), когда всем выдали даже потрёпанные, оставшиеся после бывших заключённых пуховики, Джон с Чесом, усевшись на одной лежанке, пили чай из пластиковых стаканчиков и шёпотом говорили о насущных делах. Тайлер в это время спал, отвернувшись к стене — на самом деле, большую часть времени он только и спал, Джону казалось, что он чем-то даже болен. — У тебя никогда не бывало такого чувства, когда ты длительное время не знаешь, что происходит, причём сразу в нескольких вещах? — пока Джон думал, Чес договорил: — У меня это уже с того дня, как я тебя встретил вновь. Мне бы поскорее хотелось узнать, что это случилось с нами, со всем миром. Будет очень жаль, если мировые СМИ окрестят это каким-нибудь Великим противостоянием и будут напоминать на протяжении пяти лет, что пора идти работать в две смены и усердно платить налоги, чтобы государство смогло восстановиться. Ни анализа, ни исследований… Почему я уверен, что всё так и будет? — спросив больше себя, покачал головой Чес. — Это, безусловно, интересно, но боюсь тебя огорчить, что всё скорее и будет, как ты сказал. Под строжайшей секретностью, конечно, всё разузнают, но не удосужатся сообщить народу. — Это ужасная трагедия, жаль, что её замнут, а наружу выставят в пафосном свете… — Джон посмотрел на Чеса: лицо того помрачнело, будто он собрался говорить о чём-то тяжком. Аккуратно, чтобы не нарушить хрупкую грань между их безумствами в головах, Джон тронул его за руку, как бы сказав, что тот может поведать о том, что так дерёт его душу. — Знаешь, глупо… — начал парень, потупив голову и отчаянно усмехнувшись, — но я почему-то вспомнил своих родителей. Пусть они и составили лишь малую часть моего детства, но всё же… Это… знаешь, то глупое и непреодолимое желание, почти похожее на то, с каким дети-сироты ищут своих настоящих родителей. Мы тогда смеёмся над ними и спрашиваем: «Зачем? У вас есть приёмные, они вас по-настоящему воспитали». Вот и я также, зачем-то думаю «А живы ли они? Что с ними стало? А братья и сестра?». Раз на дню такая мысль точно проносится по моей голове громким эхом и, не найдя ответа, уносится обратно. — Просто потому, что ты — слишком добрый. Тебе жаль многих; будь ты ещё поглупее, ты бы начал жалеть весь мир. Думаю, это постоянная тишина и чёрные стены вокруг так на тебя влияют. Ничего, осталось совсем немного, закончится месяц, и мы, скорее, выйдем. Я вылечу тебя, и мы заживём так, как ты говоришь… — на этом моменте Креймер немного рассмеялся, едва сдержав себя, чтобы не разбудить Тайлера. — Больше всего твои слова напоминают сейчас сцену из фильма: когда герой говорит, что всё будет хорошо, вот как мы заживём в будущем, а потом что-то падает с потолка и убивает обоих. Кстати, с нашего потолка так неприятно сыпется штукатурка… — теперь смешно стало Джону, он потряс головой, удивляясь ситуации. — Ладно, думаю, пора уже ложиться. Слышишь, внизу конвоир орёт? — Джон встал и отправился на свою лежанку. — Спокойной ночи. — Спокойной… — они легли, как обычно, чтобы их головы находились рядом. На самом деле то, что они пожелали друг другу доброй ночи, не значило, что они прекратят свои разговоры шёпотом ещё час или два. Это уже стало их типичной вечерней традицией. Нет, Джону уже точно не хотелось сопротивляться слову «их»; теперь он точно знал, что этот парень был предопределён ему с самого начала. А может, это такие полушутливые мысли всё-таки повернувшегося наизнанку разума? Джон был рад обосновать это хоть так. Однако то, что чем лучше, ближе и безумнее становились их отношения, тем сильнее становилось чувство теперь-то уж точно безвозвратного падения, говорило о том, скорее всего, что всё безупречно правильно: чем слаще желание, тем больнее падение после него. Даже анестезия от сладостного трепета предотвратит лишь часть болевого шока; а потом, словно грешник, пресытившийся в жизни всех её страстей и вожделений, он должен вариться в большом котле на адском огне и вспоминать со сладострастным трепетом о прежних деяниях, но при этом орать от боли. Джон понимал, что он уже входит в этот Ад, осталось совсем немножко до котла… Сознание вытолкнуло его из беспокойной полудрёмы; Джон глянул на часы: ещё совсем рано, почти четыре часа утра. Из больших окон в начале и в конце коридора лился сероватый холодный свет; удивительно оказалось услышать в этой предутренней тишине чей-то пронзительный, холодный шёпот, очень напомнивший Джону своё прошлое. Он повернул голову в ту сторону, где находилась лежанка Тайлера, и удивлённо вскинул брови. Тайлер, стоя на коленях и сложив руки, отвернулся к стене и отчаянно молился. Вот почему это напомнило Джону прошлое: сколько раз он видел молящихся людей в непроницаемой тишине тёмных комнат или психбольниц… Теперь — тюрьма. Но тем не менее он настолько разленился, что не хотел, чтобы это вновь оказалось отголоском прошлого: от мистики он устал, ровно как и от всего остального. Пока он думал об этом, Тайлер резко дёрнулся и поднял себя с пола, при этом развернувшись в сторону Джона. Тот не успел прикрыть глаза, и теперь они почти пристально смотрели друг на друга. Взгляд Тайлера был лишён всякой эмоции: одно большое равнодушие. Поэтому и сейчас трудно было сказать, заметил ли он вообще Джона. Через пару секунд Тайлер сделал несколько шагов и бесшумно приблизился к его лежанке; Джон с напряжением его оглядывал, не зная, честно говоря, чего ожидать. Наконец Тайлер присел на корточки и тихо проговорил: — Слушай, тебя же всё-таки зовут Джон Константин, так? — его глаза беспокойно блестели в темноте. Джон усмехнулся: дело принимало странный оборот — проговориться в разговорах с Чесом он не мог, ведь они общались очень тихо и не называли друг друга по имени. Он мог до этого знать Тайлера? Навряд ли, у Джона была отличнейшая память на людей, их лица и имена. Оставался разве что последний вариант, очень странный: они могли знать друг друга через кого-то. Но это предположение выглядело куда безумнее. Кто мог их связывать? Пока Джон молчал, Тайлер, легко усмехнувшись, шёпотом продолжил: — Я точно знаю теперь, что ты Джон. Не удивляйся. Имя Анджелы Додсон может сказать тебе что-нибудь? — Может, — для Джона встало всё на свои места, однако доверия к этому парню не прибавилось. Он теперь присел на матрасе и пристально смотрел прямо в глаза Тайлеру. Тот взгляда опускать не собирался. — Стало быть, всё верно, — парень пригладил свои встопорщенные волосы и выдохнул. — Анджела кратко описала мне тебя. И прибавила, чтобы я помог тебе, чем смогу. Она почему-то предсказывала тебе несладкую жизнь. Впрочем, как и всем, оказавшимся в центре этой драмы. — И чем же ты можешь мне помочь сейчас? Распилишь прутья, поможешь пройти через охрану и приведёшь к нормальным людям? — Джон понимал, что это звучало издевательски и как-то невежливо по отношению к человеку, что предлагал помощь, однако ж он всё ещё не доверял Тайлеру. И, на самом деле, навряд ли мог узнать, справедливо или нет было это недоверие. — Этот план, конечно, слишком прямолинеен. Но я действительно предлагаю тебе сбежать. Если честно, я слышал краем уха, что люди на этом этаже остаются здесь и на шесть месяцев и даже дольше… Я не верю местным управленцам. А ты? — Я вообще почти никому не верю. К тому же, откуда мне знать: вдруг тебя подослали те же самые местные управленцы, чтобы выяснить наши планы и сейчас напасть из-за угла? И оставить здесь уже действительно на полгода? — Твоё дело, — Тайлер опустил голову. — Я просто предложил. К тому же, план почти идеальный, если хоть что-то нынче можно назвать идеальным. Это не банальное — отогнуть тот шатающийся прут и выбежать или своровать ключи, или сбежать во время прогулки. Всё это ведь бесполезно, ты и сам знаешь. Я и несколько человек готовились несколько дней, некоторые из них, кто сидел здесь дольше — вообще месяц. Всё хорошо подстроено. Если надумаешь, присоединяйся. Конечно, соблазн бежать, ощутить хлёсткий ветер на лице, увидеть безграничное небо над головой, невообразимое, почти бесконечное пространство вокруг был велик. И разум под этим соблазном безусловно начинал отступать. Тайлер встал и вернулся в свою кровать. Его тёмный силуэт в предрассветных лучах мелко подрагивал во сне; да, желание вырваться из оков, не только тюремных, но и внеземных, возросло, особенно в этом месте, в этой чёрной квадратной коробке. Хотелось уже вдохнуть полной грудью, уехать подальше от этого города, где он и не только хлебнул довольно горя, зажить новой жизнью, похожей на тихий сон, и знать, что по крайней мере не так далеко, а вот тут, совсем под боком, живёт человек, которому на него не наплевать. Сейчас это звучало как далёкое, неисполнимое желание. Но достигли ли они предела страданий, после которого начинается нормальная жизнь? Джон, понимая абсурдность и во много раз превышающее количество минусов сего деяния, чем плюсов, чувствовал, что нескольких часов подобных мыслей уже могли склонить его к побегу. Да, это очень липкое и тошнотворное чувство, возникающее даже у самого умного и сообразительного каторжника, который понимает, что бежать ему некуда и бежать ему никак. Но заронившееся зерно этой мысли, сдабриваемое людской злостью, равнодушием, давлением четырёх чёрных стен, однообразием и чувством куда-то уходящей впустую жизни, очень быстро взращивается до огромного растения с мощным корнем. И топор здравого рассудка, могущий разрубить это растение, превращается в маленькую пилочку. В общем, Джон ощущал то самое нездоровое качание маятника своей души из одной стороны, шепчущей ему не бежать, до другой, орущей скорее покинуть это гадючник. Интересно, где он остановится? Он знал, что, скорее всего, Чес быстро загорится этой идеей. Сейчас этот парень — бомба замедленного действия (точнее, стал ею с некоторого времени); мысль о побеге, знал Джон, созрела у него давно, и стоит только внешним обстоятельствам дать хоть маленькую надежду, Чес вцепится в неё, как голодная кошка в колбасу. Ему можно простить: он всё-таки ещё только-только переступил грань совершеннолетия, не знает, что делать со своей жизнью, и готов бросаться на любые авантюры в поисках ответа. И если что-то сдавило его жизнь в крепких узлах, он будет бросаться в стороны, рвать их и пытаться вернуть самое дорогое, что есть в его этой самой жизни — свободу. Советоваться с ним означало точно согласиться на побег. А Джон пока сомневался, очень сомневался… Вскоре наступило утро; Чес проснулся как ни в чём ни бывало, хорошо отдохнувший и сразу заметивший, что с Джоном что-то не то. Тот ограничился тем, что сказал: «Я плохо спал». Вроде бы, на первое время Креймер поверил в это. После этого всех погнали умываться, потом — разливали завтрак. Начался обычный день. Мало кто догадывался, чем он закончится…***
— Знаешь, нам осталось просидеть здесь всего половину, — после обеда Джон всегда приходил и садился на кровать к Чесу. Он решил начать издалека, чтобы посмотреть, в каком настроении сейчас парнишка. Тот заметно напрягся, мелко качнул головой, на секунду задумался, а потом, опомнившись, быстро посмотрел в глаза Джону и закивал быстрее. — Да-да, немного… — Джону потребовалось всего ничего, чтобы понять: Креймер готов сорваться в побег сию секунду, несмотря на те здравомыслящие вещи, которые он говорил в самом начале, когда их привели в камеру. Чес уже долгое время не принимал нужных ему лекарств, и это явно сказывалось на его психическом состоянии: в суждениях он был готов преувеличивать всё что угодно, менял идеи одну за другой, а глаза его горели тем самым опасным нездоровым блеском. В редкие минуты, когда их точно никто не мог слышать, он тихо-тихо признавался: «Наверное, Джон, тяжело тебе со мной. Я медленно схожу с ума. Я чувствую воспаление, растущее в моей душе… да-да, именно там, пусть и звучит банально. Поэтому я как бы вверяю свою жизнь тебе: пожалуйста, не дай мне наделать глупостей…». Каким-то таким был общий смысл этих откровений. В такие моменты на Креймере лица не было; Константин ненавидел это чувство, но ему становилось жаль его… Конечно, такое доверие льстило ему, но факт оставался нерадостным: Чес жутко страдал, хотя пытался не подавать виду. — Ты же понимаешь, что мы, уже пройдя такой путь, не будем рисковать?.. — мягко начал Джон, взяв его холодную ладонь в свою сухую и горячую. Парень вздрогнул, но выражение лица сменил на каменное, беспристрастное. — Эх, Джонни… я готов вырваться из этой клетки любой ценой. Эти стены давят на меня каждую секунду. Только ты не даёшь мне сойти с ума, — Чес внимательно глянул на него. — Если бы на горизонте появилась хоть какая-нибудь возможность… я бы использовал её. — А я бы дождался окончания срока нашего ареста… — слегка сжав его ладонь, твёрдо проговорил Джон. — Потому что мы только глупо оттянем наш выход отсюда, если попробуем… — Да-да… — снова это «Да-да», означавшее лишь одно: Чес, конечно, иного мнения. Но докапываться Джон никогда не любил, поэтому оставил всё как есть, подумав, что, может, он и зря волнуется: мечтать можно о чём угодно, да вот не всё из этого превратится в реальность. На улице мелко бренчал дождь, но тем не менее надзиратель по их этажу громко возвестил о том, что на прогулку надо быть готовым через пять минут. В общем, ничего особенного эта прогулка не представляла: тупое хождение по засыпанной песком площадке за зданием в окружении серого толстенного забора с густой шапкой колючих проводов над ним, уже давно скучавших по электричеству. Однако даже так перемахнуть через этот забор высотой три метра было нелегко, при этом не поранившись или не зацепившись за проволоку. Джон, несмотря на несколько оздоравливающий характер этих прогулок для Чеса, всё же недавно их разлюбил: они только разжигали в парне желание сбежать, подогревали его мысль увидеть, наконец, дальше этих стен. Сегодня, ввиду мелкого моросящего дождика, почти не ощущаемого на коже, прогулку сократили с часа до половины. Чес ходил несколько понурый, накинув на себя капюшон уже изношенной грязной куртки; Джон подставлял голову прохладным каплям. Они ходили по полукругу около забора туда-сюда раз десять; вокруг них по площадке слонялись одинокие тёмные фигуры, бесформенные в своих тёплых покрывалах или куртках. Слышались чьи-то отдалённые слова, полные натянутого оптимизма, витал дым от наспех зажжённой сигареты, а под навесом скрывалось несколько десятков людей. Дождливую идиллию нарушил грохот, похожий на гром; дождь усилился, и Джон искренне не понимал, почему их не хотели уводить обратно: в такую погоду можно запросто простыть. От неожиданности вздрогнули все вокруг, потом пронёсся привычный гомон по типу «А что произошло? Что случилось?..», однако вскоре после этого всё стихло, и люди, поглядывая на небо, стали забывать. Джон не совсем разобрал природу звука, но тревожное чувство ярко вспыхнуло в его душе: это ведь запросто могло быть то, что почти уничтожило мир… И, несмотря на столько дней тишины, оно могло проснуться… Константин вопросительно посмотрел на Чеса; тот, ёжившись, смотрел наверх умоляющим взглядом, словно говоря: «Нет, пожалуйста, только не это…» Здание тюрьмы находилось как бы на диаметре круговой площадки, которая к нему прилегала; небольшие промежутки на полюсах, отделявшие место для прогулок заключённых от въезда на территорию, тщательно охранялись патрулём из четырёх людей с ружьями и высокой, наспех сделанной из проволоки стеной. Так как они с Чесом почти дошли до конца одного из такого полюса, Джона очень смутило отсутствие привычного патруля здесь. Ради праздного интереса он глянул в дальний конец: высокая решётка одиноко пустовала. Константин весьма удивился, но не стал указывать на это Чесу. Однако, когда они разворачивались, чтобы сделать ещё один полукруг, Чес остановился как вкопанный. Джон проследил за его взглядом: парень смотрел сквозь решётку на виднеющийся клочок земли, откуда их привезли сюда. Он явно заметил отсутствие людей. — Джон, смотри… они… неужели они убегают? — что-то от этих слов заставило Джона поёжиться: то ли загоревшийся болезненным пламенем взгляд парня, то ли едва сдерживаемая, взрывоопасная эмоция, заложенная в восклицании. Джон сделал несколько шагов к нему и глянул сквозь решётку: визжа и крича, непрерывная толпа потоком лилась из настежь открытых ворот. Откуда-то из здания шёл почти чёрный дым, накрывая толпу, словно пытался укрыть беглых каторжников от зоркого, но уже порядком грязного ока справедливости. Джон плохо понимал, что происходило, но ясно ему стало только одно: взрастившееся желание бежать уже полностью поглотило его разум. Уже стало порядком плевать, как бежать, куда бежать, нужно ли, а если поймают, главное — бежать. Чес нащупал его ладонь, крепко схватил и сорвался с места, увлекая за собой Джона. — Тут перелезть… раз плюнуть! — парень вцепился в решётку, как будто это была единственная опора, как будто внизу под ним разверзлась лава, и аккуратно просунул ногу, поднявшись на метр выше. Джон уже заглушил голос разумности, лишь повторял за Креймером; в ушах стоял далёкий гул и крики. Константин даже предположить не мог, что произошло, но отчего-то вспомнил утренний разговор Тайлера. «Неужели он?.. Однако я даже сейчас сомневаюсь, что это не было обычным позёрством… ». У таких, как Тайлер, христианских детёнышей, кишка была тонка ввязаться в эту авантюру. Хотя Джон уже мог разучиться видеть людей насквозь… все свои чудесные навыки экзорциста давно же потерял. Как только они спрыгнули, Чес резко обернулся назад: гулявшие с ними люди, кажется, поняли, что происходит, и все гурьбой ломанулись либо так же, как Джон с Чесом, либо через главное здание, надеясь пробиться к выходу там. В это время какой-то мужик перемахнул через решётку и, шлёпнувшись в размякшую от дождя почву, прикрикнул на них: — Чего вы здесь ждёте? Пошевеливайтесь! Джон вздрогнул от неожиданности — в ушах стояла вакуумная тишина, и тут посреди этого, словно гром, этот окрик; Чес вообще отшатнулся в сторону, давая мужику, что смотрел вперёд безумным взглядом и видел только одно — свободу, пронестись рядом с ними. Они оба не понимали, почему застыли на месте; это отнюдь не было нерешительностью. В тот момент они были чем-то вроде зависшего компьютера. Прошла минута-вечность, первым очнулся Чес, схватил Джона за рукав и потащил вдоль чёрной стены по узкому проходу к воротам. Чем ближе они подходили, тем сильнее становился запах гари. Когда они вышли, площадка была чёрная от дыма, полностью покрыта пеплом; люди кашляли, задыхались, но бежали, смахивая рукавом грязь со слезившихся глаз. Кто-то пронзительно заиграл на трубе, имитируя сирену. Послышались первые ружейные выстрелы и стенания; начинали стрелять в убегавших из главного выхода здания. Что-то это Джону напомнило… Они с Чесом аккуратно пробирались рядом с трёхметровым забором, стараясь слиться с его серостью и прикрываясь то за ржавыми баками, то за грудой металлолома. Самые умные действовали как они (если в данной ситуации вообще хоть кто-нибудь мог называться умным), поглупее — рвались напрямую, через самый короткий, но и самый обстреливаемый путь. Бежали от мала до велика; бежали совсем невиновные люди, подобно Джону и Чесу попавшие под горячую руку разгневавшейся деревни, но бежали и опаснейшие преступники, сектанты, несколько дней назад гулявшие рядом с их домом и привлекавшие отчаявшихся строителей присоединиться к ним. От этого всё внутри Джона холодело; при мысли, что, убегая в ближайший лес или равнину, они равно могут умереть от голода и встречи с такой личностью, хотелось уже остановиться и вернуться обратно. Сердце бешено заколотилось, как у подростка, дорвавшегося до взрослой жизни, когда буквально в двадцати метрах уже были ворота, из которых выбегали, иногда немного подстреленные, но всё-таки свободные люди. «Ещё несколько шагов, и…» — Джон ощутил закипавшую кровь и частое от бега дыхание Чеса; глаза паренька горели почти нечеловеческим блеском. Никакая разумная причина не могла его остановить от побега. Даже проигравшие на этом деле люди, падающие замертво около ворот, умершие, но уже на свободе… Джон даже думал, что Креймеру смерть сейчас ближе, чем это рабство, и, честно говоря, немного боялся, что пареньку снесло голову. Хотя смысла бояться того, что уже произошло, не было. Константин был рад, что сам сошёл с ума только наполовину. Их постоянно обгоняли, пихали, толкали; Чес однажды чуть не упал. Джон бросил быстрый взгляд на здание: из нескольких верхних окон шёл чёрный дым, ему даже показалось, блеснули языки огня. Поджог. Спланированный поджог. Это событие ещё отказывалось связываться в голове Джона с утренними словами Тайлера, но неохотно это происходило. Тогда он не понимал, что тот имел в виду, когда предлагал присоединиться… поджигать, что ли, всё вместе? Навряд ли для этого. А бегут отсюда все, кому повезло, кто знал или не знал. Правда, не все добегают, попадая под обстрел с крыши: там сидело человека три с оружием; может, где-то есть более безопасный лаз, про который хотел сказать Тайлер, если б Джон присоединился? Скорее всего. Пока он думал это, они уже переступили столь важную для них границу, точнее, ловко перемахнули через груду мусора, возвышавшегося по бокам от ворот. Джон не верил, что всё оказалось так просто; при этом своё неверие ему легко удалось воплотить в жизнь… Как только они сделали пару шагов по земле, по земле вне территории тюрьмы, сзади них раздался щелчок. Щелчок этот был знаком Джону: так ружьё снимают с предохранителя, поэтому в тот же момент вся его душа ушла куда-то вниз, а тело мгновенно похолодело. — Стоять, твари, а иначе изрешечу обоих! — Джон сию секунду тормознул и схватил за руку Чеса, который этого, казалось, и не услышал. — И ты, хромающий, тормозни… — проорал тот же грубый голос уже кому-то другому. — Да ты какого хрена не останавливаешься? Куда?.. Ну и на тебе, сука! — послышалась автоматная очередь; Джон не смел пошевелиться, застыв на месте, но краем глаза заметил упавшее недалеко от них тело. Чес прожигал его яростным взглядом — Джон такого никогда не видел у него, — а когда он повернулся к нему, выдал быстрым шёпотом: — Ну и какого хрена мы встали? Давно бы могли убежать! — Ты хочешь, чтобы нас расстреляли, как того человека?! — Джон ощутимо повысил голос и повернулся к Чесу, пытаясь понять, серьёзно ли тот. Судя по затуманенному одной лишь мыслью, что не удалась, взгляду, Креймер действительно был в бешенстве. — Чес, ты серьёзно думаешь, что?.. — Константин не договорил и дотронулся до его ладони; Чес отдёрнул руку и тихо ответил: — Ну и дурак же ты… Между тем что-то больно стукнуло Джона по плечу, как раз по больному, заставив его согнуться пополам, а Чеса — по руке: это было ружьё надзирателя, который их словил. — Болтать решили? Молчать! Иначе до камеры живыми не доберётесь… Эй, Скотт, покарауль здесь, пока я этих отведу… — просьба была обращена к мужчине, что сидел недалеко от них за одним из выступов стены и поджидал убегающих жертв. — Стреляй через одного, как и договаривались. У Джона внутри всё сжалось при мысли, что если бы они были теми самыми «через одного»… «Да Чесу крышу снесло… он реально не видит, в какую жопу мы могли попасть из-за его импульсивной идеи?». Надзиратель оказался Джону знаком, когда он поднялся с земли; через пару секунд он невольно узнал в нём надзирателя с их этажа. А тот, в свою очередь, узнал его. — А-а… так вы ещё и мои? Ох я с вами разберусь, голубки… — смачно убыстряя их прикладом ружья, он повёл их к зданию. Джон чувствовал себя что-то около виновной собаки, которую нашли и собираются отхлестать дома за содеянное. У Чеса такое чувство наверняка было в два раза больше. Почти перед самым входом в тюрьму, когда они, уже измученные, морально вымотанные, оглушённые стрельбой и криками десятков прерванных жизней, бросали взгляды на мертвенно-серое здание, что скоро вновь примет их в свою память, Джон заметил знакомую худощавую фигуру у другого полюса, то есть места, где здание соприкасалось с ограждением. Уползая под вырытый давно ход под стеной, которую действительно от земли отделяло настолько приличное расстояние, что ребёнок мог с лёгкостью пролезть там, Тайлер на секунду остановился и оглянулся, проверяя, не заметили ли его, и тут увидел Джона. Пару секунд, пока перед Джоном не захлопнулась дверь, они смотрели друг на друга внимательно; Константину даже показалось, что он увидел в тех серых глазах жалость, которую ненавидел. Оттого Тайлер в его сердце оставил ещё более худший отпечаток, чем было… Но думать об этом уже не было смысла; они совершили ужасный проступок, с точки зрения здешней власти они — рецидивисты. А рецидив во все времена ценился во сто крат хуже самого отвратительного преступления. Джон ступал по мрачным коридорам, изредка ощущая глухие удары холодного ружья у себя на спине; скоро она могла стать одним большим синяком. Но куда больнее становилось, когда в очень подозрительной для такого бунта тишине слышались приглушённые болезненные стоны Чеса, когда били его. Джон пытался поймать его взгляд, но парень упорно смотрел вниз, ещё наверняка пребывая в обиде. Внутри почти везде пахло горелым, под потолком висела дымка. Редко слышались крики или бег, ещё реже — выстрел чьего-нибудь пистолета. Это значило, что щель, из которой бежали крысы с этого тонущего в мироздании корабля, была быстро и прочно залатана; а это значило, что впереди ещё целый срок, к которому радостно приплюсуют рецидив. Мечта Чеса о маленьком домике рядом с морем отодвинулась ещё дальше на несколько равных промежутков времени; всё это из-за их оплошности, медлительности, неосмотрительности и абсурда. Наверное, всё же в каждом заключённом сидит молодой Жан Вальжан, подталкивающий к побегу, пусть и по большому счёту провальному. Джон удивился, когда их повели не вниз, а наверх. «Ого, мы пока ещё не сильно упали. Однако посмотрим, на сколько мы опустились». Оказалось, ни на сколько. Надзиратель, насвистывая гимн штатов, просто вернул их обратно на тот же этаж — вроде, четвёртый, Джон во второй раз сбился со счёту. Однако сразу же за радостью последовало гулкое, почти физически болезненное разочарование, отозвавшееся в области живота и грудной клетки. Приказав Чесу стоять на месте и не сметь даже громко дышать, надзиратель отпёр ключом их бывшую комнатушку, грубо толкнул Джона внутрь и закрыл; замок жалобно заскрипел, словно бы ему надоело работать здесь. Сквозь решётку Константин изумлённо глядел на Чеса, что исподлобья, но ещё избегая его глаза, взволнованно смотрел на дверцу, которая отделила его от Джона. — Какого чёрта мы раздельно? — у Джона появилась кое-какая страшная догадка… — Хрена ли ты свой рот разинул? — гаркнул на него надзиратель и резко вдарил прикладом по прутьям, чем заставил вздрогнуть их обоих. — Нет, после побега только так: вдруг ещё гениальный план придумаете? Завтра вам, обоим гандонам, зачитают окончательный приговор. Обычно таких неудачников во всём за рецидив засаживают ещё на полтора срока от предыдущего. Так что ожидайте, ублюдки… а ты за мной ступай! — вновь приложившись автоматом по опешившему Чесу, что до последнего не хотел отворачиваться от Джона, надзиратель повёл его к противоположной стороне. Открыв камеру немного правее от Джона впереди, он впихнул туда также Креймера и, захлопнув, усмехнулся и пошёл к лестницам — добывать других жертв. На этом этаже сбежало, судя по всему, немного; заключённые с интересом наблюдали сцену, а после разошлись, и вновь повис гул, несмотря на частые окрики пробегающих по лестничным площадкам охранников. Джон без сил опустился на пол и, взявшись за погнутый прут, посмотрел направо, где в вечном сумраке едва разглядел бледное лицо напарника, что, как приведение, немного покачиваясь (то ли дрожа), держался за дверцу. Он смотрел на него, малость испуганно, больше — вопросительно. Он спрашивал: «Как нам выбираться из дерьма, в котором по большей части виноват я? Ну и… забудь те слова». По крайней мере, Джон хотел так думать о том, что значил этот взгляд. Но за одним разочарованием последовало другое, вызванное цепной реакцией разочарований, известной в мире как теория снежного кома. Джон заметил за Чесом какие-то движения, потом в общем шуме, старательно прислушавшись, вычленил несколько слов: «Ого, да нам новенького подкинули…». Константин понял одну неприятную вещь: соседи. Об этом он и не подумал, хотя это вполне логично следовало из того, что их разъединили. В таких случаях соседи ничего хорошего предвещать не могли. Чес, услыхав обращение к себе, обернулся и почти исчез в темноте. Начался какой-то вполне логичный разговор с разъяснением местных идиотских правил и законов. Джон слышал насмешливую, грубую интонацию собеседников и тихую, но явно несогласную — Чеса. «Надеюсь, он сильно не глупит…». Нехорошее предчувствие гулко заклокотало в его душе; конечно, сожаления о содеянном были ужасно банальны, но Джона не покидали эти тошнотворные мысли. Наконец, пускай и на повышенных тонах, разговор окончился. Креймер, нахохлившись, брякнулся около стены прямо на пол; лицо его было хмуро, взгляд метал недовольные молнии. Джон, как мысленно и даже немного шёпотом ни просил его повернуться к нему, так и не сумел взглянуть ему в глаза, чтобы хоть немного поддержать. С тех пор Константин большую часть времени проводил рядом с решёткой, прислушиваясь к той камере и вычленяя пошловатые разговоры двух или трёх каторжников и не желая слышать там голос Чеса — пусть сидит как можно тише. Даже сдёрнул с лежанки Тайлера матрас и бросил на пол — так было лучше держаться на своём посту. Джон и вправду волновался за паренька: нужна была лишь малейшая причина, чтобы заставить тех мразей развязать побоище. А Чес без труда мог вывернуть причину и побольше — вот за что боялся Джон. Нет, конечно, Креймер не глупый импульсивный мальчишка уже давно, но в крайне экстремальных случаях, да ещё и без лекарств такой долгий срок, ему могло снести крышу. И Джон понимал, как сильно снесёт крышу уже ему, если на пареньке будет хоть царапина, оставленная этими каторжниками. Может быть, и следовало задуматься о таком варианте событий, но Джон не хотел думать о том, что предпримет тогда. Он оставил всё на волю случая; а воля случая ведь позаботится, так? В мучительном ожидании и подслушивании, из-за которых, как ему казалось, его слух навострился в разы, Джон провёл часы до ужина и всё пытался уловить взгляд Чеса, но видел лишь только край его куртки или штанину. Все его попытки подслушать разговоры были тщетны до безобразия; он надеялся услыхать теперь разве что громкую перебранку. Но даже заметив её, всё равно не было никакого шанса вмешаться туда… а звать надзирателя равно крику в пустоту — большую часть времени его здесь не было. Подали ужин, потом время стало близиться ко сну; в огромных тёмных коридорах утихали понемногу посредственные разговоры заключённых; в конце концов пришёл надзиратель, гаркнул про начало сна и набросил на два боковых окна плотную ткань, оставив освещёнными пролёты лестниц, и затушил светильники, расположенные на стенах: они давали полусумрак, из-за которого этого место напоминало гробницу фараона. Конечно, тихий говор не утихал ещё до полпервого ночи, несмотря на то, что поначалу все строго затыкались, боясь гнева надзирателя, что каждый раз направлялся к столу, складывал свои вещи и, немного походя между камер, направлялся к себе. Джон стал прислушиваться, понимая, что навряд ли спокойно будет спать эту и остальные ночи, если всё так и дальше пойдёт. Он так и лёг на матрас на полу и повернулся направо, чтобы пытаться разглядеть камеру напротив, ещё больше утонувшую в темноте. Увы, даже если бы там что-то и происходило, этого нельзя было бы разобрать...