На осколках цивилизации

Спокойно прожить жизнь — вот что сегодня кажется самым невероятным приключением. «Триумфальная арка» Эрих Мария Ремарк ©.

      Поддерживая друг друга, Джон с Чесом, стараясь как можно быстрее, шли по берегу реки в сторону течения. Не так давно они заметили дым, который упорно пытался слиться с белыми облаками, но не сумел. Проблеснула надежда, что это не просто хаотичный пожар, а искусственно разведённый людьми костёр. Людьми… уже хоть какими-нибудь. На первое время Джон был согласен уже и на секту. Надежда стала потихоньку угасать, когда они шли уже долгое время, дым быстро рассеялся, словно устыдившись того, что его было видно со всех сторон, а хоть что-то, похожее на людское селение, так и не появлялось. Голод, на время подавленный водой, теперь вновь усилился, а ужасно неудобная ночь теперь давала вовсю знать о себе: болели мышцы спины, шеи, ног, горло было простужено, а усталость валила с ног. Чесу было ещё хуже: помимо всего перечисленного, у него жутко ныли места ударов, царапин, а ещё прихрамывала одна нога. И это вкупе с моральной измотанностью, помутившимся рассудком из-за долгого отсутствия нужных лекарств. Джон удивлялся, как это он ещё вчера смог собрать мысли в кучку и сказать то, что в какой-то жалкий миг перевернуло их судьбы. Наверное, только это и было здравым в его памяти…       Река словно куда-то медленно спускалась; в этой части лес стал куда гуще, а птицы, видимо, до этого места не долетали — стояла полная тишина, изредка прерываемая порывами ветра и разбавляемая журчанием реки. Джон вглядывался вглубь леса, думая, может, люди спрятались там, но ничего, кроме серых длинных стволов, пожухших крон, низких кустарников и бесконечно повторяющегося такого пейзажа, не видел. Зато воздух здесь был что надо, особенно так казалось после запрелой вонючей камеры и пыльной грязной площадки, где они гуляли.       Неожиданно Чес отпустил его, сел прямо на землю и вздохнул. Выглядел он бледно и болезненно. Джон присел на корточках рядом.       — Я больше не могу. Вдруг мы идём туда, но это был лишь просто пожар? Вдруг люди вообще в другой стороне?.. Стали бы они так привлекать к себе внимание… — он потёр лицо, стараясь взбодрить себя, потом вопросительно глянул на Джона.       — Мне хочется верить, что это не пожар. Я не знаю, для чего они могли развести такой заметный костёр: может, по ошибке, а может, специально сделав маячок для таких, как мы. К тому же, узнать и дойти осталось совсем немного — по моим предположениям, мы можем увидать их уже где-то через километр или меньше, — Джон покачал головой. — Если же это окажется ошибкой, будем думать. По крайней мере, какая-никакая вода у нас есть, а еда… первое, что приходит на ум, ягоды. Я заметил, когда мы шли, пару кустов со съедобными.       Видно было, что Чеса это слегка подбодрило. Они посидели ещё пять минут и снова, вздыхая и превозмогая боль, двинулись в путь. Джон понимал смешанные чувства своего напарника: упивание чем-то эфемерным уже прошло, ровно как и счастье от этого, а остался только страх заблудиться в этом лесу и умереть с голоду после того, как, казалось, все круги Ада были позади. Видимо, специально для них судьба придумала ещё один. Джон же уже на полном серьёзе говорил ей «Хватит»; его, конечно, уже не смущало, что он разговаривает с судьбой — после всего это могло считаться даже нормой.       Километр оказался долгим и невыносимым; скорее всего, тут было в два раза больше. Чес вновь хотел бросить всё, упасть на землю и не двигаться больше с места — об этом говорило его лицо: губы искусаны до крови от того, что он их всё время сжимал, под глазами ещё более явными стали тёмные круги, кожа побледнела и похолодела до невероятности, а в глазах уж надолго потух озорной огонёк, какой был у него вчера ночью или даже сегодня с утра, когда Джон окончательно нарушил их пространства. Однако судьба их явно любила, правда, несколько странной любовью, но всё же. Посреди лесной тишины вдруг раздался невозможный грохот, от которого Джон с Чесом вздрогнули. Первая мысль: неужели обстрелы? Прислушались: больше ничего такого. Наверное, это было уже заточено на подсознательном уровне — в любом громком шуме искать внеземную атаку, хотя подобного не наблюдалось где-то месяц.       Река вот уже скоро сворачивала налево; Джон начинал соображать, на что же мог быть ещё похож этот звук: упало что-то тяжёлое. Они радостно переглянулись с Чесом; какая-то секунда, и в глазах парнишки вновь вышло из-за туч целое солнце. Они пошли быстрее и искренне надеялись, что этот шум был не их общим глюком. А такое могло быть вполне. Константину от этого стало смешно.       Когда они подошли к повороту, сомнений уже не было, что там люди: голоса, чьи-то громкие, непринуждённые голоса. Что это за люди, группа, как они их примут — уже отошло на задний план. Джон никогда в жизни так не радовался людскому обществу, никогда и не думал, что будет так счастлив. Чес настолько приободрился, что теперь уже шёл быстрее Джона, увлекая его за собой. Тот подумал, что наперво надо восстановить Креймера, а уж потом как-нибудь и себя; хотя из ран у него было всего несколько глубоких царапин и синяков, а также отчего-то неожиданно воспалившееся плечо на вроде зажившем месте, куда ему попал осколок, Джон всё равно чувствовал себя убито. Если бы они ещё продолжали скрывать между собой то, что вчера словесным поносом таки вышло из них, он бы (да и Чес тоже) давно сдох от сдавших нервов. Понятное дело — время было для всех непростое, но судьба таки умудрилась отхлестать его сильно и со вкусом, лишив не только семьи, но и себя самого; Джон чувствовал, что уж давно обронил самого себя и только сейчас начнёт вновь обретать утраченное.       За поворотом деревья начали редеть и расступаться, и стала виднеться высокая, наспех поставленная железная ограда. Скорее всего, раньше здесь был котеджный посёлок рядом с лесом и рекой, где люди жили вдали от цивилизации и были вполне счастливы. Да и теперь, наверное, почти ничего не изменилось: обстрелы проводились по городам, чаще всего деревни оставались в целости. Только с продуктами стало напряжённее, и пришлось научиться жить без электричества. Хотя Джон не знал, какого уровня достигло это место.       Голоса становились всё отчётливее, можно было уже разбирать даже целые обрывки. Над забором возвышалось странное самодельное сооружение: на четырёх высоких столбах водрузилось квадратное, обитое алюминиевыми пластинами помещение с вырезанным окном без стёкол. Там смутно виднелся человек. Охрана, догадался Джон, уже заметила их, скорее всего. Не успели они приблизиться и на тридцать метров ко входу, отличающемуся от всей ограды лишь мощной ручкой, как оттуда уже вышло два человека, даже со шлемами на головах и автоматами сзади. Джон не знал, стоит ли останавливаться, но, судя по тому, что эти люди даже не вытащили оружие и начали тихонько между собой переговариваться, их не приняли за бандитов или опасных людей. Впрочем, тут принять их за кого-то, кроме измотанных и бедных людей, было сложно.       Быстро посовещавшись, один из них, чьё лицо было трудно увидеть за шлемом, натянутым на самый лоб, махнул им рукой, приказывая подойти ближе. Всё также не отпуская друг друга, они сделали несколько шагов.       — Здравствуйте. Мы могли напугать вас таким снаряжением, однако это всего лишь правила безопасности. Если у вас есть оружие, сдайте его нам. На первое время оно вам точно не понадобится, — заговорил тот, который махнул им. Джон сумел только заметить, что у этого человека был довольно молодой голос и очень яркие голубые глаза. Дружелюбность, с которой это было сказано, сразу покорила их обоих; а может, от усталости уже не хотелось пререкаться. В любой случае Джон вытащил из кармана пальто украденный пистолет и протянул этому человеку. Приняв оружие, он отошёл в сторону, пропуская их вперёд.       — Можете проходить. Добро пожаловать. Как я могу вас называть? — они назвали свои имена по очереди. — Отлично, а меня зовут Том, его — Калеб. Вы, видно, очень устали. Я могу передать вас одному из работников по социальной обеспеченности, и он проводит вас до больницы, где вас «отреставрируют» и накормят. А потом пройдёте процедуру регистрации. Всё понятно? — Джон кивнул. «Работник по соц.обеспеченности, — подумал он. — Неплохо живут. Стало быть, у них таких, как мы, много было». Они одобрительно переглянулись с Чесом и толкнули железную дверь.       Кажется, деревня была довольно большой; сразу после входа их встретил окрашенный в чёрный двухэтажный дом с длинной растяжкой, гласившей, что это пост охраны. После него под прямыми углом уходили в разные стороны аккуратные асфальтированные дороги и по бокам от них — разного размера и цвета дома. Охрана указала им на скамейки возле поста и сказала подождать пару минут. Сами они скрылись в доме. Деревня располагалась почти на реке, заметил Джон; речка разделяла её на две части, и где-то впереди между домами был виден мостик. Журчание воды не доходило до их ушей: сразу за поворотом река резко уходила направо, а вход в деревню находился много левее. На улицах не было безлюдно: то и дело проходили какие-то люди, кто-то катил тележку с грузом, даже слышался откуда-то смех детей, и из-за угла на мгновение показался ребёнок на велосипеде.       Джон изумлялся. Это место ни за что не было похоже на их предыдущую остановку. Ту, что перед тюрьмой была, естественно… Несмотря ни на что, там всё-таки ещё царили хаос и апатия; возможно, это из-за близости к Ирвайну. А здесь, вдали от мегаполисов и их проблем, жизнь продолжала идти похожим образом, что была до катастрофы. Джон начинал понимать, почему Креймера так тянуло к океанскому берегу — подальше от людской массы, толпы и вытекающих трудностей.       Не прошло и пяти минут, как откуда-то из-за дома появилась молодая, даже привлекательная девушка с ярко-рыжими волосами, одетая в идеально белую рубашку с длинным рукавом, серое пальто, такого же цвета юбку до колена и с голубым шёлковым платочком около шеи. В руках у неё была какая-то папка. Она улыбнулась Джону с Чесом, поздоровалась; те сразу же поднялись с места. Почему Джону она слишком хорошо напоминала Молл?       — Меня зовут Клара. Я буду вашим проводником в этом месте. Это деревня называется Хайд. Ближайший город — Ирвайн, но до него пятнадцать километров. Откуда вы сами?       — Вообще из Иврайна, но наша последняя остановка — Синтрес-Ранчо-Парк.       — Долго вы добирались, — удивлённо сказала она. — Ну, ладно. Вы наверняка очень устали. К тому же, я вижу, что вы ранены… Кто вас так? — она с сочувствием посмотрела на Чеса, потом на Джона. — Звери или… люди?       — Звери под именем «люди», — ухмыльнувшись, ответил Джон. Клара тоже горько усмехнулась, убрала рыжую прядь с лица.       — Сожалею… Сначала мы пойдём в больницу. Там вам окажут первую помощь. Если надо, заполнят лист на вашу госпитализацию. Потом поедите, немного отдохнёте, и мы направимся проходить самое важное: регистрацию. Паспортов у вас наверняка не было с собой в тот роковой день… поэтому вам заведут нечто похожее, что вы потом сможете обменять на нормальный паспорт. По крайней мере, администрация нашей деревни будет добиваться этого. Пока всё понятно? — Чес с Джоном кивнули. — А уж дальше будем разбираться с вашим местожительством, работой, если сможете, и остальными вопросами.       Они неспешно двинулись к перекрёстку двух дорог. Клара подвела их к стенду с узкой крышей, под стеклом которого виднелась вручную нарисованная карта. Видимо, пришлось подкорректировать старую с учётом появления каких-никаких органов власти. Девушка объяснила им, куда они идут сейчас, показала пару главных зданий, убежища на случай экстренных ситуаций и большой дом, где жили такие же работники, как и она, и где её можно было найти.       — На самом деле, к нам приходит очень мало народу. С начала основания мы пополнились только на тридцать человек, — честно призналась она потом, когда они отошли от карты. — Каждый дошедший досюда человек — сенсация. До нас очень долго идти от того же Синтрес-Ранчо-Парк и даже от Джэндона будет прилично.       — Что такое Джэндон? — спросил Креймер.       — Не знаете? — Клара рассмеялась. — Ну да, от Синтрес-Ранчо-Парк далеко до неё. Это тюрьма. Раньше была и сейчас ею осталась. Правда сказать, оттуда к нам тоже бежали опасные элементы… очень опасные. Знаете, вчера вечером мы сначала очень удивились, когда увидели человек восемь безоружных около наших стен — правда, с другой стороны, а не с той, с которой вы заходили сюда. Но при близком знакомстве с ними мы сразу выяснили, что у них в головах… Один из наших говорил, что это были фанатики какие-то или сектанты… В общем, из всех них только одного человека оставили. Остальные, сами знаете, могут разложить наше и так неустойчивое общество изнутри…       Джон хмыкнул: хотя бы название тюрьмы, где они сидели с Чесом, узнал и то, что не все сектанты такие уж бесполезные — нашли выход.       — Наше прошлое местожительство сильно пострадало от набегов сектантов. Настолько сильно, что мы оттуда сбежали, — Клара в изумлении покачала головой.       — Откуда они только берутся…       Больница оказалась довольно широким трёхэтажным зданием песочного цвета. Клара сказала, что и раньше это была больница, только теперь спрос на неё возрос, однако недостатка как в лекарствах, так и в койко-местах нет.       — Сейчас есть смысл вас немного накормить, а уж потом пройдёте диспансеризацию, — они зашли в светлый холл с коричневыми диванами и стойкой регистрации. Клара попросила их подождать на диванах, а сама подошла к мужчине, что дежурил там, и что-то ему сказала. Потом крикнула им:       — Пока завтракайте! Скоро мы с вами встретимся. — Джон поблагодарил девушку.       Через некоторое время медсестра принесла им на подносах долгожданный завтрак: крепкий чай с сахаром, омлет, овощи, фрукты, круассан. Джон уже отвык от такой пищи, ровно как и Чес. Именно поэтому они смотрели на это всё богаство перед ними удивлённо, почти разинув рты; потом переглянулись, словно хотели сказать друг другу: «А нет ли тут какого подвоха? Больно всё идеально!», но, как только прикоснулись к еде, такие мысли мигом улетучились. Им уже не было страшно попасть в плохую группу; к тому же, могли же они всё-таки заслужить хороший отдых после такого количества разочарований, встрясок и волнений? Джон хотел наивно полагать, что да. По крайней мере, время должно показать, ошибся он в очередной раз или таки угадал.       После шикарного завтрака сил значительно прибавилось. Щёки у Чеса порозовели, да и улыбаться он стал чаще. Только после этого из коридора показалась фигура Клары; она спросила, всё ли было хорошо, а потом объяснила, к каким врачам они должны наведаться, выдала им бумажные карты больного, список кабинетов и добавила, что дождётся их здесь. А потом, если они не очень устали, надо будет сходить зарегистрироваться. Вместе они прошли к стойке, и мужчина, что находился за ней, спросил их основные данные и подписал им карты. Джон, когда они немного отошли, спросил не слишком громко у Клары:       — Слушайте, если у вас есть целая группа, которая отвечает за такое просвещение только что пришедших, стало быть… люди всё-таки часто приходят? — Джон не мог поверить, что всего лишь малая кучка от тех тридцати человек, что вообще дошли досюда, заставили администрацию создать целый полк таких вот работников. Или не полк?       — На самом деле, многим прибывающим сюда кажется всё это странным. Первое время они не доверяют. Сразу видно, что прошли многое, — Клара говорила совершенно серьёзно и откровенно. — Во-первых, и приходят к нам нечасто, и группа таких, как я, совсем мала: семь человек. Во-вторых, это добрая администрация позволила нам заняться почти тем же самым, чем мы занимались до катастрофы. Я была социальным работником по приёму бездомных. Теперь работаю иначе, но не теряю профессиональные навыки. — Джон хмыкнул. Ну, звучало правдоподобно; к тому же, Клара слегка задумалась, когда стала говорить о своём прошлом: это значило, что она скучала. Он решил поверить.       Потом они с Чесом направились по почти пустым и светлым коридорам больницы. Пахло спиртом, безупречной чистотой и свежим воздухом. Здесь уже ничего не напоминало о случившемся, кроме, разве что, отсутствия электричества: всё так аккуратно и чинно. Люди всё же встречались, где-то пришлось постоять в небольшой очереди; врачи, одетые в кристально белые халаты, были добры и внимательны. Очень долго они возились с Чесом: обрабатывали его бесконечные раны, выписывали мази для синяков, дали направление на серию уколов с седативными и ноотропами (это был невролог, у которого парнишка сидел довольно долго), рекомендовали таблетки и т.д. Джон только было расстроился, поняв, что на лекарства опять надо будет работать, как врач его тут же успокоил, сказав, что на первое время каждому пришедшему даётся около трёхсот долларов, чего хватает сполна. А им приплюсуют, как пострадавшим, ещё долларов двести.       Константин очень удивился, услыхав, что здесь ещё расплачиваются настоящими бумажными деньгами. Позже Клара разъяснит ему, что, несмотря на привычность таких денег, администрация считает такую систему немного неудобной и громоздкой для возникнувшей ситуации.       После обхода всех врачей терапевт, просмотрев все заключения, посоветовал им на пару недель лечь в больницу.       — У вас обоих довольно много ранений, хроническая усталость, да и желудок полечить надо — видимо, вы питались чем попало. К тому же, когда подлечитесь, с новыми силами вернётесь обратно, вас трудоустроят, может, жильё собственное дадут. А пока, как я вижу, вы навряд ли с этим справитесь… — терапевт внимательно глянул на них сквозь стёкла очков и покачал седеющей головой. Джон, не раздумывая, согласился. Конечно, он не ожидал такого предложения вообще, особенно к своей персоне (ведь считал себя более-менее здоровым). Однако перспектива отдохнуть какое-то количество дней очень радовала его; и оно справедливо — после всего-то!..       Тогда терапевт вышел с ними в холл, где их ждала Клара, и вкратце ей рассказал. Девушка, в свою очередь, заметила, что если они с Чесом не слишком устали, было бы логично довершить начатое. Иначе без регистрации они не смогут лечь в больницу. Терапевт согласился отпустить их ненадолго. Втроём они вышли из тёплого холла на ветреную улицу. Здание администрации было прямо напротив: бывший коттедж с тремя этажами и прекрасным, но сейчас уже пожухшим садиком перед ним. На доме было растянуто объявление «Главное здание администрации д. Хайд». Рядом с этим большим домом располагалось несколько поменьше, видимо, отделённые конторы. Клара открыла кованую дверцу забора и пустила их внутрь садика; мощённая мелким камнем дорожка вела к открытой длинной веранде, а по бокам от неё встречались ещё цветущие растения. Вечнозелёные деревья начинались чуть поодаль. Они прошли по дорожке; Джон дёрнул ручку двери и пропустил Чеса с Кларой. Внутри огромная прихожая была также превращена в холл; там сидело несколько человек с какими-то бумагами.       — Наш главный управляющий раньше жил в этом доме. Но после катастрофы с радостью переделал его под административное здание. Себе оставил только ванную, кухню и одну комнату. Именно из-за этой щедрости его здесь все любят, — полушёпотом возвестила Клара       Джон удивился: давно он не встречал людей, которые были бы благодарны за самопожертвование постороннего человека. Обычно толпа чихать хотела на такие благодеяния. Здесь толпа (да это было видно сразу) была другой… Клара сразу повела их в один из боковых кабинетов с деревянной окрашенной табличкой «Регистрация не проживающих в Хайд граждан». Судя по всему, раньше это было комнатой для ожидания или для гостей, почему-то пришло в голову Джону. Нельзя сказать, что говорило об этом: дорогие ли тканевые зелёные обои, или огромная хрустальная люстра под потолком, сейчас изрядно поблёкшая и уж давно не светившая, опустевшие ли чудесные резные полки из дерева, на которых раньше явно стояли либо фотографии, либо книги. Теперь комната потеряла былую роскошь, покрывшись пылью; за мощным тёмным столом сидела полная дама средних лет в круглых, как в комедийных фильмах, очках и что-то писала. Наверное, раньше здесь сидели хорошенькие женщины и дожидались, когда хозяин дома выйдет; даже в этом плане комната полностью утеряла прошлое.       Далее началась типичная процедура регистрации; имя, фамилия, где вообще жил до катастрофы и остальная, на самом деле, совсем никому ненужная информация. Их новое удостоверение личности было даже чем-то похожим на паспорт: твёрдая обложка, листочки с рисунками, даже какой-то собственный номер. Но больше всего Джона изумило, когда Клара им полушутя сказала, что сфотографируют их, скорее всего, завтра, чтобы они не выглядели на фото так измученно.       — То есть как сфотографируют? — Клара ожидала такое удивление, поэтому была готова ответить.       — Да-да, у нас остался ещё живой фотоаппарат. Батарейки к нему, правда, кончаются, а электричество на весь золота ещё… он даже сразу печатает маленькое фото. Знаете такие? У нас в деревне просто жили несколько профессиональных фотографов. Они с радостью поделились своими аппаратами для общего дела.       — Ничего себе, — хмыкнул, покачав головой, Чес. Им вручили их новые документы, назначили фотографирование на завтра и пожелали отличного знакомства с Хайдом.       После этого Клара вернула их в больницу, к терапевту, и распрощалась с ними до завтра. Улыбнувшись, она сказала им побольше отдыхать, поменьше волноваться, ведь теперь они в полной безопасности. Терапевт же уладил всю письменную волокиту и отправил медбрата показать им их палату. Все палаты находились в левом крыле здания; народу было мало, поэтому они получили отдельную светлую комнату с четырьмя пустыми кроватями. Джону и Чесу дали сменную одежду и бельё, старую предложили положить в контейнер; медбрат сказал, что со всем этим добром они должны проследовать вместе с ним до душевых, где он заберёт их старую одежду на стирку. Джон подумал, что его невероятно древнему, грязному и старому пальто это не помешает. В качестве новой одежды им выдали светлые хлопчатобумажные футболки, секондхэндные, но хорошо постиранные кофты разных цветов и формы, чёрные брюки из приятной на ощупь ткани и бельё.       Душевые, конечно, громко сказано: им отдельно разогрели воду в больших тазах, а холодную налили в другие. Но, конечно, полтора месяца заставили позабыть, что такое хороший душ или полная ванна; это казалось вершиной блаженства в сравнении с тюрьмой. Медбрат указал на мыло, шампунь, мочалки и покинул их. Джон с Чесом разбрелись по кабинкам. Было невероятно приятно сдирать с загрубевшей, покрытой в два слоя грязи кожи уже приросшую к ней ткань. Джон впервые так долго мылся, наблюдая, как с него тёмнми ручьями стекала пыль.       — Эй, Джон… — голос Чеса доносился приглушённо из-за льющейся воды. — В каком месте дантовской комедии было написано, что после Ада начинается Рай?       — Считай, мы её дописали, — процедил Джон, намыливая голову. — Я бы ещё не советовал бросаться такими громкими словами, как Рай. Уж тебе, как никому, знать это, — послышался лёгкий смешок Чеса; ещё он наверняка закивал. Конечно, он понимал это. Но ему, как и Джону, уже вовсю хотелось верить в лучшее; перенести что-то ещё было не под силу их нервам.       Невероятным, давно забытым оказалось чувство, когда можно так запросто лежать на чистой, мягкой кровати, в свежей, пахнущей порошком удобной одежде и не размышлять, как же выжить в этот день и где добыть еды. Как только после душа Джон с Чесом добрели до своих кроватей, они без сил упали на них и в таком положении и заснули. Пару раз Джон просыпался, вздрагивая, и резко садился, непонимающе оглядываясь вокруг себя, словно вспоминал про мнимую опасность. Потом память резко возвращалась к нему, ему становилось смешно и стыдно с себя и он вновь падал обратно. Мысли ещё тревожно и бессмысленно роились в голове, тело всё никак не могло расслабиться; слишком мягкая кровать стала Джону уже неудобной, ведь приходилось спать и на полу. Тело привыкло к ужасным условиям. Однако Джон уж точно не волновался за одно: привыкнет к хорошему он быстро.       Так они проспали до полудня. Чес проснулся бодрым, розовощёким, встал с кровати и тепло улыбнулся Джону. Лицо его сплошь было в пластырях, измазано мазями, ни одного живого места, казалось, но он всё равно был красив: глаза его горели сильным, ярко сияющим светом. Наконец-то взгляд был живым. Джон понимал, что долго этого добивался; только ли уют и спокойствие вернули прежнюю теплоту в эти глаза?       — Как ты? — спросил Константин и сам привстал с кровати, чтобы раздёрнуть шторы. Серый тусклый свет, пробившийся в их комнату, впервые в жизни не угнетал.       — Отлично. Я впервые за это долгое время так крепко спал, — парнишка сладко зевнул и потянулся.       — А я вот беспокойно… Знаешь, как будто тело ещё не привыкло к такому, — Джон опустил взгляд на ладонь, которой недавно ломал прут: огромная мозоль лопнула и теперь там была только сморщенная приплюснутая кожа.       — Моё тело, видимо, как-то с радостью желало это забыть, — Чес усмехнулся. Джон взглянул на него, кивнул, подошёл к его кровати и осторожно уселся рядом. Он чувствовал, что бывший напарник сильно хотел что-то сказать ему; в такие момент молчание наливалось плотным напряжением, а любые слова, могущие прорвать это облако, оказывались пустыми и бесполезными. Боковым зрением Константин наблюдал за Чесом: опустив голову, тот смотрел резко остекленевшим взглядом в пол, ладони сжал в кулаки, скулы его напряглись. Даже вчера вечером он так не волновался; хотя, наверное, тут объяснение простое: адреналин откинул всякие страхи, как алкоголь. Джон начинал бояться: как бы не было это то самое нечто, что разрушит их только вставшее на ноги счастье.       — Я… — Креймер запнулся, хмыкнул, прокашлялся.       — Можешь говорить, — Джон не смотрел на него, но постарался сказать это успокаивающе.       — Ладно… Я хотел сказать, что нам ведь будет непросто… в наших отношениях, — Чес снова прокашлялся, потом Джон ощутил, как карие глаза пристально уставились на него. — Просто я хотел предупредить тебя. И это если не учитывать то, что мы, оказывается, нетрадиционной ориентации…       — Знаешь, это всё отговорки, — Джон наконец повернулся к нему и несколько строго на него глянул. — В любом деле, Чес, в любых отношениях редко бывает легко. Бывает легко только в фильмах о любви. Будто ты не знал сложностей до меня… К тому же, мы с тобой всё же взрослые люди уже, не пятнадцатилетние подростки, которые только ищут себя, пробуются в различных отношениях, пытаются понять, к какому полу они тяготеют более. Да, чувство вчера было не самое лучшее, да и не только вчера — во всё время, пока мы скитались: как будто органы кто-то внутри переворачивал, а в лёгкие пускал метан, — Джон взял его ладонь и сжал. — Но я понял, что, и правда, ни с кем, кроме тебя, не обрету долгожданный покой; никому, кроме тебя, не смогу поведать свои тайны; никто, кроме тебя, не знает меня лучше и дольше всего. Просто в один момент я понял, что нет смысла скитаться по чужим людям, соваться в чужие сердца и требовать чужой любви, когда всё, чего желает человек в душевном плане, уже рядом, — Джон замолчал, понимая, что никогда ещё в жизни (кроме, разве что, вчера) он не говорил такие проникновенные вещи вслух кому-то. Чес, смотря ему в глаза, даже задержал дыхание, пока он говорил. Потом его губы дрогнули в лёгкой улыбке.       — Именно поэтому, чёрт возьми, уже не имеет значения, что я гей или ты гей! Ты не догадываешься, но, поверь мне, ты принимал это у себя в душе уже продолжительное время. А сейчас просто…       — Просто пытаюсь сбежать от счастья, ещё не веря в него… Да, я понял, Джон, — парень кивнул, губы слегка задрожали; он опустил голову на плечо Джону и резко усмехнулся. Константин знал: это переизбыток чувств. Ему самому принять всё это оказалось в какой-то степени легче (что удивительно, как ни крути): сказалась моральная усталость и измотанность. Чес, вероятно, ещё немного пострадает. Парнишка повернул голову так, что теперь его тёплое дыхание касалось шеи Джона. Так они, не двигаясь, посидели какое-то время.       — Спасибо тебе, — вдруг проговорил Креймер, отодвинувшись от него и усмехнувшись. — Если бы не твоя благоразумность, я бы давно сошёл с ума. И в тюрьме ты не давал мне накосячить, как мог. Нет-нет, серьёзно! — воскликнул он, видя, как Джона постепенно распирало на смех. — Если бы ты не сказал мне сегодня эту вразумляющую речь, я бы думал, что мы решили замять вчерашний разговор под предлогом того, что я нёс какую-то дикую чушь.       — Чушь? Ага, а я типа подтвердил эту чушь тогда, на реке! — Чес, пытаясь стянуть улыбку назад пальцами, задрожал. Джон, глядя на него, не смог не заразиться этим. Спустя секунду они уже смеялись, громко, звонко, беспечно, иногда касаясь друг друга руками. Тогда Константин ещё раз понял для себя, что же такое всё-таки счастье; Чес, наверное, тоже.       Иногда всё же не верилось, что можно так беспечно жить и что вообще где-то есть такая жизнь; за полуобвалившимися останками цивилизованной жизни и озверевшими людьми невозможно было разглядеть нечто подобное, что проживали сейчас Джон с Чесом. Тогда хаос резко обрушился на мир; отдельный мини-хаос ворвался в жизнь Джона в лице Чеса, открывшего ему ясный взгляд на происходящее. Потом потихоньку судьба стала вычёркивать лишних, по её мнению, людей из жизни Джона и пустила его самого на волю центробежных сил, раскручивающих его по кругам Ада. И Чеса не могло не зацепить вместе с ним. После этого всего трёхразовое обильное питание, полдники, чистое бельё, продолжительный сон и частые прогулки — всё это казалось земным, невозможным Раем. И сам факт того, что Джону больше не нужно скрывать нечто в их отношениях с Чесом, спрашивать, почему он делает так или иначе, почему между ними проскальзывают безумства, делал эту размеренную жизнь ещё более приятной.       За больницей находилась чудесная, но маленькая аллея из пожелтевших деревьев. Там стояли большие удобные скамейки, и гулять можно было в любое время. Джон и Чес любили мотаться там, иногда заходя на газон и садясь под деревья: почему-то так было лучше. Им удалось немного познакомиться с другими больными именно благодаря этому месту. Люди, хоть порой и лечились от чего-то более существенного, чем они с Чесом, были добры, вежливы и разговорчивы. Джон поначалу относился ко всему скептически, но благоприятная обстановка размягчала его. Постепенно страшные моменты прошлого стирались из его памяти, но всё-таки… всё-таки они были словно след от хорошо заточенного карандаша: вроде, какую-то часть резинкой стереть можно, но вмятины остаются такие, что не составляет труда прочесть, что здесь было написано. Также оказалось и в памяти Джона: каждое печальное событие оттеснило в его душе своеобразное болезненное клеймо. Кровь от них уже давно стёрлась, а раны зажили, даже резь прошла, но вот само клеймо будет, скорее всего, ещё долгое время.       Джон часто думал об этом, особенно когда покидал безупречно светлые стены больницы: в них никак не могло подуматься о таком. И сегодня, спустя пять дней или больше с их прибытия в Хайд, Джон и Чес до обеда решили проветриться в аллее. Они даже облюбовали своё собственное место: в конце аллеи росли старые дубы, и, если зайти поглубже в маленький лес, идущий за аллеей, можно почти скрыться от лишних взглядов и подумать о чём угодно. Там росло уже долгие столетия дерево, о большие выпирающие корни которого можно было упереться, как о спинку стула. Они не боялись застудиться, хотя погода, мягко говоря, не радовала: день ото дня становилось пасмурнее и холоднее. Скорее всего, когда выйдет солнце, они и не узнают, что это оно; уже и забывалось то, что это штат Калифорния, где почти всегда тепло и комфортно и весь день греет солнце.       Чес сидел рядом, иногда они болтали о мелочах, рассуждали вслух, что могло произойти с миром, раздумывали, как им действовать дальше, даже решили, что мечта о домике рядом с морем не так уж и невозможна. Креймер любил прикасаться к нему, редко — класть голову к нему на плечо и слушать отдалённый шум незатейливых разговоров на аллее. Они успели познакомиться почти с каждым обитателем этого места, слушали их непростые истории, рассказали очень вкратце свою. На вопрос, что же произошло в мире, никто не знал точного ответа: местные, что жили здесь до катастрофы, лишь слышали далёкие погромы да пару раз замечали на небе непонятные летающие устройства, которые даже рассмотреть нормально не удавалось, а пришедшие сюда жили недалеко от Хайда, поэтому видели, как падала цивилизация, чуть подробнее, но всё же не так подробно, как Джон с Чесом. Их рассказы о первых минутах катастрофы слушали с разинутыми ртами; на них смотрели в некотором смысле как на героев, что сумели вылезти из-под обломков и выжить. Правда, Джон ни разу не упомянул об их с Чесом мини-расследовании до катастрофы, о каких-то странных установках и о влиянии. Он решил оставить эти открытия до лучших времён, когда их слушателями будут не рафинированные почти безоблачной жизнью люди, а интересующиеся этим, готовые провести исследование.       — Знаешь, а я всё же лелею мысль о том, что мы сможем захватить чей-то дом, — вздохнув, Чес с лёгкой улыбкой повернулся в его сторону. — Ты, конечно, думаешь, что это банально и глупо.       — Даже если быть точно уверенными, что около побережья людей обстреливали так, что напугали их… А мы заметь, этого точно не знаем, — акцентировал Джон, — то что прикажешь делать, если и хозяева вернуться в свои нагретые места?       — Объявить политику: кто первый занял, того и дом! — Чес рассмеялся, однако Джон хмыкнул, всерьёз заинтересовавшись этой мыслью. Подумав немного, он выдал:       — Я почему-то уверен, что, в каком-то смысле, это так и будет. Однако, знаешь, это будет ещё не скоро… Нам бы лучше подумать о том, чем бы заняться после выписки.       Они стали перебирать варианты работы, которые им могли предложить. Джон, между прочим, во время их лечения обнаружил положительные изменения в характере Чеса: к нему возвращались прежние рассудительность и ясность мыслей, а вспыльчивость и безрассудство уходили всё дальше. Взгляд больше не полыхал безумством, там теперь проглядывали лишь живые задорные огоньки, говорившие о желании двигаться вперёд и жить в полном довольстве. Что касалось их личных отношений, о которых они, то ли плача, то ли смеясь, признались в день побега, то, думал Джон, подняв упавший на его пальто сухой ломкий лист, там не было повода волноваться. Всё шло своим неспешным ходом; каждый из них ещё потихоньку принимал это у себя. Однако Джон никуда не торопился, как и Чес: пусть некоторые интимные подробности однополых отношений им ещё придётся познать, однако за душевную сторону любви они могли не волноваться. Непривычность мягко скроется за доверием и бесконечным уважением друг к другу, знал Джон. Это знал и Чес.       В этот момент, когда Джон раздумывал, Креймеру странным образом, видимо, пришли подобные мысли, и он тихо выдал:       — Знаешь, я до сих пор не верю, что меня наконец перестанет лихорадить в личном плане. Я ведь был… все эти годы словно брошенная голодная собака, — он усмехнулся, отобрал у Джона листок, стал вертеть его у себя в пальцах. — Мотался туда-сюда, от одной к другой… Каждый раз пытался приютить своё сердце у кого-нибудь, но места для меня там уже не было. Понимаешь? — он пристально, но насмешливо посмотрел на Константина. — В конце я подумал, что, вероятно, для меня у высших сил не нашлось пары, с кем я мог бы не думать, кто я, чего стою, а мог бы просто наслаждаться жизнью.       — В этом плане я просто твоя копия, — Джон отыскал ладонь Чеса и сжал её, а сам глянул наверх, на качающиеся от ветра кроны. — Кроме этого, у меня на всю жизнь осталась в сердце вина за Дженни… — что-то при этом имени в горле у Джона резко перекрывалось, и вместо слов оставался сиплый шёпот. Он не решился продолжить и замолчал; Чес крепче сжал его руку и медленно вздохнул. Эти мрачные мысли, наверное, единственно могущие ввести Джона в глубокое расстройство, развеялись восклицаниями о начале обеда. Сам Константин старался как можно реже вспоминать свою дочь, у которой день рождения почти совпал с началом неминуемой гибели для неё. Он помнил её удивительно тихой, но послушной и розовощёкой девочкой; не повезло ей родиться в разгар какого-то чудовищного эксперимента над человечеством со стороны внеземных цивилизаций. Ну, или не эксперимент; по крайней мере, в её рождение точно работали эти установки; Джон и сам был под влиянием. Но вместе с этим воспоминанием он хранил и другой её образ: бледная, умирающая, она смотрела на него с удивлением, беззвучно спрашивала папу, почему ей так плохо, почему это вышло с ней, а он не мог ответить. Никто не мог. Судьба использовала её душу в качестве урока Джону. И он его со скрипом усвоил.       Тогда только Чес вывел его из этого омута самобичевания, несмотря на его заскоки и нежелание. Тогда-то он и стал понимать, что этот парнишка — его всё; и всегда был им.       Впрочем, прошлые мысли хорошо выдавливались из головы настоящим, столь ярким и насыщенным событиями.       После выписки из больницы Джону и Чесу, оздоровившим, без единой царапинки, разве что с оставшимися шрамами, Клара предложила варианты работы. Самой лучшей оказалось должность повара в местном кафе, пользующимся популярностью здесь. Чесу же предложили быть барменом. Платили прилично, так что зажить можно было не бедно, но и не слишком шикарно. Жить предложила Клара в большом двухэтажном доме на втором этаже; первый занимали женщина с ребёнком. Общими были душевая, находившаяся вне дома, и кухня. Соседи почти сразу нашли между собой общий язык.       Наверху пришлось прилично прибраться. Денег должно было хватать на всё и всегда: учитывая их своеобразное пособие и чуть большее — пособие Чеса, можно было не экономить, как в Ранчо-Парк. Даже все нужные лекарства удалось купить почти сразу: всё, что нужно было Креймеру, здесь было в достатке и стоило недорого, так как именно эти препараты не пользовались особым спросом в Хайде. Джон наконец мог облегчённо выдохнуть: Чес потихоньку лечился и становился совершенно здоровым.       Однако сразу же после выписки настал важный для парнишки день: день его рождения. Администрация подарила ему несколько нужных в хозяйстве вещей и двести долларов. Часть денег Джон с Чесом решили откладывать и копить: уже с самого начала получалось довольно приличное сбережение. Джон говорил, что это на случай, если домик у океана не удастся захватить, а придётся покупать по-цивилизованному.       Чес был счастлив отметить день рождения в маленьком парке на территории Хайда около речки, хотя вполне мог за решёткой и с весьма ужасными соседями. Но, несмотря ни на что, день рождения отметили тихо и спокойно, в семейном кругу, если так можно выразиться. Честно говоря, жизнь стала вообще напоминать неторопливое течение, словно они находились в полу-отпуске. Постепенно подозрительность и скепсис уступали открытости и доверию. Признаться, их жизни до катастрофы казались менее комфортными и обеспеченными, чем сейчас. Будто маленький кусочек европейской жизни на холмистых просторах штатов, заражённых внеземным вирусом. Под вечер дня, в который Чесу исполнилось двадцать четыре, когда алкоголь приятно развязал язык и руки, сам парнишка, раскрасневшийся и с блестящими влажными губами, признался, что не прочь жить в этой самой Европе, если там так же, как и в этой деревне.       — Эту Европу надо ещё из средневековых развалов вытаскивать! Уж где родились мы с тобой, там и жить… — Джон, как обычно, был рассудителен до тошноты, но он будто сам и знал, что Креймер только и ждал этих слов, ждал этой капельки холодной воды на своей горячей глади. Всё же его умеренная импульсивность не выгорела с уходящими в прошлое цифрами его возраста. Улыбнувшись обворожительно, Чес подал Джону ещё не начатую вторую бутылку вина — конечно, глупо верить, что согревающее пойло могли здесь ещё производить, вероятно, сухое порошковое вино разливали по давно отслужившим свой срок бутылкам, которые заблаговременно и бережно собирали, да и сегодня им сказали занести стекляшки в кампус. Во всяком случае, не похожа была жёлтая обглоданная этикетка Шато 2000 года на ту бурду, что они пили в действительности. Такое вино в доброе время продавалось бы в пластиковых тарах; но, после краха всей мировой империи алкоголя и не только его, приходилось довольствоваться даже этим. Даже этот эликсир казался, в принципе, нормальным, если не придираться — конечно, после стольких месяцев алкогольного голодания. Джон мягким движением разлил вино по бокалам. Отпили немного тёмного тепла, и язык готов был, кажется, уже не только развязаться, но и пустись в пляс.       — А всё же, а всё же… — мечтательно-иронично, как делают обычно довольно повзрослевшие дети, выдал Чес и усмехнулся. Джон чувствовал, что и ему, и Чесу нужно бы сейчас хорошенько напиться, но ведь этим пойлом даже запьянеть — дело сложное, а во-вторых, после такой неудачной попытки завтра от некачественного слияния фиолетового порошка и спирта можно и не проснуться на первую рабочую смену. «Тогда уж, без денег, наша мечта отодвинется ещё дальше, Чес». Джону даже показалось, что парнишка, сделав мелкий глоток, немного кивнул ему. Впрочем, подобное чтение мыслей уже не удивляло так, как в прошлом — неприятно, а наоборот, удивляло с оттенком тёплого зелёного или коричневого цветов, в которые могли окрашиваться чувства. Как и цвет глаз Креймера. Так вот оно, откуда…       — Знаешь, — опустив бокал, вдруг замеланхолил парнишка, — год назад, когда я отмечал день рождение в праздном одиночестве, я и представить не мог, что какие-то 365 дней поменяют так много. Точнее, иногда приходило какое-то смутное ощущение, что всё будет по-другому, но оно отчаянно слабо… А у тебя? Что-то подобное? — Чес, не дождавшись, вздохнул и опустил голову ему на плечо: это была его любимая поза, довольно близкая с одной стороны, но ни на грамм не подозревающая их в тесных отношениях с другой.       — У меня не было времени предаваться таким пространным размышлениям, — больно укололо в место, где раньше хранилась частичка души Дженни — впрочем, нормально, ради профилактики надо иногда делать. — Я пытался прокормить бывшую семью.       — Тут, понимаешь ли, другое… — немного погодя заговорил он. — Вот эта самая семья кажется уже будто и никогда не существовавшей. Будто целый долгий год прошёл, как она исчезла в два чётких щелчка. А если год пройдёт, то, вообще, как вечность… Но в каком-то смысле я тебя понимаю, — Джон внимательно уставился на немного расплывающиеся вблизи полуопущенные ресницы. — Это довольно близко.       — Но, несмотря на смутность, я буду помнить их всегда. Пусть призраками, но… — Константин ощутил горячую ладонь парнишки на тыльной стороне своей. — И, даже если это и бредни пьянеющего мозга, мне кажется, ты мне не дашь это забыть.       Чес довольно улыбнулся: опять, что ли, знал, эти слова наперёд? Однако сейчас это было уже не слишком важным. Не слишком важным этим полузвёздным декабрьским вечером, когда матовая луна пыталась расчистить себе путь меж складов с тёмной небесной ватой, а быстрый свежий ветер прорывался сквозь частые блестящие стволы деревьев. Помолчав немного, дав мыслям пронестись через серый потрескавшийся мир за пару секунд, вероятно, со скоростью света, неожиданно привстал Чес и, слегка отодвинувшись, воскликнул:       — Знаешь, ты, конечно, прости, что я такой забывчивый и делаю всё так поздно. Но я вспомнил. Кое-что… — Креймер потянулся рукой, словно хотел сжать его ладонь, но в итоге остановился в районе запястья, и его пальцы сжали шерстяную ткань отстиранного от воспоминаний пальто. — В ту ночь… может быть, помнишь когда я застукал тебя за курением и… Мы тогда как-то слишком по-глупому и, я б даже сказал, по-книжному столкнулись и остановились чересчур близко друг к другу. Тогда… — его пальцы аккуратно проскользнули к его ладони; движения приятно защекотали кожу, той необычного вида щекоткой, когда эти бесхитростные прикосновения отдавались где-то в душе, — тогда в моей голове пронеслась безумная, опрометчивая мысль признаться тебе, если не проговорив роковые слова, то сжигая эти лишние сантиметры между нашими губами. Это бы прилично подпортило всю драму, которую мы разыграли после побега.       Джон не был изумлён: что-то такое же, из того же самого пыльного склада похоронивших себя смелых мыслей, которым заведовала сестра судьбы, отчаяние, пронеслось и в его голове в ту закоптившуюся от красных мантий ночь. Он и сам был готов сойти с ума, но реальность вовремя пустила не столько между ними, сколько между их душами прохладное дуновение. Видимо, так вернее. Хотя недавно, когда они вытаскивали волоком из себя дерьмо-слова, так не казалось. Легко потрепав его по волосам, Джон с радостью подтвердил, что их безумности одной грядки овощи:       — Я испытал похожее. Даже больше: знал, что ты это чувствуешь тоже. Впрочем, ты же знаешь, что я не из тех, кто любит бросаться словами или действиями. Наверное, хорошо, что тогда мы не совершили ошибки.       — А совершили её чуть позже. — Довольная улыбка (кажется, одна на двоих, даже подумать страшно) тут же появилась на их губах. Уж так они были сделаны, что любили слегка подшутить над собой, над своими чувствами — но лишь слегка! Этот как давешняя традиция отпугивать только что прикормленную птицу доверия между ними. Ничего, абсолютно ничего, кажется, не менялось, всё это было словно одно огромное море, статичный гигант, не сдвигающийся с места; а с другой стороны, море каждый день было другим, принимало различные оттенки от серо-каменного до лазурного с прожилками фиолетового и имело разную форму от лёгких сантиметровых волнишек до многометровых резких громад. Это были они. И от осознания этой необычной мысли они будто во второй раз поняли, что наконец за воронкой Ада появился свет, и это не ложный блик в их уставших глазах. Это Рай. Вот он, вокруг. И уже навсегда можно позабыть про тревожное волнение, летающее, словно сквозняк, по эпицентру печальных ноябрьских событий. По крайней мере, именно Джон и именно сейчас понял, что отныне можно не оглядываться на каждый шорох и не раздражать себя лишним опасением. Чес-то наверняка был ближе к судьбе и успел услыхать то, что она нашептала ему: «Теперь можешь жить спокойно…»       День рождения завершился дружным вваливанием в дом, добиранием на ощупь до кровати и двумя заснувшими на одной постели фигурами. Не хотели напиться этим дерьмовым алкоголем (да и не могли чисто теоретически), однако наклюкались будь здоров вопреки всему в общем и завтрашнему первому рабочему дню в частности. Джон впервые видел напарника таким: раскрасневшимся и невероятно живым, несущим всякую смешную дичь. Пару раз парнишка признавался ему в любви, как будто в первый раз, чем смешил Джона, а потом полез к нему, но на полпути заснул, упав в его объятия. Потом Джон не смог пошевелиться и решил остаться с ним, да и сам не был уверен, что найдёт свою кровать в полной темноте.       Проснувшись к восьми следующего дня, они буквально за полчаса смогли привести себя в порядок… хотя бы внешний. Конечно, ждать слишком долго, пока вода нагреется, они не могли, поэтому ополаскивались едва тёплой, зато взбодрились. Две кабинки душевых находились вне дома, точнее, за ним, в отдельном маленьком зелёном строении. После этого, достав из прохладного погреба ветчину и сыр, Джон сделал им завтрак, пока Чес мылся. В головах, конечно, ещё шумело даже после крепкого кофе, но похмелье оказалось хорошей специей к нему: и вместо корицы, и мускатного ореха, и кардамона. Однако ж, по крайней мере, лица их были свежими после холодной воды, а кофейная гуща отполировала их взгляды до блеска. «Началась обычная будняя жизнь, Джон… На сколько тебя хватит в ней?». Константин усмехнулся. Всё это вопросы лишь одного неразличимого в густом тумане событий будущего.       Кафешка «Мираж» — их новое место работы — пользовалось большой популярностью среди местных и было одно из двух кафе, что вообще существовали в Хайде: и недорого, и вкусно — всё, что и требуется потребителям. Это небольшое двухэтажное кремовое здание с ярко-красной черепицей находилось на другом краю Хайда, на его востоке. Так что Джону с Чесом, живущим как раз на западе, очень быстрым шагом требовалось минут десять, чтобы добраться до неё. О названии кафе свидетельствовала серая алюминиевая вывеска с выгравированными буквами; она не гармонировала с общим, несколько европейски средневековым видом домика. Будто в картину Италии восемнадцатого века нерадивый художник пририсовал человека с айфоном и в свитшоте. К домику прилагалась широкая открытая веранда с круглыми отполированными столиками, на которых были постелены разномастные клеёнки. Внутри тоже не было ничего интересного; Джон не находил интересного в минимализме: деревянная светлая обивка, те же столы, пару абстрактных картин, на белом потолке — выкрашенные под железо люстры, на стенах несколько прямых, светлых алюминиевых светильников, и наконец бар — коричневая ровная стойка в конце зала, увешанная блестящими стаканами и бокалами разного калибра. В девять утра здесь уже было людно и шумно, люди даже облюбовали и столики на воздухе, весьма холодном и неприятном.       Человека, который заведовал кафе, звали Роном — это был рыжий большой бородач неопределённого возраста. Он же и обсуждал с ними некоторые детали их работы пару дней назад. Рон сказал подходить им на второй этаж, где, вероятно, жил сам. Единственное, что немного порадовало Джона с Чесом в приближении этой будничной, серой работы, было то, что они могли часто пересекаться в рабочее время, ведь кухня находилась ровно позади бара, и то, что им обещали провести ознакомительный курс где-то недели две. Естественно, им даже за это заплатят, правда, всего лишь восемьдесят процентов от зарплаты, но хотя бы не половину. А потом, когда они наберутся опыта, как говорил Рон, им станут платить в полной мере. Джон искренне надеялся, что их не облапошат.       Чес, кажется, был уже в восторге от роли бармена: ему казалось, там есть место интересному. А вот Джону его новая профессия нравилась с натяжкой: готовить он не любил, но, конечно, ради денег готов был стать отличным поваром. Впрочем, жизнь давно подсказывала ему: не бывает любимой работы, бывает высокооплачиваемая. Что не сказать о Чесе: ему жизнь наговорила иного. И в этом плане ему повезло гораздо больше.       Весь второй этаж оказался одной большой комнатой, где кровать от всего остального отделяла грязного цвета ширма. Это место было средоточием беспорядка, громоздкой пыльной мебели, мелких, потерявших свой шарм безделушек и блестящей гитары, висящей на стене и будучи единственной вещью, за которой хозяин явно следил. Рон пригласил их сесть за один из трёх столов, что были здесь, и вкратце обрисовал им будущую работу ещё раз, теперь уже вдаваясь в детали. Потом проставил в их документах информацию о том, что они приняты на работу, и сам довёл их до Сола и Брук — они теперь их своего рода наставники. Это были брат и сестра, да к тому же, близнецы, на вид им Джон дал не больше двадцати лет: оба рыжие, с непослушными копнами волос, с живыми карими глазами, веснушчатыми лицами и широкими ртами. В общем, довольно милые. Немного неожиданным оказалось то, что это дети Рона, хотя рыжина поспособствовала тому, что изумление оставило за себя лишь удивление. Брук стала наставницей Джона, так как сама была поваром, но теперь больше ушла в официантки, а Сол возглавил Чеса и, хотя и не был барменом, а только официантом, знал это дело до мелочей.       Так и начался их рабочий день; даже не так — новая рабочая жизнь, пусть и звучало вульгарно. Но, несмотря на первые трудности, новизна осваиваемого ремесла, дружелюбные наставники и спокойная атмосфера делали работу чуточку проще. Джону выдали слегка застиранные до серости одежды повара, а Чеса заставили надеть чёрные брюки и приятно пахнущую, но мятую белую футболку.       — Выглядишь необычно! Разве что колпака не хватает… — заметил Чес, когда они, переодевшись, выходили к Брук и Солу.       — Будет прозрачная шапочка. Чувствую себя странновато в этой одежде, — Джон поправил фартук, потом футболку, а затем оправил штаны — всё белого цвета. Чес усмехнулся и похлопал его по плечу.       Потом они окунулись вместе со своими рыжими спутниками в повседневную жизнь недорогой кафешки, где с утра активно работал Чес, настаивая тёмную жижу в турках для желающих взбодриться посетителей, а Джон разгонялся только к обеду, когда уставшие рабочие приходили разорвать большой кусок мяса и залпом выпить большую миску супа. Вместе с Брук Джон научился быстро и красиво строгать овощи, ловко расправляться с тушками курицы, на глаз засыпать скворчащее мясо различными специями, готовить вкусные наваристые супы различных видов, привлекательно раскладывать плоды своих трудов на блюде и украшать их соусами. За первую неделю он обучился быстро готовить лишь треть меню; за другие две освоил оставшееся и уже стал почти таким же профессионалом, как и его двое коллег. Сол же научил Чеса готовить кофе от эспрессо до латте без помощи кофе-машины, одиноко стоявшей в углу барной стойки — электричество сюда хотели ввести в одну из первых очередей, но только после Нового года, самому варить и сбивать пену для капучино, ловко орудовать стаканами разных форм и стараться их не разбить, рассказал, для чего используется каждый, а также поведал секреты вкусных коктейлей, обучил технике вливания по уровням каждого напитка и показал, как за две минуты сделать Пина коладу. В общем, примерно тоже через неделю Креймер орудовал своим баром очень даже профессионально, уже изредка прибегая к помощи Сола.       Конечно, после первого рабочего дня Джон и Чес испытали своего рода удручение напополам с восторгом: вроде бы, это было нечто новое в их жизнях, новые умения и новые люди, но всё же именно в первый день они почувствовали, как неловки и насколько, вероятно, будет сложно даже в этом простом деле. Но подавленность проходила очень быстро, особенно когда они наконец добирались до дома через широкие улицы Хайда, наполненные вечерним счастьем: друг другу поднять настроение они могли как никто другой. Однако, несмотря на мелкие бытовые проблемки, временные неудобства, Джона не отпускало чувство, что они наконец добрались до ближайшего выступа горы, в которую отчаянно поднимались уже в сотый раз — теперь падать не страшно, если они заберутся чуть повыше: надёжная ступенька всегда под ними, и это совсем другое, нежели чем скалистое подножие. Честно признаться, для Константина первая неделя в этом месте, в вычищенной до блеска полупустой больнице с режимом почти как на отдыхе около моря, с разницей лишь в процедурах и отсутствии моря, казалась нереальной, подставной, только хорошо отыгранной. Несмотря на то, что он сам очень быстро размягчился, всё же он был готов принять удар с любой стороны. Однажды о чём-то подобном признался ему Чес, немного неуверенно, словно на миг к нему вернулась робость из прошлого, когда между ними стояла толстая стена, сквозь которую не было слышно самого важного — глупого сентиментального шёпота. Впрочем, это место теперь полностью завоевало доверие Джона. Он не удивлялся, почему получилось так хорошо: просто, ко всем чертям, они заслужили это!