Трое на побережье

Raury – God's Whisper

Эффи не знает, сколько она провела уже времени в Четвертом. Вода смывает воспоминания, а остатки горят синим пламенем на закате дня. И пепел мерно уносится волнами вдаль, не грозясь вернутся однажды: обгоревшие мысли опускаются на дно беспамятства, растворяясь в бесконечности. Океан давно не теплый, а бриз пробирает до костей, но Бряк все равно. Она упорно изо дня в день приходит на это чертово побережье, сидит на побледневшем песке и смотрит на волны, которые ежесекундно меняют свой рисунок, мягко обволакивая берег. И эта картина дарила успокоение мятежной душе. Дива даже успела простыть. Лежала в постели несколько дней, изредка просыпаясь, когда жар спадал. И если бы не добродушная Энни, то кто знает, чем бы все закончилось. В доставшемся по наследству от тетки доме лекарств не нашлось, а возвращаться в Капитолий у Бряк вообще не было желания. Это словно сделать шаг назад. Позволить прошлому бросить тень на настоящее. Это значило бы окончательно капитулировать и согнуться под давлением воспоминаний. Небо над головой напоминало цвет его глаз, а колючий ветер – извечные усмешки. И когда Эффи в очередной раз задумывалась об этом, то слезы собирались в уголках глаз, а истерика крепко сжимала горло. И легче совсем не становилось. Оказавшись здесь в первый раз, женщина кричала. Выплескивала эмоции, швыряла песок по сторонам и в бессилии лежала на побережье, продолжая отдавать всю накопившуюся боль этому месту. И почему только приехала сюда? Не осталась в столице, где привычно и уютно; не рванула в Двенадцатый, где смогли бы понять и принять; а приехала в Четвертый, где соленый океан и палящее солнце. И где никого не было. Только пустынный берег и холодный дом. Наверно, причина была именно в этом: в этом Дистрикте всем было наплевать, кто такая Эффи Бряк и что она здесь забыла. Панем медленно заживал после революции, бережно, по крупицам, начинал строить будущее, и до осколков прошлого ему не было дела. Все стекляшки минувшего были ненавязчиво выброшены в пустоту; чтобы крики и кровь не мешали новому поколению. Дива потеряла нить своего существования. Она сидела на треклятом берегу и ни о чем не думала, лишь мечтала, словно эти волны, быть такой же безмятежной. Ей всего лишь нужно было забвение, беспамятство, чтобы окончательно не сойти с ума. Но, переступив порог дома, мысли возвращались и не хуже капитолийских палачей заставляли кричать. Вокруг что-то происходило, сменялись дни и погода, со стороны Дистрикта слышались радостные возгласы, а на ее побережье все по-прежнему было спокойно. Мертвенно постоянно. И это очень даже устраивало Бряк, которая лишь куталась в безразмерную светлую кофту и продолжала гипнотизировать даль взглядом. Джоанна однажды просто появилась. Слишком громко скинула свой рюкзак с плеча и упала рядом с Эффи, привнося в ее будни запах древесины. Первые пару часов Мэйсон молчала, перебирая пальцами крупицы песка, и аккуратно ласкала пальцами воду. Будто вспоминала что-то и слишком отстраненно улыбалась, словно получала успокоение. Бряк через пару минут забыла о существовании Седьмой, вновь погружаясь в пучину собственной бездны. Ей, по сути, было все равно, что здесь делала Джоанна; она, как и Энни, должна была уйти через несколько дней. Но этого не произошло. - У тебя взгляд пустой. Не как тогда, в Капитолии, когда ты бегала от спонсора к спонсору, а по-настоящему. Будто бы ты потеряла саму себя. Ее хриплый голос выудил Эффи из состояния прострации, заставив повернуть голову в сторону Седьмой. Отвечать было нечего – слова девушки попали прямо в цель. И шрамы на руках неприятно заныли под кофтой. Джоанна знала все. Догадывалась. Слышала. Собрала куски картинки в единое целое. Но она не жалела капитолийку: не в силах терпеть такое отношение к себе, она и не дарила его остальным. И такая компания для Дивы стала лучше любого лекарства, идеальным дополнением к холодному океану и пронизывающему ветру – колкая девица-победитель. В ту ночь они просидели на побережье до рассвета: Мэйсон откуда-то достала поленья и умело развела небольшой костер, который согревал лучше виски, теплых слов и одежды вместе взятых. Этот маленький рыжий огонек (все, что осталось от бывшего кострища революции) воплощал надежду: он мерно сжигал воспоминания и дарил легкую уверенность, что завтра все будет хорошо. Джоанна изредка вставляла свои потрясающе верные замечания и заставляла Эффи усмехаться шуткам. Но слова из Бряк она все еще не могла вытащить; что-то мешало женщине. Будто бы нарушение этого негласного обета молчания могло что-то сломать, разрушить неустойчивый баланс. Мэйсон понимала и говорила за двоих. Дива была благодарна. Устроилась Седьмая в гостевой комнате на первом этаже и каждое утро на завтрак палила яичницу на дорогой плите. Эти угольки были первой нормальной пищей, которую Эффи съела за все время, что пробыла в Четвертом. И ее легкая, невымученная, улыбка стала хорошим знаком для брюнетки. Они с самого утра и до позднего вечера сидели на побережье, слушая шум волн и наблюдая за окружающим пейзажем. Джоанна не хотела долго сидеть на одном месте, бродила вдоль, подходила ближе к воде и валялась на холодном песке, что-то рисуя кончиками пальцев. А Эффи безвольной куклой продолжала смотреть куда-то вдаль, не думая о своем. Изредка только женщина улыбкой отвечала на какие-то реплики Мэйсон. И смотря на нее, Бряк понимала, что и победительница здесь оказалась не просто так, не по воле случая. И не потому что страстно любила Четвертый. Это место, к сожалению или счастью, было у нее связано с одним человеком, который не смог увидеть окончание революции. А что их связывало, Дива могла только догадываться долгими бессонными ночами: дружба на зыбкой почве Голодных Игр или нечто большее? Нечто гораздо серьезнее? Настолько крепкая привязанность, что не хотелось и думать о дальнейшем существовании без этого человека? Ответа женщина не знала. И спрашивать не считала нужным, потому что Джоанна не интересовалась ее душевными и телесными ранами. Пит ждал их рано утром на пляже. С неизменными светлыми волосами, в бежевой теплой куртке и нуждающимся взглядом. Он просто уже был на побережье, когда Дива и Мэйсон пришли туда в очередной раз. - Смотри-ка. Женишок решил разбавить нашу компанию разбитых судеб. - Я тоже рад тебя видеть. В его глазах все еще плескались отголоски охмора, которые не смог вывести ни родной Дистрикт, ни правильные воспоминания. Ни Китнисс, что удивительно. Эффи беспокойно поглядывала на парня и осознание того, что он, как и бывшая сопровождающая, не смог вынести пытку Двенадцатым неприятно кольнуло где-то в грудной клетке. В тот день небо стало свинцовым, и разыгрался шторм. И Пита накрыло волной, когда он неосторожно подошел слишком близко к воде. Мокрый и замерзший, он выглядел по-настоящему счастливым, будто бы впервые за долго время что-то почувствовал. Джоанна звонко смеялась, а Эффи широко улыбалась. Совсем как раньше. Вечером Мелларк зашел к Диве в комнату и сел нерешительно на кровать. Он не смотрел долгим взглядом и грустно не вздыхал, только спросил: - Как ты держишься? Парень спрашивал секрет, ему нужен был такой же рецепт, чтобы не сломаться и не сорваться. Чтобы устоять и жить дальше. И в полумраке душной комнаты женщина впервые почувствовала себя свободной. Что-то внутри будто бы щелкнуло, словно только этот вопрос и был нужен все это время, чтобы начать осознавать происходящее. - Я не знаю. Пит придвинулся ближе и протянул руки к сопровождающей, которая за несколько лет стала для него родным человеком: сестрой или матерью, неотделимой частью жизни. Эффи не сопротивлялась и, оказавшись в крепком кольце объятий, впервые расслабилась. Она дала волю чувствам, понимая, что в уголках глаз вновь собираются слезы. И ей не было страшно или противно; лишь острая необходимость чувствовалась во всем. Пит Мелларк, женишок, несчастный влюбленный, мальчик с хлебом – он дал женщине толчок; чтобы вспомнить старое и, наконец, попытаться смириться с ним и двигаться дальше, чтобы больше не топить боль в воде. - Вот если бы не поднялась, даже не позвали бы меня на сеанс психотерапии. – Джоанна почти что выросла из темноты, оказываясь рядом с кроватью. Седьмая, не стесняясь, улеглась на колени к Бряк и закинула свои ноги на Пита. Они втроем образовывали какой-то странный треугольник, но, наверно, именно в этот момент, не на побережье, их судьбы таинственно переплелись, связались вместе, чтобы дальше было легче пробивать дорогу, чтобы не оглядываться назад, а смело строить зыбкое будущее на пепелище старых побед и потерь. Джоанна не ограничилась в этот раз маленьким костерком. Они с Питом собрали столько поленьев и древесины, что хватило бы на половину Четвертого, и устроили настоящее пламя в человеческий рост. Эффи нашла в доме плед и собрала в корзинку продукты, включая булочки Мелларка, которые он готовил теперь почти каждое утро. Это занятие напоминало ему о давно минувших событиях и дарило какое-то умиротворение; он даже любимые булочки Китнисс, сырные, испек однажды. И Эффи с Джоанной прекрасно понимали, насколько тяжело ему это далось. Охмор не только отравил его, но и открыл глаза: исчезла пелена наивной влюбленности и веры в лучшее. С ядом в крови Мелларк стал старше, увидел мир в новом свете и принять старую Вселенную уже не смог. Он думал, что у него выйдет жить по прежним идеалам и любить девочку-охотницу, но охмор, который таился в самых дальних частичках его души, ненавязчиво напоминал, что его жизнь никогда не будет такой. И то, что было раньше, никогда не вернуть. Седьмая заметила, что кулаки мальчика-пекаря иногда сжимаются так крепко, будто бы он душит кого-то, но спрашивать, представлял ли он Эвердин или Сноу в тот момент, было бы глупо. Их доверие и связь основывались на молчаливом понимании, а не на пустых словах. И Мэйсон понимала, поэтому лишь хлопала парня по плечу, оставляя все нежности Эффи. Именно она взяла эту роль в их тандеме: Пит был чувством реальности, тем самым настоящим временем; Джоанна олицетворяла силу, которая помогала им выстаивать против этого мира; а Дива украшала существование какими-то давно забытыми чувствами и эмоциями, придавала смысл каждодневной борьбе. И никто им был больше не нужен: сломленные, они также осторожно, как и Панем, возрождали себя из пепла. Сегодняшнее пламя горело ярко, и они по кругу передавали бутылку дорогого алкоголя, выписанного из столицы. Своеобразный праздник, годовщина чего-то там. Но это было не только торжество жизни и борьбы, а и время прощания с теми якорями, которые долгое время тащили всех троих на дно. - За Финника. – Первое слово всегда принадлежало Джоанне. И бутылка пошла по кругу, каждый без лишних слов делал глоток и даже не морщился. Они в этой жизни отведали гораздо более горькую участь. - За Прим. Пит не приписывал Китнисс к числу погибших, это казалось ему неправильным. Поэтому он нашел ту деталь, которая непосредственно ясно показывала, с кем он прощался в этот день. И пропитанная охмором душа, наконец, успокаивалась и очищалась. - За Хеймитча. Голос Эффи дрогнул на этих словах. И выпила она глотка три вместо положенного одного. Эбернети погиб быстро и безболезненно в битве за Капитолий. А вечер накануне революции стал последним, когда Дива видела его. Дальше ее ждала государственная тюрьма, а его – Тринадцатый. Но в мыслях они постоянно были вместе, и светлая надежда на лучшее теплилась, наверно, в душах обоих. Но освободили Бряк уже после всех событий; ей остались только его холодное тело и навек закрытые глаза. Никаких последних слов или записок, лишь оглушительное чувство потери. И вместе с физическими ранами и впечатлениями после заключения, эта новость стала решающей. Эффи просто не выдержала. И закрывшись ото всех (и себя в том числе) тихо растворилась в событиях, пряча себя в Четвертом. Но образ Хеймитча преследовал ее повсюду, наяву и во сне, в каждой поверхности, в каждом дуновении ветра и брызгах воды; он одновременно был везде и нигде. Удивительно лишь одно: как Бряк не сошла с ума. И хоть она произнесла имя бывшего ментора вслух, но это не значило, что женщина отпускает его. Память всегда остается с нами, и привычка за долгие годы засыпать и просыпаться с мыслями о несносном Эбернети дает о себе знать. Если бы мог, он наверняка бы сказал что-то в духе «Женщина, поставь бутылку на мою могилу и не трепи мои нервы своими страданиями». И такие мысли заставляли Эффи улыбаться. - Давайте уедем отсюда? Джоанна и Пит переглядываются. Идея женщины была неожиданной, но является вполне логическим завершением данной истории. Они ждали этих слов, ведь когда-нибудь они должны были прозвучать. И кажется, что их трио давно было готово принять решение и проститься с Четвертым навсегда. Вот только в данном случае речь шла явно не о смене округа, и все это прекрасно понимали. - И куда мы поедем? – недоверчиво спрашивает Мелларк, хотя эта мысль кажется ему одной из самых здравых за последние месяцы. - Мир не заканчивается на Панеме. – Туманно отвечает Эффи, слегка пожимая плечами. Пит переводит взгляд на Джоанну и ждет ее вердикта. Седьмая просто вспоминает, что ее собранный рюкзак давно стоит в коридоре, ожидая лишь окончательного решения. - Делайте что хотите. – Неопределенно произносит Мэйсон и ухмыляется, наблюдая за происходящим. Они сидели за столом и разговаривали о какой-то ерунде за ужином, пока Бряк неожиданно не предложила все бросить. И ведь она права: наверняка, существуют иные страны, о которых в Панеме не распространялись из-за политики Сноу. Кто им мешает быть первопроходцами и дать новому поколению не только заново строить государство, но и развивать еще и внешнюю политику? Их трио всего лишь найдет себя в другом месте, где каждая деталь не напоминает о потерях и старых шрамах. Эффи определенно умела генерировать хорошие идеи. - Почему бы не рискнуть? – как-то слишком обыденно спрашивает Пит, откидываясь на стуле. Первой не выдержала Джоанна, дополняя атмосферу своим смехом. К ней тут же присоединились и Бряк с Мелларком, не задумываясь о причинах веселья. И впервые все трое не думали ни о чем плохом.