Вслух

Этот Листопад будто вырван из самого начала Голых Деревьев. По утрам на двухцветной линялой траве видны кристаллики инея, будто чьи-то замёрзшие слёзы. Ещё не голые деревья уже устали, они тихо скрипят и просят ветер сорвать с них всю порыжевшую листву; они хотят спать до одури, наплевав на все законы природы. Воздух пахнет холодом, дождём и гниением, бурый покров земли противно липнет к лапам. Каждый день – горько-солёный привкус на языке, каждый день – тихая клубящаяся над линией горизонта дымка. Каждый день – ожидание скорой, но никак не наступающей зимы, почти приторная ненависть к слежавшемуся серыми клоками тёплому воздуху, так похожему на грязь под лапами. Каждый день – ведь ночью всё гораздо хуже. *** - Ты меня любишь. Искра почти с удивлением поднимает голову. Перед глазами плывут цветные пятна, не давая сосредоточить взгляд. Она еле держится на лапах, её почти шатает из стороны в сторону. Вместо мыслей – цветная и пёстрая мешанина, считай, та же самая грязь. Голова болит, почти раскалывается. Воздух комком шерсти застревает в горле, не давая и слова произнести, не то что вдохнуть. Здесь, в Сумрачном Лесу, сухо, но опаснее в сто крат. Пусть блаженная темнота не играет со зрением яркими солнечными зайчиками, пусть лапы не вязнут в грязи, пусть шерсть чистая и сухая. Зато тут и Коршун, и Звездоцап, и Кленовница – шайка отъявленнейших злодеев, перед которыми надо лебезить. Сложно врать тому, кто видит тебя насквозь. Искру знобит – сказываются бессонные ночи и дни, наполненные изматывающими тренировками. Пожалуй, иногда бывает даже сложно отличить сны от реальности, настолько всё путается. Будто бы в полудрёме она думает о том, что надо бы зайти к Воробью следующим утром. Почти тут же спохватывается – нет, ей вовсе не хочется снова слушать нотации и отвечать на вопросы о Сумрачном Лесе, припоминая каждую до чёртиков надоевшую деталь. Лучше уж болеть, лучше уж на лапах не держаться от усталости, но в палатку целителя не идти. Знал бы кто, как ей, Искре, уже надоело быть героиней! Подслушивать разговоры, повторять приёмы, идти по острию лисьего когтя – только не отдыхать. Только не засыпать ни на минутку, сосредотачивать своё внимание на чём-нибудь. Уже почти без зависти наблюдать за Голубкой, за тем, как все её хвалят, как всё ей легко даётся, зная, что она далеко не самая великая и бесстрашная кошка, во многом уступает своей сестре. Уставать, судорожно пытаться унять дрожь в лапах. Не плакать даже в своих наполненных болью снах – если заплачешь, проявишь свою слабость, можешь уже не проснуться. Всё оказалось отнюдь не так просто, как в старых заплесневевших легендах Кисточки. В голове у Искры мутнеет с каждым мигом, но она умудряется, почти не спотыкаясь на словах, сказать: - Ты что, кошачьей мяты объелся? Ты мой наставник, я не испытываю к тебе никаких чувств, кроме уважения. Коршун? Он жалеет, что сказал это вслух. Звездоцап ведь учил: никому и никогда не открывай своих догадок. Особенно если они, скорее всего, близки к истине. Только глупцы говорят правду вслух. Этак недолго и всю звездоцапистость растерять, остаться обычным непутёвым воином с полным бессмысленной злобы сердцем. Это сейчас Искра измотана, и глаза её устало смотрят куда-то в дальнюю даль – всего-то луну назад Коршун видел в них восхищение и влюблённость. Удивительно, и как это у маленьких наивных кошечек получается видеть в отпетых злодеях своих героев? Наверное, чтобы это понять, необходимо самому быть маленькой наивной кошечкой. В любом случае, за эту луну Искра здорово повзрослела, а уж устала, наверное, на всю жизнь вперёд. Коршун лениво полуприкрывает глаза, думает: « Убить её, что ли? Останется навечно в Сумрачном лесу, не будет так уставать». А Искра тем временем думает, зачем это наставник смолол такую глупость. Что-то просыпается в ней – скорее всего, давно уже привитая привычка всё всегда повторять за наставником, - и кошечка неожиданно даже для самой себя заявляет: - Я хочу домой. Вслух. На полную громкость. И не важно уже, кто услышит, кто порвёт когтями натянутые ниточки нервов. Просто устала. Просто надоело. А как иначе прекратить это бесконечное бессмысленное соревнование сестёр? Как иначе остановиться, не скатываться всё глубже в эту немыслимую пропасть усталости? - Ну так иди. Кто тебе не даёт? - Коршун на удивление краток и спокоен, в его глазах вспыхивают и гаснут озорные синие огоньки. Искра на это не ведётся. Такое бывало на её памяти уже очень много раз – наставник подходил к кому-нибудь усталому, уже понявшему суть своего обучения в Сумрачном Лесу, и предлагал просто так уйти домой и не возвращаться. Те, кто поумнее, отвечали вежливым отказом. Глупые – вскакивали и бежали. Карпозубка, например. Ветер свистел в её ушах, и с каждым шагом становилось всё легче, всё свободнее на душе. И не слышен был тихий, по-змеиному коварный приказ Коршуна. «Убить». Уже и времени прошло довольно много, а Искра до сих пор чувствует на языке железистый привкус крови и тихие слова наставника о том, что предатели им в Сумрачном Лесу не нужны. - Нет уж. Будто я не знаю, что, едва я тронусь с места, ты вспорешь мне когтями брюхо. Коршун на удивление другой сегодня, будто своя же собственная тень. В его глазах будто даже нежность, но только Искра держится настороженно – всё равно не верит, что это не ложь. Коршун с горечью вперемешку вспоминает всех, кого убил. Юных учеников, зрелых, но глупых, воинов. Всех и не упомнить, но они давят на память смутными полупрозрачными тенями. «А если… действительно отпустить? Если…» Коршун немного даже будто смущается, думая о том, что они с Искрой вполне могли бы жить в одном племени и… любить друг друга. Мысли такие не правильны, сыну Звездоцапа, верному лишь своей негасимой злобе призраку, не должно думать о кошках и любви. Однако, что есть, то есть. - А если я поклянусь тебе этого не делать? Искра злится на саму себя за то, что не может поднять глаз и посмотреть в морду этому чёртову Коршуну, так умело играющему чужими чувствами. И всё же что-то робкое тихо просит изнутри доверять своему сердцу. Этому учит Огнезвёзд, он же не может быть не прав! Искра ненавидит свою доверчивость, но она делает несколько шагов в сторону по совершенно сухой траве. Ещё несколько шагов. Лапы слушаются плохо, но это становится уже не важным. Если она сможет выбраться – сможет и выспаться, и плевать, что подумают Воробей и Голубка! С Львиносветом проще – он в Сумрачном Лесу бывал и прекрасно знает, как там жутко. Робкие шаги медленно становятся бегом, и Искре кажется, что она видит впереди, в хитросплетении древесных чёрных ветвей воинскую палатку и серый бок сестры. Ещё немножечко и всё, больше никаких ночных походов! Никакого страха, никакой растерянности, никаких спутанных в клубок чувств… В последнем отчаянном прыжке Искру сбивает с лап кто-то очень сильный. Двое котов катятся по траве, но воительница даже не успевает понять, кто её атаковал – острые клыки впиваются в горло, и искорка жизни гаснет в широко распахнутых синих глазах. Последнее, что слышит Искра – чей-то хриплый вдох. Последнее, что видит – такие же синие, как у неё самой, глаза и перекошенную от бешеной ярости почти Звездоцаповскую морду. Преданность отцу, воспитываемая долгими лунами, одержала победу над сиюминутной добротой, над робким светлым чувством, о котором Коршун так и не осмелился сказать вслух.