От конца и до начала

И каждый раз встречаясь, они встречаются, как враги. Враги, влекомые друг к друг одной жаждой, одним чувством и одной вечностью. Почти неважно, когда Цурара начинает жить: полной грудью вдыхать морозный воздух, ступать мелкими шажками по хрустящему крошеву, ловить ресницами осыпающийся ледяной пух с небес. Почти неважно, когда Цурара начинает любить: до обжигающей боли под сердцем, до хриплого крика, уносимого ветром, до припухших, кровоточащих губ. И уж совсем не важно, когда Цурара готовится умереть: вглядываясь в сталь глаз, ощущая кожей остроту смерти и осознавая. Конец. Рюджи не умеет жить – только выживать: вгрызаться клыками в беззащитное горло, вспарывать тонкую плоть под когтями и идти дальше, наплевав. Рюджи совершенно не умеет любить: ни приторно-сладко, ни горько-болезненно, ни до выстукивания в душе слова в одно имя. И тем более Рюджи не боится смерти: белоснежной, омерзительно-холодной и слишком далекой, чтобы дотянуться. До начала. Это безумие продолжается не один месяц: на поле битвы пересечься глазами, на совете кланов аякаши и оммедзи соприкоснуться рукавами, на очередном празднике скрестить в пикировке языки. Это безумие, как глоток воздуха, как самый смертоносный яд – с ним нельзя жить, без него нельзя умереть. И они. Посередине. Цурара выходит подышать воздухом из душного помещения. Ей почти плохо, почти горячо, почти… невыносимо. Она пытается сбежать где-то в параллельной вселенной, а в этой только веранда да вечно-цветущая сакура напротив. И он, темный и раздражающий, рядом, тот, в кого утыкается носом. И не отпускает. Каждый раз, испокон веков они встречаются врагами, в той и этой заснежено-водяной галактике. И расходятся по мрачно-белым перекресткам: непокоренные, неподчинившиеся. - Когда мы все-таки скажем им, что поженились? – шепчет она в перерывах между поцелуями. - Скоро, - рычат в ответ, втискивая ее в стену, - скоро. До следующего сражения. Возможно.