"Гадкий утенок"

Она старательно не смотрит на свою тетю, но, куда не брось взгляд, везде будет она: в отражениях бесчисленных зеркал комнаты, в отражениях на вазе, гладкой столешнице, тут лежит её подвязка, тут – заколка в виде цветка (орхидея? она как-то слабо в них разбирается), а вот тут – что это у неё, дневник? Ничего не прочесть - почерк слишком мелкий… Тётушка откидывает голову, и она завороженно смотрит на золотой водопад её волос: такие густые, такие… классные. Так, конечно, нельзя сказать, но у неё как-то и слов других нет, чтобы описать свои чувства от этих волос. Такие у неё никогда не вырастут. — Ну, что ты? – Она всякий раз напрягается и закрывается, когда тетушка обращается к ней. – Иди сюда, не бойся. Это совсем не страшно, стоматологи куда ужасней, поверь мне. И улыбается ослепительной улыбкой, отражающейся во всех зеркалах комнаты. Какой стоматолог, о чем она, с такими-то зубами? Она что-то мямлит, говорит в половину своего «вполголоса»: что ей не нравится косметика, она ей не идет, скрывает индивидуальность, и вообще – «извините, зачем?» — та её не слушает и сажает на свое место, на котором до этого сидела она. Ощущения от режущего роговицы света лампы ужасные: хочется заморгать и отвернуться, но, как назло, это трюмо: повернешь голову, а там оно. Страшное толстое, невыразительное. И не поверишь ведь, что вот это вот родственница тому прекрасному, что смотрелось сюда мгновение назад. — Ну же, поверни голову. Мне так неудобно будет с тобой заниматься. «Ещё немного, и я заплачу», — обреченно думает она, пока тетушка тонкими, но твердыми, как тростник, пальцами кладет ей на лицо основу для макияжа. Она ведь совсем ничего этого не умеет. Ни одеваться толком – в детстве не приучили, а следовало бы; ни краситься, как девушка – опять же, как-то не до того, все книги да книги, и желание незаинтересованной в воспитании дочери матушке что-то доказать… Впрочем, какая разница, когда все старания девятым валом бьются о мамино скептическое: «В семье не без урода», и её косой взгляд в сторону дочери? Но, когда она умерла, всё равно было грустно. А вот её сестра совсем не такая. Молоденькая ведь ещё совсем (ну или ей так кажется, что она молодая, может, это всё косметика да тусклый свет её дома), живенькая такая, ничего общего с серьезной суровой сестрой, носящей мужские брюки и курящей одну за одной – что её и сгубило в итоге. Она даже к ней относится не как родная мама – как-то… по-человечески, что ли? — Ну вот! Смотри, какая ты красивая! Красивая?... Она смотрит, и не знает, что сказать. Ей безумно хотелось найти в сделанном лице какой-нибудь недостаток: глаза кажутся слишком мелкими, вот здесь тонального крема слишком много, а на лбу – слишком мало, заметны излишки косметики, а уж щеки-то какие у неё, как у хомяка, о, ужас! Но потом становится очевидным, что глаза у неё абсолютно нормальные, цвет лица – ровный, из косметики видно лишь тушь на ресницах (и то потому, что её сложно не заметить), а, если опустить локоны на лицо (она никогда так не делала, сразу получала язвительные комментарии матери), то щек вовсе и не видно даже… И это было слишком красиво для того, чтобы быть правдой. — Ну вот, — тетушка гладит её по шее и плечу. – Я же говорила, тебе пойдет. Ты очень красивая. Она неопределенно ведет плечом: тетушке, конечно, видней, но – это так непривычно, что верить в это… ну как-то выше её сил. Особенно в то, что это ещё не вся подготовка на сегодняшний вечер. Тетушка хватает её за руку и, что-то с упоением ей рассказывая, ведет выбирать платье: ничего общего с той надменной светской львицей, которую ей рисовали все окружающие – даже как-то удивительно, что женщина с таким достатком, образом жизни и родословной, может быть такой незамороченной. В отличие от неё. Ничего, думает она, рассеянно разглаживая складки юбки, ошибки подлежат исправлению. Она все ещё может стать похожей на тетушку хотя бы отчасти. Главное, как следует постараться… и полюбить себя, в конце-то концов. Хоть это и невероятно сложно.