Outside

Джонгхен любит смотреть, как Ки надевает широкую, заляпанную чем-то желтым и малиновым рубашку, и появляется в проеме двери, ведущей на балкон. На улице пасмурно и свежо от только что прошедшего дождя, и прохладный ветер играет с волосами Кибома, забирается ему под рубашку, заставляя натягивать края непомерно длинных рукавов на пальцы. Кибом всегда выходит босиком, переминается, стоя на порожке балкона, будто боясь ступить босой ногой на холодную бетонную поверхность снаружи. Он зябко кутается в потертую хлопковую ткань и хмурится от неприветливо скользящего по позвонкам холодного воздуха. Ки тихо вздыхает и прислоняется затылком к дверному косяку: лето, которого он так долго ждал, кажется, позабыло где-то свое солнце. Джонг улыбается, наблюдая за тем, как Кибом продрогшими пальцами разглаживает край рубашки, рассматривая застарелые разноцветные пятна. Он знает, что вот это, темно-охристое – от пролившегося по вине неуклюжего Джонга карри; вот это, светло-пурпурное, почти уже выцветшее – от акриловой краски, которой Ки хотел расписать книжные полки; а это, бледно-голубое... Никто из них уже не помнит, откуда оно, но Джонг почему-то очень любит говорить, что Ки когда-то поранился и случайно испачкал ткань своей кровью. Ки всегда снисходительно фыркает и прячет невольную улыбку в ворот рубашки, а Джонгхен берет его замерзшие ладони в свои, широкие и теплые, и гладит большими пальцами выступающие тонкие вены на белой, почти прозрачной коже. Кибом похож на мраморную статую. Высокий гладкий лоб спрятан под челкой, золотистым каскадом спадающей на глаза, острые плечи немного опущены, будто в нерешительности, которая так не свойственна их обладателю. Изящные, но все же по-мальчишески угловатые ладони, покатые бедра и беззащитная косточка у лодыжки. Мраморная статуя, прекрасная в своем несовершенстве. Только вот Джонгхен думает, что он недостаточно старается, не достоин, не заслужил, мешает, слишком жалок. Он боится, что когда-нибудь Кибом найдет себе реставратора получше. А Ки ничего не боится. Он на носочках спускается на бетонную плиту и перегибается через перила, вдыхая аромат уже цветущих акаций. - Пойдем внутрь, - шепчет Джонг, приоткрыв балконную дверь. Поток прохладного воздуха врывается в квартиру, разнося по ней дурманящий медовый запах маленьких белых цветков. Ветер то и дело надувает рубашку, делая ее похожей на воздушный шар. Ноги Ки уже покрываются гусиной кожей, но он мотает головой и поворачивается лицом к Джонгхену, протягивая навстречу худые руки. - Лучше ты иди ко мне, сюда, наружу. Джонгхен молчит и как-то надрывно улыбается, думая, что «лучше» - это когда Ки здесь, в тепле, внутри. Выйти на холодный балкон в этот день он так и не решается.

***

Кибом готовит для Джонгхена его любимый творожный крем и тихо мурлычет себе под нос какую-то известную ему одному мелодию. Джонг сидит рядом, на подоконнике, и любуется тем, как лопаточка медленно помешивает что-то в глубокой стеклянной миске, а затем взлетает к губам Кибома и на мгновение исчезает во рту. Ки причмокивает, пробуя крем на вкус, и поднимает взгляд к потолку, пытаясь понять, чего же не хватает. Он кружится по тесной кухне, пробегает пальцами по стройному ряду каких-то баночек на узкой полке, невесомо выстукивает ритм по оказавшимся рядом бокалам, случайно задевает плечом подвеску под низким потолком, которая тут же издает тихий приятный звон. Джонгхен закрывает глаза и подбирает под себя ноги, чувствуя спиной прохладу оконного стекла. На днях он наплевал на накопившиеся счета и притащил домой стиральную машину. 800 оборотов в минуту и три года гарантии. Три года Джонгхен может ничего не бояться, а потом, если что, он придумает еще что-нибудь. А пока что никто никуда не исчезнет. Ки всплескивает руками, кружит по комнате, как же так, зачем, не нужно было, как же счета. Но Джонг ловит его, прикасается губами к тыльной стороне ладони и шепчет, что эти руки созданы для того, чтобы их целовать. Вовсе не для стирки. Лицо Ки заливает непривычный для него густой румянец, и он утыкается носом в горячую ямку под острым кадыком, вдыхая солоноватый терпкий запах пота вперемешку с одеколоном. - Лучше бы купил себе новую гитару,- улыбается он, чувствуя, как плывет на сильных руках Джонгхена в спальню.

***

Кибом очень любит, когда Джонгхен его раздевает. Как ребенка. Как в детстве. Плевать, что после этого следуют совсем не детские ласки. Пальцы нетерпеливо скользят от одной упрямой пуговицы к другой, обнажая плоский живот и выступающие ребра, которых Ки так стыдится и все время пытается спрятать. Он иногда жалеет, что он не женщина. Думает, что Джонгу бы очень понравилось целовать этот изысканный острый позвонок сзади, на шее, расстегивать на спине молнию облегающего платья, стирать губами с его губ алую помаду, держать в руке миниатюрную ладонь, чувствовать под пальцами выразительные изгибы тела, а не эти торчащие кости еще не до конца оформившегося юноши. Джонгхену нравится наблюдать за тем, как Кибом робеет в эти минуты, когда рубашка мягко спадает с его плеч и открывает взору аристократически бледную кожу, элегантный изгиб шеи и тонкую талию. Ки теряет свою напускную дерзость и становится каким-то незащищенным и немного слабым, будто просит позаботиться о нем. Но в следующее мгновенье он забывает о том, что безоружен, и с кошачьей грацией щедро дарит долгожданные ласки.

***

Ки дышит почти беззвучно, а его кожа почти сливается с белыми простынями. И если не прислушиваться, можно подумать, что пульс и вовсе остановился. Джонгхен поворачивает голову и смотрит на спокойное лицо на соседней подушке. Глаза плотно сомкнуты, длинные ресницы немного подрагивают, а губы чуть приоткрыты, будто с них готовы сорваться какие-то слова. Джонг боится разбудить, но все-таки не сдерживается и проводит большим пальцем вдоль острой высокой скулы. Кибом вдруг рвано и блаженно вздыхает во сне. Джонг бросает взгляд на голое плечо и бережно накрывает его одеялом, стараясь не думать о том, что Ки может сниться. Он боится, что тот видит сейчас, с закрытыми глазами что-то, чего никогда не сможет увидеть, если останется с Джонгхеном. Боится, что он видит неизведанные дали, непокоренные высоты, недосягаемую красоту, которой он достоин как никто другой, но до которой не сможет дотронуться, если не уйдет. И откуда ему знать, что Кибому снится их маленькая квартирка, застиранные пятна на просторной рубашке и измазанные в творожном креме губы любимого. Сна в их комнате всегда хватает только на одного. Когда засыпает один - второму точно маяться всю ночь. Джонгхен знает это, поэтому даже не пытается закрыть глаза. Горячий лоб прижимается к стеклянной двери, ведущей на балкон. На улице начинает светать. Ветер шевелит плотные темно-пурпурные шторы в их спальне, и Джонг думает, что в этот раз он обязательно выйдет к нему, наружу.