В постели с героем

От автора Когда мне только пришла в голову мысль написать книгу мемуаров, я тут же изложил ее Стиву Роджерсу – просто потому, что он первым оказался под рукой. Буквально в паре дюймов от моей руки. – Это отличная идея! – с воодушевлением сказал Стив, переводя сбившееся дыхание (мы только что закончили спарринг и лежали на матах в спортивном зале). – Ты можешь рассказать современной молодежи о том, чем мы жили в тридцатые, в сороковые, о войне… Это бесценный опыт, Баки, им обязательно нужно поделиться. Тем более, это поможет тебе систематизировать собственные воспоминания, ты понимаешь… Тут он смутился и слегка отодвинулся. Все, кто хоть раз слышали мое имя или упоминание обо мне, знают, что у меня действительно довольно долго были серьезные проблемы с памятью – амнезия, спровоцированная травмой и неоднократным вмешательством безумных ученых-фашистов. Но только Стив до сих пор смущается говорить об этом вслух, кажется, он уверен, что напоминания меня сильно травмируют, и я мысленно переношусь обратно в лапы палачей из Гидры. На самом деле нет, я отлично помню, что у тех лапы были холодные и влажные, а Стив постоянно горячий, как жестяная крыша в августе, даже если отодвинулся. – Ты меня не понял, – заметил я. – Я не собираюсь писать о проблемах парней в тридцатые и сороковые, серьезно, Стив, ты думаешь, что это кому-то интересно? – Мне было бы интересно, – обиженно заявил Стив. – Почитай те тысячи и тысячи биографий, автобиографий и просто исторических исследований, которые были выпущены за эти годы. Ушлые ребята успели обсосать все самые лакомые косточки, а если о чем-то еще не написано, то это или потому что оно никому не интересно, или потому, что никто об этом не знает. – Ну, я думаю, что ты бы мог как раз написать что-то такое, о чем никто сейчас уже не знает, – начал было Стив, но я его перебил. – Именно это я и собираюсь сделать, – сказал я с довольным видом. – Написать о том, о чем никто не имеет ни малейшего понятия. – О чем это? – спросил Стив, уже начиная подозревать неладное и придвигаясь обратно. О, да. Эти потрясающие моменты, когда Стив Роджерс напрягается, у него твердеют губы, а в прищуренных глазах полыхают молнии. Кто-то считает самым эффектным в нашей компании Тора, кто-то падает жертвой вальяжного и обаятельного Старка. Но мой парень бьет всех Мстителей по части праведного гнева и ощущения настоящей, холодной, колкой опасности, которые исходят от него волнами, стоит чему-либо пойти не так. Чертовски заводит. – О сексе, – ответил я с как можно более невозмутимым видом. В этом я мастер – после нескольких неудачных операций на головном мозге мимика у меня не слишком выразительная. По крайней мере так Ник Фьюри, наш босс, говорил тем важным шишкам, которым мне, вроде как, надо было улыбаться. Но со Стивом, конечно, это не прокатило. – О сексе? – сказал он изумленно и приподнялся надо мной на локте. – Подожди… Ты хочешь сказать, что собираешься писать мемуары о сексе? О своем сексе? О… – тут до него дошло наконец. – О сексе со мной? – В точку, – кивнул я, стараясь не выдавать легкого беспокойства. Не люблю, когда надо мной нависают, особенно, вот так укоризненно глядя. – Что? Об этом точно никто не знает. Готов поспорить, половина тех, кто покупает значки с Капитаном Америкой, считают, что ты вообще девственник. – Это никого не касается. Это моя личная жизнь. – И моя тоже. – Я не хочу выставлять напоказ свои интимные подробности… – Говорит парень, который разгуливает в таком обтягивающем трико, что не оставляет простора воображению. Стив опять посмотрел на меня так, как умеет только он: мягко, но с полной решимостью врезать мне, если я немедленно не изменюсь к лучшему. О, Стив. Никогда не меняется. – Мне это нужно, – попробовал я заехать с другого бока. Я пока еще (и, вероятно, теперь так будет всегда) считаюсь жертвой плохих парней, травмированным и нестабильным бедняжкой, так что все стараются мне угождать, потворствовать и делать скидку на мой плачевный бэкграунд. Иногда это бывает полезным, и я нарочно говорю все эти вещи, скормленные мне психоаналитиком: «Мне кажется, что мне это нужно» – хорошо работает на оружейном складе или когда хочется немного оттянуться; «Я не мог себя контролировать» – может сработать, если случайно сожрал чей-то десерт в холодильнике, при условии, что это не десерт доктора Беннера; или «Давай уйдем, меня напрягают эти люди» – когда меня напрягают эти люди. Кажется, раскусила мою тактику одна агент Романофф, но она меня не сдает, только приносит еще десертов. А вот Стив ведется почти всегда. Он тут же изменился в лице и посмотрел на меня с беспокойством, нахмурился. – Ты уверен? Не могу себе даже представить, зачем это кому-нибудь может быть нужно. Я пожал плечами. – Ну, если бы я был твоей бывшей женой, я бы попытался так заработать денег, потому что ты оставил меня после развода без гроша, козел. Если бы я был начинающей фотомоделью или актером, которому случайно повезло тебя трахнуть, я бы сделал это ради славы. Если бы я был фанатиком… то есть, извини, правозащитником, я бы написал книгу, чтобы поддержать ЛГБТ-движение. Если… – Достаточно, – оборвал меня Стив. Он уже начал улыбаться, а это хороший знак. – Если бы ты был собой, Баки Барнсом, засранцем, которого я люблю вот уже почти сто лет... – ...я бы написал книгу, чтобы рассказать всем о том, как я тебя люблю, – сказал я серьезно. И добавил, спустя секунду, – тоже. Только ребенок бы повелся на такую откровенную чушь. Ребенок и Стив Роджерс, огромный, нелепый и наивный герой. Лучший человек на свете. Вот теперь я точно серьезно. Стив, эта книга посвящается тебе. Кому же еще, ведь ты столько сделал для ее появления. Ну, ты понимаешь, сначала ты родился, потом встретил меня, потом долго трепал мне нервы… И продолжаешь этим заниматься… Ты – единственная константа в моей жизни, наверное, это не слишком-то здорово, но я к этому уже привык. Ты – та причина, которая заставляет меня жить дальше. Ты и десерты от Наташи. Без них в жизни чего-то существенно бы не хватало. Но на самом деле я написал эту книгу на спор. Привет, Тони! Ты мне должен новый костюм. Я предпочитаю Mark 40, если что, он шустрый. – Все было немножко не так. – Да, мы лежали не после тренировки, а в постели, но я решил, что стоит добавить некоторый момент ожидания. Художественный вымысел, ну, ты понимаешь. – Ты и дальше будешь использовать этот свой «художественный вымысел»? – Не бойся, я не стану тебя обижать. Я даже добавил тебе пару дюймов для внушительности… О, Господи, Стив! Так люблю этот взгляд. Роста я тебе добавил. – Я бы на твоем месте не слишком рассчитывал на то, что Старк выполнит свое обещание. Он трясется над своими костюмами. – Да, он уже пытался откупиться от меня парой коробок «Бриони». Думаю, я его еще помучаю пару недель, а потом соглашусь на красный «Кадиллак» из его гаража. Все равно он им не пользуется. – Зачем тебе «Кадиллак»? – Кадрить девчонок. Что? Да не волнуйся ты, Старк скорее удавится, чем расстанется с одной из своих блестящих игрушек. Просто намекну ему, что «Лучано Барбера» мне нравится больше. 1. Первый раз В первый раз мы переспали, когда мне было восемь лет, а Стиву – девять. Вы можете решить, что это слишком рано, но ничто не может стать преградой для двух искренне увлеченных сердец. Мы познакомились за неделю до этого, на игровой площадке. На самом деле игровая площадка называлась так не потому, что была оборудована для детских игр, а потому что это был единственный закуток на квартал, откуда нас не гоняли. Все дети из десяти домов собирались в узком пространстве между двумя кирпичными домами, заросшем мелкими кустами и крапивой, заваленном старым, никуда не годным барахлом, натащенным с помоек. С одной стороны сбежавшие от домашних хлопот девчонки играли «в дом» с тряпичными куклами, повторяя с ними все то, что так ненавидели в обычной жизни: переодевали младенцев, качали сделанные из веток люльки, стряпали из грязи и листьев обеды и подметали землю вокруг своей территории, поднимая густую пыль. С другой стороны мальчишки играли в перманентную, никогда не заканчивающуюся войну. Мы почти все там были детьми тех, чьи отцы успешно вернулись из Европы, отвоевав в Первую Мировую, мы их редко видели и считали – хотя бы при товарищах по играм – героями. Война казалась нам веселым и захватывающим приключением, мы почем зря лупили друг друга палками и стреляли из воображаемых ружей, устраивали засады и пытали пленных крапивой… Когда на площадке появился Стив, я, честно говоря, не заметил. Был сильно увлечен, пытаясь попасть камешком в ржавый горшок, подвешенный за веревку на высоте раза в два больше моего роста. Считалось, что если закинуть в горшок десять камешков подряд, то твоя сторона выигрывает войну. У меня пару раз получалось выиграть таким способом, и тут мне оставалось все-то четыре камешка до успеха, как я услышал какую-то возню за спиной. Лупили неизвестного мне мальчишку, тощего и белобрысого, с вот таким носом – красным и распухшим. Лупили свои, так что вмешиваться смысла не было. Но меня, по правде сказать, сильно разозлило то, что моя армия занята чем-то посторонним вместо того, чтобы, затаив дыхание, смотреть, как я выигрываю для них битву. Так что оставшиеся четыре камешка я бросил на землю и заявил, что ухожу и больше не собираюсь играть в их дурацкие игры. И ушел. Вместе со свежеотлупленным незнакомым мальчишкой, которого от неожиданности отпустили. Стив, конечно же, это был Стив. Тогда я еще не знал, что описанная выше ситуация – это моя карма на ближайшие лет двадцать. Собственно, тогда я даже не знал слова «карма». Мне просто было немного неуютно от мысли, что теперь мне придется проводить вечера неизвестно где и с кем, ведь на площадке после моей выходки лучше было не появляться. Так что я принялся расспрашивать Стива, кто он и что он, и за что его, собственно, били. Оказалось, что били Стива ровно за то, за что будут бить в ближайшие лет сто: он пришел на площадку, полную самозабвенно воюющих мальчишек, каждый из которых был выше его на голову, и заявил, что воевать – плохо. Прекратите немедленно. Как вам не стыдно. Наверное, если бы я не был так занят своим горшком, я бы его тоже побил. Такие парни вызывают восхищение только в кино, но там они здоровые мускулистые тяжеловесы, и свои слова обычно подкрепляют увесистым пинком. Стив был мало приспособлен к тому, чтобы раздавать пинки направо и налево. Он больше был по части разговоров. И, клянусь всем, что у меня осталось дорогого, в разговорах Стив был хорош как никто. Он очень много знал о войне, какие-то такие вещи, о которых я даже никогда не слышал. Рассказывал про героических летчиков, про разные системы винтовок, про то, как строятся фортификационные укрепления. С ним оказалось безумно интересно, так что мы проболтались вдвоем по улицам до самой ночи, и спать домой я уходил со странным тянущим восторгом напротив сердца. На следующее утро мы встретились снова, и снова разговаривали. Стив, как и обещал, принес из дома толстую книгу с картинками, на которых было показано обмундирование различных видов войск в разных странах. Книга была роскошная, мы забрались в тихий уголок чахлого яблоневого сквера неподалеку и просидели с ней до обеда, а потом Стив неожиданно пригласил меня к себе. Мол, все равно матери дома нет, а она разозлится, если вернется и увидит, что Стив не пообедал. – Я болел недавно, – пояснил Стив застенчиво, так, будто бы считал себя ужасно виноватым в том, что заболел. – Теперь мама очень волнуется. Она медсестра и всего боится. Я оглядел его со всем доступным мне в восемь лет скепсисом и пожал плечом. – Тогда пойдем. – Может быть, ты любишь картофельный суп? – спросил Стив осторожно, а я невольно сглотнул. Когда живешь в большой семье с не самым высоким доходом, любишь все. А картофельный суп – особенно. – Почему нет, – небрежно сказал я, и Стив так обрадовался, что схватил меня за руку и буквально потащил за собой. Я уже говорил, что он был маленький, тощий и весь какой-то почти прозрачный? Но напор у него был как у муравья, ухватившего дохлую гусеницу… А потом мы сидели у Стива в кухне, я ел картофельный суп, а Стив грыз сухарь, читал и время от времени с выражением зачитывал вслух отрывки из какого-то китайского трактата про войну, слова были очень значительные, но смысл был мне мало понятен. В отличие от супа. – А кем работает твой отец? – светски спросил я, покончив с супом. Мне было интересно, откуда в доме столько книжек про войну, да и откуда сам Стив знает так много. Если бы мистер Роджерс оказался профессиональным военным, ооо, сколько бы такое знакомство добавило мне очков в глазах дворовой компании! – Он погиб, – ровно ответил Стив, забирая у меня грязную тарелку. – На войне. Отравился ипритом. Пожалуй, тут было даже больше очков, чем я рассчитывал. Больше, чем мне когда-нибудь могло бы понадобиться. В первый раз в жизни я ощущал себя настолько маленьким, настолько глупым и настолько неправильным, что мне хотелось под землю провалиться от стыда. До меня как-то сразу дошло, что из себя представляет Стив. Не словами, не какой-то конкретикой – просто ощущениями. Этот парень всей душой ненавидел войну. Он готов был бороться с ней всеми своими слабыми силами. И как настоящий полководец, он тщательнейшим образом изучал противника, ни на секунду не забывая о том, какое это мерзкое и отвратительное занятие. Сколько горя она приносит обычным людям. – Давай почитаем что-нибудь другое? – предложил я. – Есть «Отважная охотница», – готовно откликнулся Стив. – Про девчонок? – спросил я с подозрением. – Да, – пожал плечами Стив, – но они очень отважные. И про индейцев. И про мормонов. Мормоны с индейцами меня слегка примирили, и мы пошли читать. Через несколько часов домой вернулась миссис Роджерс и явственно обрадовалась, узнав, что ее сын привел знакомого. Вряд ли бы она так радовалась, узнав, кто съел ее суп. С тех пор я бывал у Стива едва не каждый день. И да, через неделю я отпросился у своих и остался ночевать у Роджерсов. И всю ночь до рассвета мы со Стивом провели за обсуждением «Роб Роя». Это была наша первая ночь вместе. Такие вещи не забываются. – Тебе не кажется, что ты немного переборщил с художественным вымыслом? Мне было восемь лет, я точно так же, как и все остальные мальчишки, считал, что война – это увлекательное и романтическое занятие. – Ты никогда так не считал. – Ну, возможно, но и всего, что ты мне приписываешь, я не думал тоже. И уж точно я не читал в восемь лет «Искусство войны». Я купил книгу уже когда пошел в колледж. – Извини, она меня так поразила, что я не утерпел и вставил упоминание о ней сразу же, как только появилась возможность. – …и вы правда играли, забрасывая камешки в горшок? Ты никогда раньше не говорил об этом. – Я много о чем не говорил. Тебе будет интересно читать. – Я не могу так, когда непонятно, что из этого правда, а что нет… А, если честно, сколько раз ты выигрывал битву с помощью горшка? – Семь раз. И, если совсем честно, если бы я сделал это еще раз, меня бы поймали ребята из второй компании и побили. Они мне уже обещали. Я искал способ вывернуться и не потерять лицо, а тут и ты под руку попался. – Какая проза. – Наши отношения вообще на редкость прозаичны. Иногда я думаю, что стоит сменить тебя на кого-нибудь вроде Старка – человека с размахом, с фантазией, умеющего красиво ухаживать… А потом ты в очередной раз спасаешь меня и мир в придачу, и я понимаю, что как-то привык уже. Мой герой. – Засранец ты. – Придурок. Дальше читай, нытик. 4. Настоящий первый раз Я не раз сталкивался с распространившимся в последнее время мнением, что тогда, до войны и сразу после нее, люди были куда более целомудренными и скромными. Девушки блюли себя до свадьбы, а юноши брали в жены только неиспорченных. И вообще нравы были – не то что теперь, когда общество развращено порнографией и интернетом… Я не знаю, кто это все выдумывает. Мы были обычными парнями и девушками, молодыми, полными сил и желаний. Все, даже Стив, хоть по нему и сейчас особенно так и не скажешь. И с порнографией был полный порядок. Проблема была только в болезнях и нежелательной беременности, но, хей, вы, должно быть, не подозреваете, что презервативы были изобретены хоть и позже порнографии, но не одновременно с интернетом? Мы были обычными подростками, точно такими же, как наши сверстники сейчас, и проблемы у нас были такими же. Разве что за исключением того, что ни у кого из нас не было собственного авто, да и "сухой закон" в тридцатые было обойти сложней, чем сейчас подделать водительские права. В первый раз Стив влюбился, когда ему было пятнадцать. Его избранницей стала младшая сестра моей матери, Роза Доннел. Той исполнилось двадцать семь, и в семье она считалась чокнутой – Роза коротко стриглась, курила трубку и в своем почтенном возрасте была еще не замужем. И служила в полиции. Идеальная девушка для нашего героя. Правда, как выяснилось, презрение Розы к мужчинам распространялось и на трепетных подростков, так что долго эта любовь не продержалась – Стив всегда был очень самолюбивым парнем. Моя глупая тетка упустила лучшего мужчину на свете, и я очень рад этому обстоятельству, потому что именно тогда Стив достался мне раз и навсегда. Конечно, тогда я так не думал. Я вообще не задумывался о таких вещах, у меня, в отличие от моего тощего товарища, мозг сформировался ближе к двадцати годам, а тогда в дело вступили чистые и неприкрытые инстинкты. Я злился на тетку за то, что она обидела моего друга, я злился на Стива за то, что мне было его слишком сильно жаль, и эта злость, и жалость, и восхищение, которое я всегда испытывал по отношению к нему, и понимание, насколько мир несправедлив, если отказывает в возможности любви такому достойному человеку (мозга у меня, может быть, и не было, но я отлично осознавал, что и в дальнейшем шансов у Стива не так чтобы много), – весь этот сложный и путаный клубок чувств и вожделений закружил меня и утянул с головой. Мы валялись на кровати в комнате Стива, мы потушили ночник и раздернули шторы, и в темноте едва дрожал свет фонаря с перекрестка напротив. Стив лежал на кровати рядом со мной и как всегда негромко рассказывал о чем-то, голос у него был ровный и немного усталый. Я слушал его и не понимал ни слова, у меня в голове еще звучали жестокие слова Розы, эта дуреха не нашла ничего лучше, чем высказать мне свое возмущение, рассказать, как она отшила этого невесть что себе вообразившего мальчишку. Я слушал и думал, что Стив знает об этом разговоре, что ему стыдно и горько, но он не подает вида, и что я бы на его месте просто сбежал от свидетеля моего позора, бросил все, пошел в порт и нанялся бы на первое попавшееся судно, чтобы уплыть подальше. Или сделал еще что-то подобное. И тогда мне стало страшно. Я испытывал одновременно сотню разнообразных чувств, но сейчас помню только страх: страх потери, страх перед тем, чего я еще сам не понимаю, страх быть отвергнутым. Я придвинулся к Стиву вплотную и, перебив на середине фразы, поцеловал его. Думаете, невинный неиспорченный Стив отшатнулся от меня с отвращением на лице или хотя бы пролепетал «Не надо, Бак, что ты делаешь?» и покрылся румянцем? Как бы не так. Он, конечно, растерялся на секунду, но потом очень быстро сориентировался и взял происходящее в свои руки. И, надо сказать, он со мной не церемонился. Если было бы можно выбирать любой из первых разов, о которых я когда-либо слышал, я бы без колебаний выбрал собственный. Мы занимались сексом неуклюже и недолго, но это был такой восторг, такое счастье, которое можно испытать только подростком, впервые влюбленным и впервые заполучившим объект своего вожделения. Счастье продлилось недолго. – Не думал, что я настолько плачевно выгляжу, – сказал Стив в полутьме. Он тяжело дышал, и было видно, как он пытается улыбнуться. – Спасибо, но это правда было… необязательно. Тебе не нужно было… Хотел бы я сейчас сказать, что ответил достойно, но нет. Я сбежал в ванную и просидел там полчаса, а когда вернулся, Стив старательно делал вид, что спит. Для Стива наш первый секс был, безусловно, первым, но он не стал для него знаковым событием. Ничего не изменил для него. Он воспринял это как сочувствие и предложение помощи с моей стороны, и не отказался от помощи, как не отказывался ни от совместной подготовки к школе, ни от защиты во время драки. В его глазах мы остались все теми же самыми друзьями, которые могут валяться на одной кровати и обсуждать наполеоновские войны, помогать друг другу с уроками, делиться секретами и дурачиться. Стив просто такой: для него никогда и ничего не меняется. Как будто бы он появился на свет таким, как есть сейчас, разом – со всеми своими принципами, дурным идеализмом и непрошибаемой упертостью. Даже потом, после сыворотки, те девушки, которые имели романтические виды на Капитана Америку, и к которым сам Стив вроде бы относился с интересом, как правило, чего-то ждали от него. Какого-то решительного действия, слов, момента, когда станет ясно, что вот, между нами что-то изменилось. Они почти всегда жестоко разочаровывались. Стив не устраивает романтических моментов и не делает пышных признаний. Он просто любит – молча и упорно, как делает все остальное, и ты можешь только почувствовать эту любовь и заботу, она не вербализируется. Тогда мне было четырнадцать, и я этого, конечно же, не понимал. Моя собственная первая влюбленность обрушилась на меня как жаркий, стыдный, непрекращающийся кошмар. Для меня изменилось все, мое сердце стало биться иначе, мои мысли были только со Стивом, мне хотелось трясти его за плечи и кричать в лицо, как мне плохо, как невыносимо стало рядом с ним. Мне хотелось говорить, делать глупости, вызывать ответные яркие эмоции – меня сжигало это безнадежное и немыслимо бушующее чувство. А Стив… Стив был как всегда. И мы начали отдаляться друг от друга. Мы ссорились на ровном месте, меня выворачивало наизнанку от каждого его слова, если это слово было не обо мне. Я исполнялся черных подозрений и ревности, я видел врага в каждом, кто подходил к нему ближе, чем на метр, я отчаянно пытался вызвать ответную ревность, но получал только недоумение и спокойную приветливость. Конечно же, это спокойствие трактовалось мной единственным образом: Стив не любит меня. Никогда не любил и не выделял, я просто был под рукой – единственный, кто смотрел на него с восхищением, кто был готов разделить его увлечения и таскаться повсюду следом, точно рыцарь за дамой сердца. Он позволял мне быть рядом, но сейчас все изменится, потому что ему не нужен злой и ревнующий рыцарь, он прогонит меня, как только заметит, как только узнает, насколько мне тяжело, насколько я на самом деле исполнен злости и горечи. От этих постоянно гложущих мыслей я нервничал еще сильней, Стив это, конечно же, замечал, и я видел, что он замечает, что еще сильнее растравливало мою паранойю… Чтобы избавиться от наваждения (и заставить Стива ревновать, конечно же), я начал ухаживать за девочками. Совершенно не помню себя лет до семнадцати, все лица, места, события и эмоции тех лет слились для меня в один огромный, кроваво-красный пульсирующий ком. Я страдал так, как только могут страдать от неразделенной любви подростки, кажется, я даже вполне серьезно задумывался о самоубийстве, вроде бы, даже предпринимал какие-то шаги к его осуществлению… Впрочем, от всех мрачных мыслей меня в одну секунду отвлекал Стив – любое его обращение ко мне расценивалось как дар Божий, чистое золото и источник неземного удовольствия. Он пихал меня в плечо и спрашивал, не хочу ли я пойти к реке, как мне книжка, которую он дал почитать, или остались ли еще пирожки, которые нам завернула в школу моя мать. В ту же секунду угрюмый мир преображался, и я, пыжась от страха и восторга, пытался сделать вид, что мне плевать на Стива, что не так уж и сильно я ценю его общество. Я пытался язвить и снисходительно посмеиваться, внутренне обливаясь холодным потом от страха, что сейчас Стив наконец решит, что с него хватит, и уйдет. Навсегда. И придется идти домой одному, к запрятанной под подушкой опасной бритве, потому что если Стив отвернется от меня, жизнь станет окончательно бессмысленна. Стив не отвернулся. Я не знаю, как он пережил эти три года и не прирезал меня сам, более отвратительного приятеля, чем я был тогда, еще нужно постараться найти. Но Стив Роджерс – человек упрямый, и он стойко вынес все мои выходки, ни разу не сорвавшись. Возможно, именно эта непробиваемость и сыграла свою роль в том, что в семнадцать лет я, наконец, успокоился. Просто в один прекрасный день проснулся утром и понял, что мне больше не плохо. Меня не трясет и не корежит, мне больше не хочется разбивать руки в кровь о кирпичные стены в подворотнях, а в мыслях нет уже привычного разъедающего эмоционального яда. Осталось только тихое сожаление и небольшая обида на то, что лучший друг так ничего и не понял, так и не ответил мне. Где-то через год, уже вроде как влюбившись в прекрасную девушку из соседнего квартала, я все-таки не удержался и как-то вечером заметил Стиву, небрежно, с улыбкой, как о какой-то мелочи: – Знаешь, ведь я так любил тебя, Стив. Кто бы мог подумать, что сейчас я стану встречаться с Энни. На что мой друг посмотрел на меня с привычным недоумением и пожал плечами. – Энни – это ведь совсем другое, – сказал он своим твердым, не допускающим возражений тоном. – Я тоже люблю тебя, Бак. Может быть, когда-нибудь я тоже встречу такую же хорошую девушку, как Энни, но это не значит, что я стану любить тебя меньше. Он улыбнулся мне, как самая прекрасная смерть на свете, и хлопнул по плечу. А я почувствовал, как на меня снова обрушивается весь пережитый кошмар этих чудовищных трех лет. В тот вечер мы во второй раз занялись сексом. Хотя, нет. В тот вечер мы занялись любовью, это более подходящее слово. – Что-то ты притих. Зачитался? – Да… Я читал о том, что было между… – Первым и вторым разом? – Первым и вторым разом. Да. Ты никогда не говорил мне об этом. О том, что это было для тебя так… настолько… – Не говорил. – Почему? – Ждал возможности написать мемуары, наверное. – Серьезно, Бак. Это же… Я понятия не имел, что все так серьезно. Ты мог навредить себе. – О, ты не представляешь, как я вредил себе. Стив, я был подростком, все подростки влюбляются, страдают и вредят себе – кто больше, кто меньше… – Я так не делал. – Ха. Ты ввязывался в каждую драку, которую только мог найти. – Не потому что хотел себе навредить. – Конечно, нет. Ты это делал, потому что окружающий мир не вписывался в те рамки, которые ты считал правильными. Ты хотел, чтобы все люди вокруг были добрыми, хорошими и не дрались, – поэтому ты дрался с ними сам. Это называется прекрасным оксюмороном "борьба за мир". Я хотел, чтобы заносчивая сопля Стив Роджерс на каждом углу кричал о своей неземной любви ко мне, – поэтому я готов был с радостью покалечиться, лишь бы увидеть в глазах Стива Роджерса беспокойство и страх потерять. Это называется… – Бак. – Да. – Ты ведь знаешь, что я люблю тебя? – Конечно. – Звучит не слишком убедительно. – …Хочешь убедить меня еще разок? – Пожалуй. А дочитаю завтра. – Дальше там самое интересное… – Самое интересное – сейчас передо мной. Пойдем. Я вспомнил пару доходчивых аргументов. 6. Та самая глава, ради которой вы купили эту книгу В последнее время я достаточно много читаю – нужно восполнять пробелы в знаниях, да и вообще, неожиданно оказалось, что это интересное занятие, если есть свободное время и неограниченный доступ в интернет. И недавно мне попалась интересная статья о том, из чего складывается самооценка человека. Там говорилось о том, что современное общество невротизировано, и люди способны строить свою самооценку в основном на мнении окружающих. Есть, конечно, асоциальные типы, которые оценивают себя по каким-то другим критериям, но в целом ориентируются на то, как их воспринимают значимые, авторитетные личности. Подавляющее большинство людей хотят быть хорошими в глазах других и чувствуют себя комфортно только тогда, когда эти другие удовлетворяют их желание. Но еще есть меньшинство, которое чувствует себя комфортно только тогда, когда оценивает остальных, определяет их хорошесть, и чувствует себя востребованным в этой роли. Профессиональные авторитеты. Если все, сказанное в той статье, правда, то Стив определенно из этой, второй породы. Меня всегда поражала его уверенность в собственной правоте. Он никогда не был агрессивным, жестоким или пренебрежительным, какими обычно бывают уверенные в себе люди. Нет, Стив был тихоней, но тихоней со стальным хребтом и очень четким моральным компасом. Он внушал людям робость и неловкость за их несоответствие его ожиданиям. В нем чувствовалась эта авторитетность и оценочность, которая так важна для каждого из нас, и большинство побоев Стив получал именно за это, а не за свой небольшой рост и слабость. Маленьких и слабых было достаточно в нашем поколении Великой депрессии, но Стив при всей своей слабости вел себя не просто как сильный, а как тот, кто знает лучше. Знает, как правильно. Такие заявки нужно оправдывать, в том числе и физически. Когда Стив у меня первый раз спросил, почему я ложусь с ним в постель, ведь он некрасив, ни одна девушка даже разговаривать с ним не хочет, Баки, ты делаешь это из жалости? Я разозлился и спросил, почему же он сам ложится со мной, ведь это мерзость, тоже из жалости? И Стив строго ответил: все, что происходит между людьми добровольно и из хороших побуждений, мерзостью быть не может. Вид у него при этом был как у проповедника, хотя он нес очевидную ересь. На самом деле я не видел человека красивее, чем Стив. Он был невысоким и хрупким, но не как девушка, он был молодым мужчиной с тонкой, горячей белой кожей, редкими веснушками по плечами и рыжеватыми волосками в паху. У него были огромные яркие глаза – синие и сверкающие, когда ему что-то нравилось; темные и бархатные, когда он был возбужден; ледяные и жесткие, когда он испытывал гнев. У него были красивые полные губы, Стив становился совершенно неотразим, когда легко улыбался самым краешком рта. Я никогда не понимал, как остальные не видят в нем этой прозрачной, осенней красоты, не замечают всей его нежности и силы? Ведь на самом деле он был очень силен даже тогда, несмотря на узкую грудь и тонкие руки. Ему стоило только посмотреть, и у меня сбивалось дыхание. Ему стоило положить свою узкую ладонь мне на плечо, и я опускался на колени. Ему стоило коснуться моей поясницы, и я прогибался так, чтобы ему было удобно взять меня. Я не хотел его стыдиться, я мечтал, что когда-нибудь настанет день, когда я смогу выйти ко всем и сказать: Стив трахает меня, и если бы хоть кто-то из вас только представлял себе, как с ним невероятно хорошо, вы бы локти себе кусали, что не обращали на него внимания. С ним и правда было хорошо. Стив Роджерс и тогда отличался редкостным занудством и педантичностью, но в постели это работало только на пользу. И при всей своей правильности Стив никогда не был ханжой. Да, он не признавал секса на стороне и не терпел неуважительного отношения к девушкам независимо от их поведения, но для отношений внутри пары никаких ограничений не видел. Все, что делается добровольно и из хороших побуждений… Вы понимаете. Он позволял мне все и поддерживал любые идеи в плане секса, а у меня фантазия всегда работала хорошо. Он не относился к интимным отношениям фанатично, но любил и получать, и доставлять удовольствие, для Стива это было что-то вроде материализации чувств. Он не говорил о любви, но каждый раз, когда я ложился с ним, я чувствовал его любовь всей кожей – трепетную, нежную, сильную и неумолимую. И мне хотелось принадлежать ему. Навсегда. В этом отношении я оставался романтиком, а Стив был практиком. – Когда мы оба женимся, – мог сказать он в самый неподходящий момент, – наши дома будут стоять рядом, и каждый вечер мы будем вместе сидеть на крыльце – ты с трубкой, а я с планшетом. – И каждую ночь мы будем трахаться за сараем тайком от наших жен, – добавлял я со злостью, меня эти разговоры выводили из себя. – Ну что ты, – укоризненно говорил Стив, гладя меня по еще влажному от нашей страсти плечу. – Мы не станем изменять женам. Мы ведь будем их любить. Я уже люблю тебя! – хотелось мне кричать каждый раз. Мне не нужны девушки, мне вообще никто не нужен! Только не отталкивай меня, и я сделаю все, что захочешь... Это было похоже на огромные качели, которые стояли в парке Кони-Айленда. То вверх, то вниз, то снова вверх. То я был неимоверно счастлив, купаясь в нашей близости, в теплой любви Стива, его сдержанных похвалах. Сидел у его постели, когда он болел, таскал ему пироги и купал, дрожащего от слабости, в горячей ванне. То после очередного упоминания будущих семей, детей, девушек и всего такого прочего жизнь срывалась и летела кувырком – я ходил на свидания, крутил романы то с одной, то с другой красоткой, обязательно на виду, обязательно, чтобы он заметил, чтобы ревновал. И захлебывался горечью и отчаяньем, понимая, что нет. Стив не ревнует. Он искренне рад за меня, хоть и как обычно осуждает за беспорядочность… …Потом, много лет спустя, незадолго до своей и моей смерти, он спросил меня во второй раз. Почему я с ним, ведь он так изменился внешне, совсем не похож на себя прежнего, того, которого я с такой готовностью принимал? А я снова разозлился и поинтересовался, а почему он сам до сих пор со мной и рискует своим положением и званием, хотя сейчас-то может выбирать среди самых красивых девушек? Стив ответил просто и с легким недоумением, так, будто бы ответ был очевиден: "Это ведь ты любишь девушек. Я с ними не очень-то лажу". Стив всегда был удивительно честен и прямолинеен, всегда знал, как правильно, что хорошо и что плохо. И всегда был удивительным простофилей во всем, что касалось чувств. Оказалось, он все это время переживал из-за того, что сбивает меня с пути истинного, и на самом деле считал, что мне нужно все то, что он себе навоображал: дом, красивая милая жена, куча ребятишек и целомудренные посиделки с ним на веранде. А сам он девушек очень сильно уважал, перед некоторыми даже благоговел, но влечения ни к одной не испытывал. По крайней мере, такого, что могло бы сравниться с его влечением ко мне… Ох, Стив. Как жаль, что мы так не вовремя погибли. – А теперь что не так? Слишком откровенно? Ты ведь понимаешь, я не мог хоть разок не описать, каково это – в постели с героем. Читатели бы меня не поняли… – Нет, дело не в этом. Вернее… – Что? – Я не понимаю. Ты пишешь, что мы умерли… – Но ведь мы и правда умерли. – Мы не умерли, Бак, мы живы. – … Думаешь, мы те же самые люди, что были тогда? – Мы изменились. Все со временем меняются. – Ты – возможно. Но я точно помню свою смерть… Нет, молчи. Я знаю, что от того Баки Барнса ничего не осталось. – Но ведь ты… – Я все помню. Да. Помню, что думал тогда, что чувствовал. Все как будто за толстым стеклом. Будто это было не со мной… – А по твоей книжке и не скажешь, что это было не с тобой. Очень знакомо все. – Это Баки Барнс… – А кто мне устраивает сцены ревности каждый раз, как я на пять минут дольше положенного задержусь за разбором операции с Наташей? Баки Барнс? – Ничего я тебе не устраиваю. – Это Баки Барнс уходит спать в гостиную, стоит мне ответить на звонок в постели… – Это было один раз. – Три раза. – Я не виноват, что ты туповат, мог бы усвоить и с первого раза, что мне это не нравится. – То есть, все-таки тебе? Слава богу, я уже боялся, что ты страдаешь раздвоением личности. Второго Баки Барнса я бы уже не вынес. – Я такой невыносимый?.. – Ты абсолютно такой же, как семьдесят лет назад. Единственный. Давай обойдемся без призраков в нашей постели, я никогда не понимал прелести коллективных браков, вот это ты, кстати, верно написал, а еще я не некрофил… – Стив. – М? – Ну что ты несешь. – Я понимаю, что тебе во все хочется добавить драмы, Бак, но, серьезно – мы умерли? Это даже не смешно. – Мне кажется, или я слышу интонации Сэма?.. – Ну вот. Начинается. 10. О преимуществах и недостатках супергеройского организма Теперь они смотрели ему вслед, провожали глазами, вздыхали украдкой и дрожали, прикусив губу. Все эти женщины, которые ни капли не ценили его раньше, они и теперь видели перед собой только громкую славу и роскошное тело атлета… Которое поначалу пугало меня до усрачки. Я привык к маленьким рукам Стива, его тонкой талии, прохладной осенней красоте. Я полюбил его таким, меня в жар бросало от взгляда на его выпирающие ключицы, бледные веснушки на спине и плечах… А все, что я так любил и чем восхищался, исчезло где-то там, в лабораториях безумных ученых. Будто бы они взяли моего Стива, разорвали прозрачную кожу, раздавили тонкие косточки и вытряхнули из тела, засунув в неправдоподобно совершенную имитацию человека. Теперь Стив был огромным, бронзовым, невероятно сильным и ловким, с раздутыми мускулами – будто бы сошедший с агитационных плакатов божок войны. Это Стив-то, который ненавидел войну всеми силами своей огромной души!.. Он был хорош, да. Я увидел, насколько он хорош, еще не успев отойти от химикатов, которыми меня пичкали в застенках. Этот новый Стив сражался так, будто бы был предназначен именно для этого. Не для любви, не для искусства, не для тонких чувств – а для драки. Та сторона, которой я всегда старался в нем не замечать, а замечая, поскорее изгонял из памяти. Было очевидно, что Стив наконец-то обрел гармонию с собой, он двигался в новом теле легко и непринужденно, он говорил ровно те же вещи, что и всегда, но теперь к нему с почтением прислушивались, им восхищались, его уважали. Его вожделели. Все подряд, начиная с официанток в пабе и заканчивая отпетым дамским угодником Говардом Старком. А мне было страшно. Я боялся не Стива, я боялся себя, того, что собственное тело предаст и откажется любить это – чужое и громадное, горячее и плотное. Что я его обижу, уязвлю, я ведь помнил, насколько Стив гордый и чувствительный. Он бы не дал мне второго шанса, вежливо и корректно отправил к девушкам, а сам закрутил со своей аппетитной англичанкой – и та бы не промахнулась… Ну и, конечно же, как и всегда в таких случаях, я довел себя до уже полной невозможности соображать от волнения и страха, и в таком виде наконец заявился к Стиву в его отдельную комнату при штабе. С момента нашего триумфального спасения прошло уже три недели, меня подлатали, новое подразделение под командованием Капитана Америки было окончательно утверждено, выступать нам было нужно через два дня – и за все это время мы со Стивом и парой слов не перекинулись толком. Он был где-то там, в своих начальственных эмпиреях, куда простому солдату хода нет. А я прятался от него по углам, когда он наконец появлялся в наших казармах. Так что неудивительно, что он не сильно обрадовался, когда я к нему ввалился среди ночи, едва держащийся на ногах от страха и виски. – Стиви, – сказал я с пьяной откровенностью, гладя его по твердой щеке. – Не прогоняй меня, если с первого раза не получится. Я научусь, как нужно. Ты ведь все равно мой старый добрый Стив, правда? Что бы они с тобой ни сделали… С этими словами я бухнулся на колени, и Стив очень быстро сменил гнев на милость, потому что у меня вполне себе получилось. Ну и, конечно, потому, что Стив как всегда успел за эти три недели решить, что мне больше ничего не нужно, особенно, когда он так сильно изменился. Но я его переубедил. Мне нужно. Всегда было нужно. Конечно же, пришлось привыкать, прежде всего, к размерам. Это раньше я тайком сладострастно смаковал собственную развращенность, время от времени позволяя себе всунуть внутрь пару пальцев и представляя, что это Стив. Теперь бы понадобился кулак, чтобы испытать реалистичные ощущения. Кроме того, вес – иногда мне казалось, что я так и умру под его тяжестью, не в силах даже попросить пощады. И это я молчу о том, что совершенно изменились тактильные, вкусовые и обонятельные ощущения. Да и, в конце концов, после того, как Стив заметил, что я наутро еле таскаю ноги от своеобразных ощущений пониже спины, мне пришлось осваивать новую роль в постели. Раньше мне и в голову не приходило, что со Стивом можно – так. Он был слишком хрупким и слишком властным, так что мое положение не вызывало вопросов ни у него, ни у меня. А теперь... Казалось, он даже характером и замашками стал мягче, вернее, перестал демонстрировать свою жесткость при каждом случае. Он и так производил впечатление на остальных и понимал это. К тому, какое впечатление он производит на меня, Стив давно привык, так что для него смена ролей, вероятно, не была чем-то настолько из ряда вон выходящим, как для меня. Я вообще довольно много фантазирую и додумываю о тех вещах, которые для Стива выглядят очень простыми и естественными. У меня редко что-то бывает просто, в том числе и секс. На тот момент наш секс со Стивом значил для меня одно: он признает меня, берет меня, показывает свою любовь и доверие, а я своим телом доказываю ему свою преданность. Учитывая то, сколько раз я срывался и сбегал, крутя романы на стороне, деля постель с другими, это я хранил только для него. Каждый раз, ложась под него, я замирал от болезненного восторга – Стив меня принимает. И чем больней было в процессе, тем ценней казался каждый момент близости… Я знаю, знаю, но в тридцатых годах в Бруклине не слишком-то были распространены психоаналитики. В общем, категорическое заявление о том, что теперь моя задница в неприкосновенности, немного выбило меня из колеи. Чем же мне приносить присягу на верность? Тем более, что, распробовав, я уже не хотел отказываться от новых размеров моего друга… Честно говоря, я так и не привык до самого конца. То есть, конечно же, мне нравилось, кому это может не понравиться? Но подспудное ощущение того, что Стив больше не принимает меня, никуда не делось. Наверное, просто слишком многое изменилось одномоментно: и тело Стива, и наш секс... и, вероятно, то, что случилось со мной во время плена. Я изменился сам. Я это знал. Были и ночные кошмары, и внезапные приступы удушья, я чувствовал, будто что-то зловредное, как червь, растет внутри меня, пожирая изнутри. Я сам себя не мог принять, понемногу начиная ненавидеть за собственную слабость, конечно же, я подсознательно был уверен, что и Стив от меня откажется… Порой мне хотелось погибнуть раньше, чем это произойдет. Наверное, падая на скалы в день своей смерти, я чувствовал кроме страха и облегчение. Не помню. – Опять смерть… – Ты же знаешь, я смертепоклонник. – Ты балда. – Есть немного. – Сейчас все так же? – Что именно? – То, что мы меняемся ролями в сексе… Тебя это все еще задевает? Ты никогда не говорил. – Было бы о чем говорить. Сейчас-то у меня уже есть психоаналитик. – То есть, все-таки с этим у нас проблемы… – Нет. После того, как ты всем представил меня как своего бойфренда, я немного прибавил в уверенности, что ты меня не выставишь в конце концов. – Я бы никогда не смог тебя выставить, ты же знаешь. – Ты сам говорил, мне во все надо добавить драмы. – …Почему ты так мало пишешь о том, что было без меня? Почти совсем не пишешь. – Потому что эта книга о том, что было у меня с тобой. – Читателям было бы интересно… – Без тебя была война. В ней нет ничего интересного. – Со мной тоже была война… – Стив. То, что было с тобой – это не война. Это победное шествие Капитана Америки и его команды. Война – это смерть, извини, я уже понял, что у тебя аллергия на это слово. Смерть и грязь, Стив. Только не говори, что забыл об этом с высоты своего супергеройского статуса. – …Я не забыл. Но у меня были две недели войны – с того момента, как я тебя потерял, до моей посадки в Арктике. – Да. Но это уже было без меня. Не могу же я писать о том, чему не был очевидцем. – А о ребятах? Ты почти ничего о них не говоришь. – Если бы я спал с кем-то их них, то… Ладно тебе. Ты же знаешь, как они к этому всему относились. Нам и так достанется за срыв покровов и опорочивание чести Капитана Америки. Просто не хочу исков от возмущенных наследников. – Они тебя любили. И уважали. – …Ладно, уговорил, во втором издании вставлю главу о том, как мы устраивали групповые оргии перед каждым заданием. – Ты серьезно рассчитываешь на переиздание? – Люди любят копаться в чужом грязном белье... Ну, давай. Скажи, что мне проще было бы обсудить это все с психоаналитиком, чем вываливать на всеобщее обозрение. – Мне просто иногда кажется, что ты немного эксгибиционист. – Почему немного? А что насчет пляжа в Малибу?.. – Не напоминай даже. – Тебя это тоже заводит. – …Может быть, совсем чуть-чуть. 13. Самая короткая глава Во время терапии мне пришлось вспомнить все, даже то, о чем я вспоминать не очень-то и хотел. Те недели и месяцы, пока меня резали и перекраивали на операционных столах Гидры, те редкие моменты ясности рассудка, которые выпадали мне между провалами наркотического сна. Я помню, что думал тогда о Стиве. О том, что он обязательно придет и заберет с собой, рано или поздно, он не оставит меня, он спасет. Эта мысль, кажется, была единственным якорем, за который я цеплялся до тех пор, пока мне в первый раз не стерли память. Хорошо, что я тогда понятия не имел о том, что Стив уже погиб. Узнав об этом, я ведь мог понять, что и сам давно мертв. – И снова… – Стив. Заткнись. – Ладно. У меня есть отличное доказательство того, что мы оба живее всех живых. Оно даже не требует слов… – Стив. Отпусти меня. – И не подумаю. – Я ем. – Ничего, потом доешь. – Блядь… Да что тебе приспичило-то?.. – Не ругайся. – Блядь. Черт… Черт тебя… – И не чертыхайся. Тебя мама не учила, что это нехорошо? – А ты не говори с набитым ртом… Тебя… ох, черт. – Тебя что-то не устраивает? Ты скажи, обсудим эту позу с психоаналитиком, я не знаю, может, тебя угнетает, что я стою перед тобой на коленях, так это можно исправить… – Стив. Если не заткнешься и не вернешь свой рот обратно, я тебя убью. – Вот он, мой Баки. 17. Дорогой, я дома! А здесь главную роль сыграло то, что, несмотря на все сказанное выше, мы всегда в первую очередь были все-таки друзьями, и только потом – любовниками. И сначала я вспомнил отнюдь не наш сногсшибательный секс или свою многострадальную влюбленность, а гораздо более обыденные вещи. Как мы вместе гуляли по Кони-Айленду. Как читали одну книжку на двоих, прижавшись плечами. Как откладывали деньги на аренду квартиры, а когда случайно в коробке из-под папирос оказывалось на пару центов больше, чем было нужно, будто маленькие дети покупали сладкие пончики в сахарной пудре и с наслаждением их жевали – это была традиция, мы соблюдали ее свято. Как Стив пересказывал мне сюжеты интересных книг, а я, которому было лень просиживать часами в библиотеке, выдумывал какие-то истории на ходу и врал, будто бы тоже прочитал об этом в книжке. Наслаждался тем, как горят глаза Стива, как жадно он слушает, а потом сгорал от стыда, когда он в очередной раз возвращался из библиотеки расстроенный, все там перерыв, но так и не найдя книги, которую я выдумал... Десятки и сотни таких историй сыпались на меня ежедневно, будто бы в моей голове кто-то открыл давно приржавевший вентиль, и воспоминания полились – сначала тоненькой струйкой, а потом мощным потоком. Мы уже жили в одной квартире, меня проволокли через сотню инстанций, доказывая мою невиновность, и определили на реабилитацию в медицинский центр, Стив почти каждый день отправлялся на очередную операцию со своими соратниками... Мы спали в соседних спальнях, а я даже понятия не имел о том, что когда-то мы делили одну постель. Стив, как человек глубоко порядочный, не решался мне об этом напомнить, а я не понимал, почему он так поспешно выскальзывает из моих дружеских объятий или отворачивается, когда врач просит меня снять одежду. Как ни смешно, но ситуацию повернул именно врач. Мне проводили один за другим психологические тесты, и, как выяснилось, не все они были направлены на определение исходящей от меня потенциальной угрозы. Получив результаты, врач сначала осторожно спросила меня, уверен ли я в своих чувствах к Стивену Роджерсу? Конечно же я был уверен. Стив – мой лучший друг. Я совсем не хочу причинить ему вред, поверьте, у меня уже было много возможностей… Но все оказалось немного сложнее. Я терпеть не могу гипноз. Все эти «Сделай вдох и расслабься, подчинись, и тебе станет легче»… Со мной эта штука работала через раз, вероятно потому, что лупить железной палкой по ребрам и током по мозгам мне начали гораздо раньше, чем были изобретены более мягкие способы воздействия на психику. И, не знаю, что там накрутили с моей физиологией эти гении вивисекции, но сеансу гипноза я бы предпочел пяток обнулений – это было все-таки менее болезненно. В этот раз мне не удалось отвертеться, врач уверяла меня, что только так можно добраться до глубинных заблокированных воспоминаний. Вроде бы, в моменты стресса и опасности мой мозг закапсулировал самые ценные воспоминания так, чтобы до них никто не мог добраться и разрушить, как все остальные. Их следовало тоже достать, пока они не открылись сами, введя меня в состояние шока… Кажется, она что-то подозревала, но не могла об этом сказать вслух – я-то ладно, но Стив, на него ведь вся Америка молится как на Спасителя. И что бы там ни говорили с трибун, Америка – достаточно консервативная страна, в некоторых местах признание в том, что спишь с парнями, может стоить тебе жизни. И уж точно – репутации. А гипноз в отличие от спонтанных воспоминаний хорош тем, что этот процесс всегда можно обернуть вспять, и никто ни о чем не узнает, включая самого пациента... Но я уже говорил: на меня гипноз действовал не слишком хорошо, так что после первой попытки проникнуть в мое подсознание я так же бессознательно разворотил кресло, к которому меня пристегивали на время сеансов, извинился перед врачом и вызванными на всякий случай охранниками и пошел домой. А потом просто отказывался от гипноза из-за плохой переносимости, и врач, кажется, с облегчением согласилась не повторять дальнейших попыток. Кажется, она так и не догадалась о том, что у нее получилось пробить этот блок. Я ей не сказал. А вот Стиву и говорить было не нужно – он все понял сразу, как только вошел в квартиру. Может быть, конечно, потому что я в этот момент сидел на его кровати голышом, листая купленное по дороге красочное пособие по гей-сексу, и поприветствовал его словами: «Ты себе даже не представляешь, чего они навыдумывали, пока нас не было!» Сейчас, через почти девяносто лет после нашего первого раза, я только начинаю понимать, насколько нам всегда везло, несмотря на время, в которое мы жили, и события, которые происходили с нами и вокруг нас. Мы были вместе, нас никто никогда не стремился разлучить. Те люди, которые знали о том, что нас связывает, не пытались испортить нам жизнь, даже если относились к нашей любви неодобрительно. Мы любили и берегли друг друга каждую минуту, и, конечно же, как и у любой пары, у нас были хорошие и плохие дни. Но это не было чем-то из ряда вон выходящим. Я уверен, будь один из нас девушкой, мы бы прошли ровно те же стадии в развитии отношений – просто из-за того, что таковы наши характеры. Я часто слышу прямо противоположные мнения о себе и о том, что со мной происходило. Одни считают, что я несчастная жертва обстоятельств, бедный истерзанный фашистами парень, у которого отняли его жизнь, память и самого себя. Другие (их значительно меньше, что не может не радовать), уверены, что я – что-то вроде зловредного робота-убийцы из популярного кинофильма, который только прикидывается человеком и не испытывает никаких эмоций. На самом деле и те, и другие неправы. Я, Джеймс Бьюкенен Барнс, самый обычный человек, который прожил достаточно счастливую половину своей жизни и собирается прожить вторую не менее счастливо. Да, однажды мне не повезло, но это была война, многим не везло гораздо сильней. Да, многие невинные люди пострадали по моей вине, и нет, я этим совсем не горжусь. Но и раньше, до войны, и сейчас, когда она наконец закончилась, я счастлив настолько, насколько вообще может быть счастлив человек моего склада характера. Во многом благодаря человеку, в которого я влюблен с четырнадцати лет. Когда мне только пришла в голову мысль написать книгу мемуаров, и я изложил ее Стиву Роджерсу, он спросил меня, зачем мне это нужно? Говоря откровенно, тогда я еще не мог ответить на его вопрос, потому что не знал ответа сам. Теперь я, кажется, догадываюсь. Я просто хотел сказать, что ничем не отличаюсь от любого из вас, читающих эту книгу. Мы можем быть разного роста, веса, возраста, сексуальной ориентации, можем отличаться цветом волос, кожи или глаз, но внутри мы все равно обыкновенные люди. Мы влюбляемся, страдаем, радуемся, ссоримся и миримся, попутно решая другие жизненные проблемы – кто-то строит карьеру, кто-то строит мосты; кто-то воспитывает детей, кто-то пилотирует огромные пассажирские лайнеры; кто-то печет восхитительные пирожные в кондитерской на углу, а кто-то защищает людей от грозящих им опасностей... Мы все – обычные люди. Ну, конечно, кроме Мика Джаггера – он бог… …А, ну и конечно же, я хотел похвастаться. У меня секс с Капитаном Америкой. Великолепный секс. Каждый день. Иногда по несколько раз в день… Ладно, не буду врать, не каждый день. Я ведь говорил – мы обыкновенные люди. У нас тоже случаются командировки и несовпадение графиков.