Механизм

Любовь досталась мне Любая: большая! С такими путами! С такими льготами! Пол-жизни? - Всю тебе! По-локоть? - Вот она! Марина Цветаева.

«Как ты?» - из стороны в сторону, от тротуара до дома. Спрашивают для интереса, чтобы не отстать от остальных. Те самые почти незнакомые из разряда знакомых. Они подходят ближе, гладят по плечу холодными, бесстрастными руками. Металлические головы склоняются сочувствующем в кивке. Рты раскрываются и льют приторно-розовые помои. «Как ты?» Нормально. Всё действительно нормально. Ведь этого от меня ждут? Так ведь и должно быть. От случая к случаю. Когда застряла в жизни, как в ракушке. И не знаешь. Просто живёшь внутри потрёпанного коррозией и людьми механизма. Сжав зубы. Шестерёнка за шестерёнкой, себя – всю. Так просто отдавать, оставляя внутри пустое пространство. Бим-бом. О железные стенки рёбер бьются вопросы. «Ты как?» Как, как, как я? Да так нормально, что хоть наизнанку выворачивай и скреби ногтями по внутренней стороне! Выскребать, выкорчёвывать из себя. Кусок за куском себя выдирать. От края до края. Ровно по сантиметровой ленте. Чтобы ненароком пересечь Рубикон. Чтобы в чужие ладони ржавой запчастью кинуть то, что нельзя кидать. Чтобы всем видно было! Как я. Да мне сутками, месяцами, бессонница чёрным углем круги под глазами чертит. А она всё кричит. Скулит и воет по-собачьи, вцепившись пальцами в перила детской кроватки. Она уже вся – заполнена, до предела, до отказа. Мной. Она уже вся в людской пыли вывалялась. Сочувствием, как известью обросла. Сама не зная того. В свои-то несколько месяцев. Да мне сутками, месяцами телефон короткими гудками кричит в уши. Вклинивается под кожу, и глубже – в мозг. Вместе с успокоительным вливается в желудок. Пустырник, вода и гудки. Гудки и пустырник. Пальцы уже слились с телефонной трубкой. Пока не заплачет из соседней комнаты. Надрывно, выжимая из трахеи вой. Нормально. Всё нормально. Я же держусь. В моём возрасте не положено падать. В моём возрасте положено дочери жениха искать да мечтать о внуках. Чёрт бы побрал этих женихов и дочерей! Им – всё. Из себя по детали щипцами вытаскивать и в чужую плоть вживлять. Поломанную. В механизмы искорёженные. Жизнью ли, руками ли своими? И отпускать – в мир. Людей заштопанных, перелатанных, под себя перешитых. Оттого ли они такие, эти люди? С чужими запчастями внутри – больные и озлобленные. Из тебя вылепленные, по твоему подобию, но всё равно чужие. Те, которые ушли, не смотря ни на что. Унесли то самое, годами накопленное, твоё. Твоими не ставшие. Взамен только ржавчину и детский вой из соседней комнаты оставили. Пустоту? Ха, да если бы. Если бы пустоту. На руках – занозы, кровоточащие мозоли и царапины: заросший огород не прокормит, нестиранная одежда чище не станет, деньги, спрятанные в чужих карманах, пользы не принесут. Ирина сама по себе не успокоится. В четыре-то часа утра. «Как ты?» - из стороны в сторону, от тротуара до дома. Нормально-нормально-нормально. «Ты такая молодец, я бы так не смогла!» - в лицо бесстрастным голосом, сжимая руки и плечи. Повернуться спиной, спрятать ноющие ладони в карманах, поймать лопатками взгляд. «Да кого она вырастит? Вон, дочь-проститутка, а внучка ещё хуже будет! С такой-то мамашей да бабкой! Бедная, бедная девочка». Последняя деталь – из себя. В маленькую детскую голову. Кажется, во мне ничего не осталось. Бедная, бедная моя девочка.