drunken nights and rainy days

Вообще-то у Хосок были планы. Немного другие планы на тихий и в кои-то веки свободный вечер воскресенья. У Хосок на закачке трилогия про хоббитов, неоткрытая еще банка какао и купленный самой себе сникерс, но разве Намджуну докажешь? Он орет в трубку про новый трек, Юнги и бухло, и Хосок отпирается только приличия ради и порядка для. Сопротивляться Намджуну – все равно что останавливать стадо бегущих бизонов. Намджун, он такой. Шумный, упертый и внезапный до чертиков. – Мы уже у подъезда, – сообщает Намджун, и Хосок с трудом подавляет в себе желание разбить чертов мобильник о стену. Внезапный до чертиков, ага. Времени Хосок хватает ровно на то, чтобы захлопнуть ноутбук и впрыгнуть в рваные джинсовые шорты. Лифчик она застегивает под аккомпанемент надрывающегося дверного звонка и едва успевает одернуть майку, когда в ее квартиру вваливается этот ураган. Намджун почти волочит девушку за руку в машину, где их ждет явно куда более трезвый (и от того куда более грустный) Юнги, и Хосок только развалившись на заднем сиденье вспоминает, что с утра не расчесывалась. Они отмечают запись очередного шедеврального трека Намджуна, Юнги и еще какого-то парня, которого представляют Сокджином. Красивый, статный, немного надменный, но зато плечи – загляденье. Хотя Хосок похуй – она на мужские плечи-руки-прессики не ведется от слова конкретно. Не зря же Юнги называет ее самым мужикастым мужиком в их компании. Иногда Хосок даже смеется в ответ. В квартире душно, накурено и стены дрожат от ревущих из колонок битов. Куда ни глянь – нетрезвые тела, дошедшие до нужной и не очень кондиции, пепельницы с горами окурков и алкоголь – если вылить жидкость из всех бутылок, банок и склянок, то выйдет вполне себе приличное море с резким спиртовым запахом. Хосок немного мутит – происходящее вокруг напоминает психоделию, а организм, настроившийся на уютный вечер с какао и хоббитами, никак не хочет перестраиваться на рейки «бухать и веселиться». Хосок с трудом втискивается на узкий диванчик, игнорируя откровенно лапающего ее за голые коленки Юнги, выхватывает у кого-то кружку и пьет залпом, не глядя. Плевать чья, плевать, что в ней – по пищеводу течет что-то жгучее и противное, и Хосок заходится кашлем после первого глотка, но упрямо допивает. – Ну ни хрена себе – водку кружками хлестать, – шумно удивляется кто-то позади. Хосок откидывается Юнги на плечо и пытается растопыренными пальцами кое-как расчесать непослушные волосы. По венам струится тепло, а ноги становятся ватными слишком быстро – Хосок вообще стойкая к алкоголю, но если в кружке была и вправду водка, то даже для нее это слишком. С ней заговаривают какие-то люди, она смеется из вежливости, сама шутит плоско и глупо, снова смеется и пьет какую-то бурду из одноразового стаканчика. Время движется странными рывками и уследить за ним невозможно почти, да и не хочется. Говорят, счастливые часов не наблюдают. Хосок в который раз спихивает руку Юнги со своих коленок, проливает пару капель спиртного на диван и думает, что пьяные тоже. Спустя еще пару бутылок и один разбитый стакан Юнги наглядно демонстрирует, что значит «все танцуют локтями». Его пихает в бок стремный щекастый пацан и верещит «ты похож на пьяного дедулю», но Юнги игнорит. Юнги танцует, Юнги свэг, а Хосок фэйспалмит и пытается совершить ритуальное самоудушение подушкой. Иногда она действительно не понимает, что держит их рядом вот уже сколько лет. В какой-то степени каждый из них проебался, и это, наверное, правильно, что неудачники должны держаться вместе. Для концентрации тотального пиздеца на квадратный метр. К Юнги присоединяется Намджун, который в трезвом виде бревно-бревном, зато под градусом – король танцпола. Хосок смеется, увиливает от приглашений присоединиться, а потом замечает на заднем плане незнакомый силуэт и все идет по пизде. – Это кто? – задает вопрос Хосок в пьяную пустоту, не особо ожидая ответа. Но пустота откуда-то из-под стола отвечает «Тэхен» и в детали вдаваться категорически отказывается. Тэхен, значит. Хосок окидывает ее оценивающим взглядом и убеждается окончательно: нет, раньше она ее точно не видела. Не так уж и много незнакомого народу допускается на их алкогольные посиделки. У Тэхен большие глаза, кажущиеся просто огромными на худом лице, чувственные розовые губы и низкий хриплый голос. Высокая, тощая и нескладная; она стоит, чуть сгорбившись, и сжимает изящными ладошками бумажный стаканчик; средний и безымянный пальцы обмотаны розовыми пластырями. И нелепая, до чего же нелепая, почти воет про себя Хосок, когда Тэхен смеется над чьей-то шуткой. Улыбка у нее некрасивая – какая-то прямоугольная, а губы открывают полосочку десен над зубами. И краситься не умеет совсем – Хосок презрительно морщит нос, разглядывая потекшую подводку, которой слишком уж много на бледном лице. Кто-то толкает эту неумеху в спину, – нечаянно – Тэхен взмахивает руками, словно подбитая птица, и почти падает – Сокджин ловит ее в последний момент. Он шепчет ей что-то на ухо, сердито одергивает короткую джинсовую юбку, и Хосок отчего-то злится. – Все нормально? – перед лицом Хосок возникает чья-то ладонь и резко двигается вверх-вниз, раздражая. – Отъебись, – фырчит Хосок, когда уставший от свэг-танцулек Юнги перестает махать перед ее лицом и втискивается на диванчик. – Кто-то заинтересовал тебя дольше, чем на три минуты, я не мог такое пропустить, – поясняет Юнги, кивая в сторону Тэхен. – Кто она? – Хосок даже не думает оправдываться. Но Юнги в ответ только пожимает плечами: – Сокджин привел. – Они трахаются? – Вроде живут вместе, – флегматично отвечает Юнги, щедро прикладывается к бутылке – они пьют уже из горла – и добавляет: – Разве Тэхен похожа на ту, которую будет трахать Сокджин? Хосок молчит, но про себя думает: нет, не похожа. Сокджин красив, как модель, и трахает наверняка таких же моделек – красивых и заносчивых, и Тэхен, это недоразумение ходячее, меньше всего походит на таковую. Кто-то подзывает Тэхен к себе, и ее глаза почти изумленно распахиваются от того, что к ней проявили внимание. Селфи-тайм – щуплый паренек приобнимает Тэхен за талию, пока та корчит нелепую рожицу, глядя в камеру полароида. И что она только забыла тут, эта тощая девица с наивными глазами и разбитыми коленками? Хосок цепляет взглядом пятно зеленки на коленке и с грубоватой нежностью думает: дурочка. И пугается –нежности, мыслей и Тэхен. Такая глупая. Такая странная. Такая нелепая. И совсем же пить не умеет, дурочка – Хосок смотрит на нее, смеющуюся взахлеб, как на недоразумение, а эта девочка хохочет на всю комнату, и голос ее – хриплый, слишком громкий, – до мурашек пробирает. Дурочка. Хосок отбирает у Юнги бутылку, допивает оставшееся в четыре глотка и идет к Тэхен – знакомиться. Через пять минут Хосок полностью убеждается в правильности придуманного ней образа. Она узнает, что Тэхен девятнадцать, она любит розовые волосы, морковку и читать вслух, а не любит арт-хаусное кино, потому что оно занудное и выпендрежное. Тэхен хочет татуировку – вот тут, на запястье, – и не хочет учиться на архитектора, как заставили ее родители. Тэхен говорит много и охотно, искренне улыбается и постоянно норовит приобнять за плечи. У нее майка черная вся в спиртном, и юбка задирается постоянно, а на черных колготках побежали отвратительные стрелки. Хосок с удовольствием забрала бы Тэхен с этого адового пиздеца, отвела бы к себе домой, умыла и переодела эту дурочку. Но Хосок ничего из этого не делает. Вместо того она придерживает короткие, до плеч, волосы Тэхен, пока ту выворачивает над унитазом. – П-прости, – дрожащими губами пытается извиниться Тэхен и кое-как вытерев рот, оседает на холодный кафель. Хосок мотает головой, мол, пустяки, и зачем-то гладит ее по голове. Просто Тэхен отчаянно похожа на котенка, побитого и грязного, которого нужно всего-то приласкать, чтобы услышать довольное урчание. Но Тэхен не урчит, а бормочет: – У тебя такие волосы, будто ты не расчесывалась с утра. Хосок поднимает ее с пола и перепоручает Сокджину даже с какой-то жалостью. В конце концов, кто знает, когда они увидятся в следующий раз. И Хосок совершенно не готова к тому, что этот следующий раз наступает меньше, чем через неделю. Хосок бежит домой, перескакивая лужи, пока небо над головой разрывается снова и снова. Холодные капли падают ей за шиворот, и если поначалу Хосок пыталась прикрываться сумкой, то сейчас бросила эту затею – до дома осталось десять минут, а она насквозь промокла. Хосок останавливается посреди улицы, тяжело дышит, опираясь руками на колени, и пытается отлепить мокрую прядь с лица, когда сквозь шум дождя доносится чей-то голос. Хосок вертит головой и видит ее – Тэхен, тоже вымокшую насквозь и еще более нелепую, под навесом остановки. Она сидит на бетонном портике, подложив под задницу два целлофановых пакета и курточку, и первое, что слышит Хосок, когда подходит, не приветствие, а: – Ты так на цыпленка похожа. Мокрого, – Тэхен треплет влажные волосы Хосок и хихикает в кулачок. – И тебе привет, – бурчит Хосок, стараясь не пялиться на тонкие мокрые ноги, которыми Тэхен болтает взад-вперед. Тэхен в той самой одежде, что и в воскресенье, только поверх черной майки накинута джинсовая куртка, явно с чужого плеча, и Хосок не к месту вспоминает, что Тэхен вроде как живет с Сокджином. На голове у Тэхен – голубая шапочка, натянутая по самые брови – нелепая, детская такая, смешная шапочка – только помпона сверху не хватает. Тэхен вообще похожа на подростка – нескладная, несформировавшаяся и плоская совсем, так что Хосок даже стыдно становится за свои бедра и третий размер. Хосок почти уверена, что Тэхен ее не узнает – с такого-то перепою, но Тэхен узнаёт и даже называет ее любимое число – семь, хотя Хосок – хоть убей – не помнит, когда они говорили об этом. – Будешь? – спрашивает Тэхен, и Хосок только сейчас замечает в ее руках литровый картонный пакет кефира. Получив отрицательный кивок, Тэхен пожимает плечами и отпивает прямо с широкого горлышка, а Хосок становится почему-то стыдно за пачку чипсов и энергетик на дне сумки. Они стоят под навесом минут двадцать – Тэхен болтает без умолку, время от времени попивая кефир, а Хосок молча кивает невпопад. Просто эта девочка… дурочка, такая дурочка – у Хосок ломаются нервы и осыпаются осколками, и вылезает все та же неуместная, никчемная, необъяснимая и слишком грубая нежность. И это, наверное, единственное оправдание, почему Хосок ведет это мокрое чучело к себе домой. Хосок немного зажимается, когда гремит замками и пропускает Тэхен внутрь. Не то чтобы ей было стыдно или страшно приводить на съемную квартирку почти незнакомую девушку, просто… Но Тэхен задорно смеется и наступает на задник кеда пяткой, стягивая промокшую обувку. – Не парься, у меня тоже носки рваные. Хосок понимает, что это любовь. Тэхен стягивает свою дурацкую шапку, вешает промокшую куртку на вешалку и проходит за Хосок на кухню. У Хосок мысли путаются и схемы коротит. Тэхен сваливается на нее слишком неожиданно – сегодня и вообще. Хосок предпочитает симпатичных девочек с длинными волосами и хорошей фигурой – таких, наверное, выбирает и Сокджин – а Тэхен этому идеалу совершенно не соответствует. И тем не менее у Хосок в груди распускаются предательские белые цветочки, и это плохо, совсем хреново. Хосок путается в своих действиях, в себе – наливает воду в чайник, но забывает его включить, пытается насыпать в чашки соль вместо сахара, суетится, капает кипятком на столешницу и запоздало соображает, что сначала им обоим не мешало бы переодеться. – Ты что, стесняешься? – смеется Тэхен, когда Хосок кладет стопку одежды на диван в гостиной и собирается в ванную. Хосок только хлопает ресницами и смотрит, как Тэхен проходит на середину комнаты и стягивает через голову мокрую тряпку, бросая ее на пол. Очень скоро туда же летит и юбка, а наверх безвольной кучкой ложатся черные колготы с дурацкими стрелками. Тэхен не стесняется совсем – она будто специально дает Хосок время налюбоваться собой. У Тэхен очень белая спина с трогательной россыпью родинок и чересчур выпирающие лопатки – Хосок хочется подойти и кончиками пальцев огладить эти выступающие кости, а еще – пересчитать каждую родинку, едва касаясь губами кожи. Тэхен дергает плечами – неуверенно, робко, будто спрашивает чего-то, но не оборачивается, и Хосок очень жалеет, что не видит в этот момент ее лица. Они так и переодеваются в гостиной; Хосок скромно отворачивается, когда на диван ложится черный бюстгальтер – маленький и аккуратный. Тэхен переодевается медленно, без спешки и с достоинством, в то время как Хосок все время путается в ткани и умудряется надеть домашние широкие шорты в одну штанину, как юбку. Хосок уверяет: это все – ее дерганность и смущение – из-за того, что они замерзли, и ей не терпится напоить гостью чаем. И вовсе не из-за того, что ей стыдно за нелепые трусы со Спанч Бобом на всю задницу. Они пьют ромашковый чай, сидя на полу в той же гостиной, потому что «у тебя такой офигенный ковер». Точнее, сидит Хосок, привалившись спиной к дивану, а Тэхен лежит, уложив голову ей на колени, и говорит – без умолку. Кажется, она озвучивает каждую мысль, что рождается в этой странной голове. Тэхен говорит: – Эти занавески не в тон карнизу. Говорит: – Стыдно перед бабушкой: она вяжет мне свитера, а я их не ношу – кусаются. Говорит: – Классные трусы. Люблю Спанч Боба, – и Хосок заливается краской. С Тэхен неожиданно естественно и легко. Хосок гладит ее по волосам, и выкрашенные в темный розовый влажные пряди с отросшими на два пальца корнями кажутся мягкими, будто шелк. Хосок привыкла к тишине – или, на худой конец, к монотонному завыванию из колонок, но болтовня Тэхен не раздражает, ни капли. С Тэхен стираются рамки и границы, и от этого дышать становится немножечко легче. – Что у тебя с Сокджином? – спрашивает Хосок неожиданно охрипшим голосом и поражается своей наглости. Чужая личная жизнь – не ее ума дело, но что-то уверяет Хосок, что она имеет на это право – наверное, задравшаяся почти до пояса юбка на техеновом бедре. – Сокджин? Я иногда живу у него, – задумчиво гудит Тэхен и рассказывает печальную историю о неудачах с общежитием и съемным жильем. – И где ты сейчас живешь? – Где придется, – просто отвечает Тэхен и, помолчав, добавляет: – Потолок у тебя очень красивый. И ты – тоже. И черт знает, как на это реагировать. Возможно, Хосок следовало сказать, что Тэхен может на нее всегда рассчитывать. Возможно, что-то в духе «ты тоже ничего» с игривым поглаживанием за ухом. Но Хосок сжимает пальцы на плече Тэхен и говорит: – Квартплату пополам. И большего, в принципе, и не нужно. Ближе к вечеру Хосок вспоминает, что так и не посмотрела скачанного «Властелина колец», и что какао и сникерс так и ждут своего часа. Тэхен кусает губы и говорит: – Одно условие. Что угодно. – Посмотрим все за раз. Хосок прикидывает в уме длительность фильмов – получается около десяти часов. Это безумие, но Хосок утвердительно кивает и вместе с какао достает с верхней полочки кофе. Они приканчивают сникерс, когда только успела закончиться заставка, и смеются от этого во все горло. Они все так же валяются на полу в гостиной, только на этот раз укрытые пледом, и Тэхен приподнимает над собой чашку с горячим напитком, чтобы не заплескать укрывало. Тэхен полностью погружается в мир хоббитов и вслух удивляется круговерти вокруг жалкого куска металла, а Хосок даже не пытается сосредоточиться на фильме, который видела уже раза три. Она рассматривает Тэхен, ее профиль, подсвеченный в темноте экраном ноутбука, и старается не думать о том, что футон у нее один. Тэхен впервые зевает, когда Фродо вызывается сам нести кольцо, но упорно мотает головой и устраивается на коленях Хосок удобнее, мол, смотрим до победного конца. Хосок подавляет зевок, скидывает девушку со своих коленей и исчезает на кухне –варить кофе. А спустя две чашки и несчётное количество тщательно скрываемых зевков что-то громко щелкает, и весь дом погружается в темноту. – Мне страшно, – шепчет Тэхен, и голос ее звучит по-детски жалобно. Хосок находит ее ладонь под пледом своей и успокаивающе сжимает. Кажется, где-то в шкафу завалялись свечи, и все, наверное, не так уж и страшно. Тэхен не отходит от Хосок ни на секунду – держится за ее домашнюю майку, как маленький ребенок. Свечи оказываются на своем месте, – длинные, чуть кривые, – и пока Тэхен присвечивает телефоном, Хосок осторожно пытается установить их в старой чашке. Спустя несколько минут ее старания увенчиваются успехом, и темноту прорезают два дрожащих огонька. О том, чтобы лечь спать, не идет и речи – Тэхен утаскивает Хосок обратно на пол, к уютному пледу, вот только на этот раз ложится не на колени, а льнет под бок и прижимается близко, жарко выдыхая в шею. Это Тэхен, успокаивает себя Хосок. Это нормально. – Если тебя это смущает, то я могу перестать, – шепчет Тэхен, и у Хосок мурашки от ее дыхания по коже бегут. Она отрицательно мотает головой, а Тэхен закидывает ей ноги на колени. – Это хорошо. Мы ведь знакомы целую вечность. Четыре часа, полтора фильма и пьяная ночь на намджуновой квартире – для вечности маловато, но Хосок не спорит. Наверное, потому что ей самой кажется, что она знает Тэхен всю жизнь – и чуть дольше. Хосок полурассеянно гладит ее по плечам, иногда обводит большим пальцем ключицы и пересчитывает подушечками родинки – по памяти. Свечи горят медленно и почти не чадят, а в окно светит луна, и ее желтый свет затапливает комнату как молоко. В полнолуние обычно происходят странные вещи. Хотя в том, что Тэхен целует Хосок первой, ничего странного нет. Губы у Тэхен мягкие и вкуса какао, зализанные до гладкого блеска. Хосок робко водит по ним своими, не решаясь добавить к весьма невинному поцелую язык, но Тэхен решает все за нее. Она забирается к Хосок на колени и стонет в поцелуй совсем беспомощно, когда та легонько давит ей на затылок. Наверное, это неправильно – такой мокрый секс ртами, скапливающаяся в уголках вязкая слюна и влажные звуки. Наверное, это должно было быть по-другому – медленно, романтично и уж точно не на полу. Не то чтобы Хосок представляла. Но Тэхен слишком ласковая и слишком отчаянная. Слишком дурочка, поэтому может себе позволить вот так неумело, но страстно целоваться. И Хосок не станет отрицать, что это лучший поцелуй в ее жизни. Тэхен откровенно дрожит, когда Хосок нависает над ней. Они пытаются раздеть друг друга, но в темноте стукаются и путаются в ткани. Хосок чертыхается, когда застревает в вороте футболки, но Тэхен смеется – тихо, и смех этот успокаивает. Хосок обводит языком выпирающие ключицы и с трепетом прижимается губами к родинке, заметной даже в дрожащем свете свечей. Тэхен дышит глубоко и рвано, задирает голову и мягко притягивает Хосок к своей шее, мол, сюда, еще сюда целуй. И Хосок целует, сходя с ума от мысли, что завтра на это хрупкой тонкой шее расцветут багряные цветы. Тэхен – что-то наподобие тягучему волшебству. Хосок сходит с ума, когда гладит руками ее плоский твердый живот, бедра, и упивается притягательной гладкостью кожи. Тэхен – воплощение женственности и загадки: словно в сказке, нелепая девчонка в полночь превращается в сокровище. Свечи и луна только добавляют антуража. Хосок прихватывает губами розовые соски так, если бы пробовала корзинки с кремом, снимая нежную вершинку. От Тэхен пахнет кожей и дешевым парфюмом с розовым ароматом, и Хосок не покидает дурацкое видение – что на месте темных ореолов сосков вот-вот зацветут розовые бутоны. Это квинтэссенция необратимого – Тэхен можно целовать, ласкать и гладить длинными холодными пальцами. Тэхен стонет ломко и отчаянно, царапает хосоковы плечи, и что-то в ней кажется Хосок до невозможности красивым – не то разметавшиеся влажные волосы, не то удовлетворенный взгляд неумело подведенных глаз. Утром Хосок просыпается одна. Тело ломит и болит от сна на жестком полу, плечо саднивеет – от царапин. А, еще рука затекла, а на предплечье отчетливо вдавлен след чужих волос – (будто) кто-то спал на этой руке всю ночь. Тэхен обнаруживается на кухне – сидит на подоконнике и болтает ногами на высоте восьмого этажа. Хосок не хватается за сердце, не истерит и не кричит, только выдыхает хриплое «доброе утро» – чтобы не испугать. Тэхен не отвечает, только ссутулится еще сильнее и подносит руку ко рту, чтобы откусить зажатый между пальцев кусочек рафинада. Хосок обнимает ее бережно и с опаской. Тэхен похожа на сломленного ангела, и острые лопатки вкупе с алыми засосами почему-то усиливают впечатление. – Я говорила, что у тебя отвратительные занавески? – подает голос Тэхен. Хосок мычит что-то неразборчивое. – Нам нужно в магазин. За занавесками, сахаром и новыми трусами. Извини, – Тэхен поворачивается к Хосок и улыбается своей некрасивой квадратной улыбкой, – но эти со Спанч Бобом я забираю себе.