Предложение

Нескольким тусклым лампам не разогнать царящий в баре полумрак. Он такой вязкий и липкий, что, кажется, стелется пеленой перед глазами, покрывает плесенью кристально чистые бокалы, ряды разномастных бутылок с алкоголем и даже до блеска отполированную барную стойку. Полумрак пахнет безысходностью. Впрочем, этим заведение Миднайта мало чем отличается от обычного, человеческого: сюда тоже приходят зализывать раны и притуплять восприятие. А еще – забывать. Но есть воспоминания, стереть которые не под силу ни алкоголю, ни наркотикам. Есть боль, которую невозможно забыть. И страх, – который будет с тобой до последнего предсмертного вздоха. Джон улыбается, косо и саркастично. Затягивается, прогоняя через легкие очередную порцию отравы, и выдыхает – прямо в лицо собеседника: - ... над этим стоит подумать, Миднайт. Я прошу тебя. - Я не изменю своего решения. Что бы ни произошло, - хозяин клуба постукивает тяжелыми перстнями по лаковой поверхности стойки, кивает бармену. – Сегодня мистер Константин пьет за мой счет. Затем он вновь поворачивается к сидящему Джону. Рассматривает его осунувшееся лицо, помятый пиджак, пальцы, сжимающие сигарету, всклоченные волосы. - Ты можешь напиться сегодня, Джон. Но я бы на твоем месте пошел бы отоспаться. И… пожалуйста, не принимай поспешных решений. Константин хмыкает, а Миднайт, которого полукровки ласково зовут Папашей, разворачивается и исчезает в глубине своего заведения. Джон трет виски дрожащими от недосыпа пальцами. Джон затягивается. Джон делает знак бармену, кивая: «Повторить». Сейчас всего семь вечера, и клуб тих, молчалив и пуст. И можно было бы пропустить пару стаканчиков и уйти, как советовал Миднайт. Но… Пути Джона Константина неисповедимы. Даже для самого Джона Константина. Самоубийца, охотник на бесов, экзорцист и, по совместительству, торговец крадеными реликвиями Джон Константин устало прикрывает глаза. *** Двумя днями ранее. - Джонни, мальчик… - Отъебись от меня, чертов ублюдок. Я тебя не приглашал!.. – сипит Джон в тисках цепких пальцев. - Когда это Ад нуждался в приглашении? – вскидывает брови Бальтазар, сильнее сжимая руку на шее Константина. Как гребаный полукровка обошел защитные руны, Джон не понимает до сих пор. Но это неважно. Уже неважно, потому что он здесь, – и это факт; и охотник с радостью отправил бы зарвавшуюся нечисть обратно в Преисподнюю, – вот только пистолет с освященными пулями, благодаря ловкому пинку Бальтазара, валяется под кроватью. Благодаря нему же, ампулы со святой водой аккуратно разбились о стену и сейчас напоминают о себе лишь сиротливыми лужицами на полу. А ублюдок улыбается и шепчет прямо в стиснутые губы смертного: - Я к тебе с приветом от Хозяина. По твою душу… - Сатана сам явится, я знаю, знаю, - задыхаясь, выдавливает Константин. – Похоже, Ад в нетерпении? Бальтазар хохочет, сильнее придавливая Джона к кровати: - Ад в предвкушении, сладкий. Он наклоняется над экзорцистом, и язык, гибкий, горячий, скользит по его щеке, проходится по изгибам ушной раковины: - Как жаль, что мы расстанемся, Джонни. Я так и не попробовал на вкус твою кровь. Джон шипит в ответ, выплевывая полузадушенные проклятия, и извивается под оседлавшим его полудемоном, и пытается скинуть Бальтазара. - Сколько тебе отмерили? Три месяца, пять? Полгода, год? - Какая, к чертям, разница?.. Константин хочет сказать что-то еще, но его скручивает очередной приступ кашля, такой силы, что Бальтазар даже ослабляет хватку, оставляя в покое горло человека. Немигающие глаза без радужки задумчиво наблюдают за выхаркивающим свои легкие Джоном. Наконец, Константин приподнимается на локтях, сплевывая кровь в кулак. Уставше смотрит на Бальтазара: - А теперь еще раз. Что ты здесь забыл? Я имею в виду, на самом деле. Бальтазар, как ни в чем не бывало, встает, прохаживаясь по комнате: - У меня действительно к тебе послание от Люцифера. Предложение. Деловое. Выгодное. Как на счет того, чтобы избежать вечности в Аду? Константин скептически вскидывает бровь. И тянется за пачкой сигарет, лежащей на прикроватной тумбе. Оглядывается в поисках невесть куда запропастившейся зажигалки. - Позволь мне, - улыбается Бальтазар, присаживаясь возле Джона на кровать. Щелкает пальцами, – и на кончике указательного вспыхивает неестественно оранжевое пламя. Константин прикуривает и смотрит на полудемона, сидящего в его спальне с таким видом, будто он захаживает сюда каждый день. Затягивается и произносит: - Я слушаю… *** - Джон, да ты спятил, Джон. - Если бы ты был на моем месте, Миднайт... Это не так уж и… - Даже не смей думать об этом. - Да какая, в конце концов, разница? - Какая? Какая?! Миднайт не выдерживает, вскакивая с кресла. Хватает Джона за грудки, встряхивая. - Ты вообще понимаешь, кем станешь? Знаешь, на что идешь? Бледные губы непроизвольно вытягиваются в улыбке: - Знание… от него всегда мало проку. Я двадцать лет жил с этим знанием и в итоге попаду в Ад. Миднайт с бесконечным удивлением смотрит на друга. Вглядывается в его глаза: мутный, как будто пьяный, взгляд, белки, отливающие желтизной, испещренные красными нитками лопнувших сосудов. Он отпускает Константина, и экзорцист еле удерживается на ногах. И снова заходится в приступе кашля. - Мне осталось совсем немного, Миднайт. - Но этого достаточно, чтобы подумать… - Я думал над этим… Достаточно. Мне только нужно знать: ты или он. Мне бы хотелось, чтобы это был ты… Константин ухмыляется, но за этой ухмылкой спрятана жуткая, всепоглощающая безнадежность. Миднайт видит это. Видит, но все равно отвечает: - Ни за что. Хочешь сходить с ума – делай это в одиночестве. «Сходить с ума? Я уже с него сошел. На предыдущей станции», - улыбается Константин, доставая из пачки очередную сигарету. … Папаша Миднайт говорит что-то еще и, кажется, кивает бармену. Собираясь уходить, он произносит: - Ты можешь напиться сегодня, Джон. Но я бы на твоем месте пошел бы отоспался. И… пожалуйста, не принимай поспешных решений. «Таких поспешных решений я в жизни не принимал. И, скорее всего, уже не приму». И от этой мысли на бледном лице появляется кривая, безумная улыбка – улыбка человека, приговоренного к смертной казни, у которого как бы невзначай интересуются, что предпочтительнее: электрический стул, расстрел или старое доброе повешение? *** Один день назад: Эта комната, как и вся квартира… Она – как будто вне пространства и времени: джазовые пластинки и бутыли со святой водой у окон, пыльные жалюзи и облезшая краска на стенах. Цвет паркета уже не разобрать, – витиеватый узор покрывают пятна сомнительного происхождения, и Бальтазар брезгливо поджимает губы, перекатывая по пальцам монету. Слышится звон ключей, щелкает дверной замок, – и хозяин в распахнутом плаще, промокший до нитки, замирает на пороге: - Опять ты. Голос – под стать внешнему виду: серый, холодный. И ни злости, ни ненависти, – тупая безысходность. - Льет как из ведра, вкусссный Джонни, - ухмыляется полукровка, оборачиваясь к вошедшему. – Небеса плачут о тебе, сладкий. И что же ты решил? Константин саркастически хмыкает: - Не торопи меня, Бальтазар. У тебя нет такого права. Плащ стекает на вешалке в прихожей, рядом валяются мокрые, пахнущие отсыревшей кожей ботинки. Константин стоит у плиты, над кастрюлей, заменяющей экзорцисту чайник, и никак не реагирует на расположившегося в комнате полудемона. Тот как раз заканчивает пространное рассуждение о том, что в таком месте, как квартира Джона, сгниет заживо любой, – и охотник на бесов тому яркое подтверждение: - Пыль, сигаретный дым и эта кошмарная вонь окуривательных трав, – и ты удивляешься раку легких, Джонни? Ужасный смрад, наглухо закрытые окна. Хоть бы кондиционер поставил… - Бальтазар, ты собираешься приходить ко мне каждый вечер? Я же сказал: я подумаю над предложением твоего хозяина и дам знать о своем решении… Внезапно неизвестная сила хватает Джона за шкирку и, протаскивая через всю комнату, впечатывает в стену. Толкает обратно, – и Константин врезается спиной, падает на огромный дубовый стол. Бальтазар склоняется над ним: непривычный, хищный оскал-улыбка, зализанные волосы и голубые, человеческие глаза. «Голубые… Иисусе!» - Не угадал, Джонниии, - так характерно растягивает его имя только один из неживущих на земле. - Люцифер, - шипит Константин, пытаясь подняться. Нечистый толкает его в грудь легко, практически кончиками пальцев, но этого достаточно, чтобы удержать экзорциста в горизонтальном положении. - Скучал по мне? – дьявол говорит ласково, приторно-нежно. - Но как ты?.. - О, не стоит удивляться, Джонни. Если демон-солдат может прорваться к вам через человека, то почему мне не под силу потеснить полукровку? На время, исключительно на время. Дьявол усмехается, – и Константин сглатывает, видя раздвоенный язык, скользящий между приоткрытых губ полукровки. - Ты заставляешь меня нервничать, временя с ответом, - говорит Дьявол. И Джон чувствует, как невидимая сила распинает его на столе: сжимает запястья, лодыжки, не дает вырваться. Держит крепко. И чье-то горячее дыхание врезается в шею. Чьи-то невидимые влажные губы касаются кожи на скуле. А Люцифер – вот он: как ни в чем не бывало стоит у края стола, внимательно наблюдая за трепыханием человека. Улыбаясь губами Бальтазара, одергивая ворот рубашки Бальтазара, поправляя часы Бальтазара. - С чего вообще ты расщедрился на подобное предложение? - О, Джонни, было бы сладко заполучить тебя назад, домой. Мы хорошенько поразвлеклись тогда, двадцать лет назад. Ах, время, ты так неумолимо, - практически мурлычет Нечистый. – И вот ты уже снова готовишься к нашим кровавым забавам. И правильно делаешь… Но у меня на тебя особые планы, Джон Константин. Человек выдыхает. Значит, сегодняшний вечер не последний. Значит, Дьявол здесь не для того, чтобы намотать его кишки в кулак. - Нет, Джон, конечно же нет. Я не могу убить тебя, даже если бы и захотел, - раздвоенный язык влажно скользит по нижней губе Дьявола, - я здесь для того, чтобы убедить тебя. Бальтазар в этом не преуспел. Он так мягок с тобой, Джонниии, так обходительно-нежен. Не волнуйся, я нежным не буду. Константина захлестывает волна боли, – невидимые зубы впиваются в грудную клетку, раздирая кожу, заливая красным рубашку. Дьявол стоит, опираясь на стол, и наблюдает. За тем, как что-то срывает с экзорциста одежду, впивается в бледное, худое тело невидимыми когтями. Как Константин силится сдержать рвущийся наружу крик. Как кожа на предплечьях лопается, кровоточа, заливая собой знак Красного Короля. Джона гнет дугой от боли, она раздирает каждую клетку его тела, заставляя сознание выворачиваться наизнанку. Перед глазами все плывет, и человек видит лишь рассеянную улыбку Дьявола, постукивающего пальцами по столу. - Господи милостивый, - хрипит Джон, когда невидимая рука сдавливает его горло, перекрывая доступ к кислороду. - Никакого милосердия сегодня, мой мальчик, - шире улыбается Дьявол. – Только боль. Боль и немного унижения. А потом Люцифер начинает раздеваться. И на Джона накатывает ужас; он сжимает в тисках разум, давит на инстинкт самосохранения, и человек вновь и вновь пытается вырваться из невидимых пут, впивается ногтями в шершавую поверхность стола, скребет по ней, дергает раздвинутыми ногами. Золотые побрякушки с запястий падают вниз, следом отправляются часы, пиджак, вызывающе-красная этонская рубашка, обувь, брюки и дорогое нижнее белье. Люцифер-Бальтазар лениво поглаживает себя по члену, смотрит на Джона пронзительными, неестественно голубыми глазами и подтягивает человека к краю стола. - Это тело весьма скромно, по сравнению с моим истинным обличием, - он ухмыляется, устраиваясь между разведенных бедер Константина. – Ты помнишь, верно, Джонни? Экзорцист матерится, зажмуриваясь, не веря до конца, что это происходит с ним опять. Цена за самоубийство была слишком высока, тогда, двадцать лет назад. Он заплатил её, извиваясь под дьяволом, который за две минуты, проведенные в Аду, изнасиловал его более двух десятков раз. Он заплатил, но все же остался в неоплатном. Время в Преисподней течет иначе. И только боль всегда остается болью. Константин – болезненный комок из напряженных нервов – что-то неразборчиво всхлипывает и практически шепчет: - Не надо, пожалуйста, не надо… Дьявол, оглаживающий внутреннюю сторону его бедер, недоуменно вскидывает бровь: - О чем ты, сладкий? Я ведь скучал, приполз из самого Ада... И так просто тебя не оставлю. По крайней мере, не сегодня… Ах, Джонни, мне так не хватает твоих длинных волос. Ублюдок улыбается, подхватывая Константина под дрожащие колени, прижимая их к груди человека, вынуждая открыться. Константин зажмуривается. Его сознание бултыхается, тонет в волнах ужаса, в обещании мучений. Он мечтает вырубиться, быть никем и нигде, только бы никогда снова не познать разрывающую плоть и разум боль, не проходить через это снова. Только не снова. Он не выдержит этого. - Джонни, ты дрожишь, мой мальчик? – шепот Люцифера ощущается влажным дыханием на внутренней стороне бедра. – Не бойся, будешь послушным, - и я дам тебе возможность почувствовать не только боль… Гибкий раздвоенный язык скользит по бедру, кончиками проходится по паху, мошонке и змеей двигается дальше, утыкаясь в сжавшийся сфинктер, усиливая давление на тугие мышцы. Наконец Константин чувствует, как горячий и влажный язык проникает внутрь, преодолевая сопротивление. Он мотает головой, вскидывает бедра, пытаясь вытолкнуть чужую плоть, убрать язык из собственной задницы. Он - длинный, толстый и совершенно нечеловеческий - проникает в Джона глубоко и сильно, заполняя собой, растягивая, насаживая. Джон стонет от тянущей боли, Джон шипит проклятия и умоляет Бога, всех известных богов прекратить это. Кажется, он начинает умолять и Дьявола… Или это не его голос, дрожащий, срывающийся, просит: «Не надо, остановись, пожалуйста, пожалуйста»? Но язык движется дальше, глубже, задевает простату. Раз, другой. И, вместе с проклятиями, изо рта Джона вырываются полузадушенные стоны. Прижатые к груди колени крепко держит Люцифер, запястья передавлены невидимыми путами, а предплечья до сих пор кровоточат. Но, вместе с болью, еще пять минут назад терзавшей его тело, внизу живота все сжимается в тугом, болезненном удовольствии, и Джон ощущает, как медленными толчками встает член. Кончики языка двигаются внутри, поглаживая, лаская, надавливают на простату, а твердый, толстый язык растягивает тугие мышцы, давит на стенки… Безумие. Константин матерится сквозь зубы. Такое унижение: не просто лежать под Дьяволом, но еще и получать от этого удовольствие... Как… - Как низко ты пал, Джон Константин, - улыбается Сатана, а его кошмарный язык наконец исчезает за вытянутыми губами. – Ты весь сочишься смазкой. Дьявол склоняется над пахом Джона и проводит раздвоенным кончиком по устью уретры, слизывая прозрачную вязкую жидкость. Джон не в силах удержать болезненно-протяжного стона. Он напряжен и слишком возбужден таким риммингом. И это ужасно, это ужаснее всего, – но такого безумного желания Константин не чувствовал никогда. Ни разу за свою долбанную покалеченную жизнь. - О Боже. - Бог не имеет к этому никакого отношения, мой сладкий. Внезапно невидимые цепи исчезают, а дьявол подхватывает его под ягодицы и направляет свой член в растянутое отверстие. Джон не понимает, почему Люцифер убрал путы, но взгляд прищуренных голубых глаз быстро объясняет это: - Подтяни колени к груди, радость моя, - выдыхает дьявол, толкаясь внутрь. Джону бы отпихнуть Нечистого, вырваться, добраться до кухонного ящика, где всегда лежит освященное оружие, но он только захлебывается воздухом от тянущей боли и прогибается под трахающим его Дьяволом. И послушно обхватывает руками колени, притягивая их как можно ближе. Раскрываясь и подставляясь двигающемуся в нем Люциферу. «Какое безумие», - мысль одинокая, истеричная, пульсирующая, неизвестно как затесавшаяся в охваченный желанием разум. Люцифер двигается тяжело, рывками, наваливаясь. Он то вгоняет член до основания, то почти вытаскивает, заставляя Константина охать и болезненно сжиматься вокруг головки. У Бальтазара сильное, хорошо сложенное тело, цепкие пальцы, ровный, большой член – но это все не идет ни в какое сравнение с неестественными на таком смуглом лице голубыми глазами. Глазами, обещающими Джону все самые извращенные ласки в случае согласия или вечные муки Ада, если Константин решит отказаться от столь заманчивого предложения. Каждым движением члена Бальтазар затрагивает простату, и Джона ведет, ему так невыносимо хочется кончить… И он стонет, горячо и пошло, когда Нечистый вновь склоняется над ним, и язык длиннющим канатом сжимается вокруг болезненно-напряженного члена. Достаточно пары влажных скольжений, сильного нажатия – и Константин кончает, пачкая дьявольский язык и собственный живот спермой. Он инстинктивно сжимается, стискивая в себе член Люцифера, – и Сатана в теле полукровки выплескивается в него, обжигая стенки вязким горячим семенем. Он улыбается пошло и удовлетворенно, глядя на взмокшего, распластанного на столе экзорциста, перепачкавшегося в собственной крови и сперме. Он опирается руками на живот человека и мурлычет: - Так что же, Джонни? Что ты решил? - Ты уже знаешь что, - еле находит в себе силы выдохнуть Константин. - Знаю, радость моя. Знаю… Еще увидимся, сладкий. Дьявол моргает. А в следующий миг тело Бальтазара подкашивается и кулем валится на пол. Джон заходится в приступе кашля и, сплевывая кровь на пол, с трудом сползает со стола. Ноги до сих пор дрожат, и приходится цепляться за стены, чтобы не упасть по дороге к ванной. Константин еле стоит под душем, промывая многочисленные раны, пытаясь хоть как-то вымыть кровь из растраханной задницы. А на пороге ванной появляется Бальтазар. Он в легком шоке и полнейшем недоумении. Смотрит на стоящего под душем Константина и выдавливает наконец: - Что это было? - Тобой попользовались, - устало отвечает Джон. – Нами обоими. - Нечестно. Я снова не попробовал тебя, Джонни, - капризно поджимает губы полудемон. *** Он сидит в баре Миднайта и надирается односолодовым. Джон не знает, запомнит ли он что-нибудь, сохранит ли память, но он точно знает, что не хочет этого помнить. «Уволь меня от принятия таких решений в будущем». «Всенепременно, радость моя», - мерзкий, знакомый голос, привычно растягивающий слова. Начинающаяся шизофрения, или Люцифер действительно поселился в его голове? Впрочем, неважно. Константин снова закуривает сигарету и даже не кивает подсаживающемуся к нему за стойку Бальтазару. Полукровка с интересом смотрит на человека и спрашивает почти сочувствующе: - Миднайт отказался? - Да. - Тогда пойдем. Пора… Бальтазар хватает за руку экзорциста и тащит в один из этих пошлых миднайтовских кабинетов: с низкими кожаными диванами, темными гладкими полами и зеркальными потолками. Полукровка выуживает из кармана пиджака складной нож и, улыбаясь, вспарывает себе запястье. На недоумение Джона отвечает смешком: - Часть ритуала, знаешь ли. Подставишь бокал или будешь пить прямо из раны? Константин скептически ухмыляется и подносит окровавленное запястье к губам. Краем глаза он видит, как темная, в полумраке кажущаяся черной (а, может, являющаяся таковой на самом деле) кровь заливает манжеты дорогой рубашки, пачкает собой запонку с крупным камнем… А потом припадает губами к намеренно неаккуратной ране, делая тяжелые, глубокие глотки. Бальтазар жадно следит за Константином своими немигающими глазами без радужки. И через минуту отнимает собственное запястье от перепачканных губ человека. Экзорцист смотрит на него вопросительно и ожидающе. Бальтазар усмехается, притягивая человека к себе. Он неожиданно подносит руку Джона – ту, которой он сжимал кровоточащее запястье полудемона, – ко рту и с наслаждением облизывает длинные, пахнущие никотином пальцы, всасывая в рот фаланги. Константин молчит и не мешает, – он видел и более странные ритуалы. Но, завороженный движением влажного языка по пальцам, он не замечает, как во второй руке полукровки появляется кинжал, – и метким движением Бальтазар вгоняет его между ребер, аккурат в уставшее, уже раз останавливавшееся сердце. Для того чтобы остановить его снова. *** Спустя полчаса Константин приходит в себя. Сидя на полу, прижавшись спиной к подушкам низкого диванчика. Он разрывает пропитанную кровью рубашку и шарит рукой по бледной груди, выискивая рану, нанесенную полудемоном. Но грудь чиста – и на коже нет даже следов крови. - Вставай Джон, нас ждут великие дела, - комично взмахивает руками Бальтазар, одним движением ставя Константина на ноги. Он с улыбкой протягивает Джону костюм. Кивая: - Переоденься. Будто в тумане, Джон снимает окровавленную одежду. Натягивает костюм, принесенный Бальтазаром. Все элементы - черные, абсолютно черные: брюки, пиджак, рубашка. - Идем, - наконец окликает его Бальтазар. И толкает на себя массивную дверь кабинета. *** Безумная какофония звуков. Кто-то зовет это музыкой. Толпа выгибается на танцполе, толпа из людей и из вознесшихся и падших. Их силуэты вспыхивают причудливыми фигурами в пульсирующем красном свете, а хозяин этого сумасшедшего заведения стоит у стены, тяжело опираясь на свою лаковую трость. Когда дверь одного из кабинетов распахивается, Миднайт вскидывает взгляд, всматриваясь в идущую по залу пару. Бальтазар. Как обычно, одетый до безвкусья дорого, унизанный десятком побрякушек. Он даже не смотрит в сторону Миднайта, он слишком торопится, слишком увлеченно рассказывает что-то своему спутнику. А бок о бок с ним идет прямой, как струна, Константин. Джон Константин – он был им когда-то. Видно, что ему неудобно в дорогой, явно выбранной Бальтазаром одежде. Черное слишком сильно оттеняет и без того бледное лицо. Но оно – оно непроницаемо для Миднайта. Уже не проницаемо… И слишком гладкая кожа, не отмеченная желтизной курильщика, и пальцы не дрожат в привычном танце никотиновой зависимости. Лишь брови, как и раньше, изгибаются скептично на увлеченную речь Бальтазара. Но взгляд, он устремлен на Миднайта. Взгляд темных, лишенных радужки глаз. Когда они проходят мимо Папаши, Джон притормаживает, рукой останавливая поток Бальтазаровского словоблудия. Константин тяжело смотрит Миднайту прямо в глаза. И произносит тихо, без обиды, без горечи. Просто устало: - Мне жаль, что это был не ты, Миднайт. Я бы лучше принял смерть от друга. Миднайт смотрит в эти немигающие темные глаза и склоняет голову: - Мне тоже жаль… Мне тоже жаль тебя, полукровка.