Всё возможное

Уставший от нескончаемых дневных забот, он проваливается в сон, едва донеся голову до подушки. В этот раз грёзы, направляемые могуществом Ирмо, — одна из немногих милостей Валар к Изгнанникам — переносят его в Тирион, на террасу королевского дворца. По переливчатым малахитовым плитам идёт она. И останавливается в нескольких шагах, устремив к нему ясный взгляд. Гибкий силуэт в алом шерстяном платье, оттеняющем яркость губ; белокурые волосы, рассыпавшиеся по плечам, мягче и тоньше шёлка — он помнит это так живо, будто расстался с ней только вчера. И сердце его словно стягивает медный обруч — такой же, какой украшает его чело. — Зачем ты снова снишься мне, Элевтайнэ? — с горечью спрашивает он. — Потому что ты всё ещё любишь меня, — она говорит это как нечто очевидное. — Я любил ту, которая должна была пойти вместе со мной! Которая не ведала уныния, сомнения и страха. — Меня удержали не они, и ты это знаешь. — Хорошо, а что же тогда? Мудрость и осторожность? — иронически спрашивает он. — Всего лишь глупая женская ревность, — грустно усмехается она. — Я не желала делить тебя с ней. — С кем? — его удивлению нет предела. — С твоей Клятвой, конечно, — она выплёвывает это слово с отвращением, будто скверную пищу. — Но… Эльвэ, это же другое! Она ведь не женщина, — он пытается снова подшучивать, но смех будто стынет на губах: Сущность, о которой они ведут речь, умеет смеяться куда лучше него. — Она сильнее любой женщины, — качает головой Элевтайнэ. — И ненасытнее. Мне были нужны только твоя любовь и нежность, а она хочет поглотить тебя без остатка. И мне страшно, что когда-нибудь это случится. Прости, но я не смогла бы безучастно смотреть, как эта тварь по частям пожирает того, кто мне дорог. И бороться с ней — выше моих сил, я всего лишь дитя Единого Отца, а не Он сам. Какое-то время он не находится с ответом, сопротивляясь собственному бессилию и отчаянию. Но они превозмогают его волю, и тогда он медленно и трудно выталкивает из себя слова: — Эльвэ… я безмерно виноват перед тобой… но я ничего уже не могу сделать для нас. — Да, — просто и горько отвечает она, зная, как тягостно для него это признание — для него, не привыкшего сдаваться. И когда признание уже сделано, он может погрузиться ещё глубже в недра своего сердца — туда, где кроются неизбывная тоска и страстная жажда тепла. Которые сквозят в его голосе, когда он выдыхает почти стоном: — Светлая моя, желанная… если бы ты знала, как мне не хватает тебя в Сирых Землях… Как и наяву, она чувствует его. И подходит совсем близко, словно предвосхищая следующую его фразу: — Можно, я обниму тебя? Впервые за их встречу лицо Элевтайнэ светлеет, она улыбается возлюбленному — счастливо и открыто, как в прежние времена; её печаль бежит прочь и затаивается лишь в уголках глаз: — Конечно, можно, милый. Мне жаль, что я не могу дать тебе большего, но то, что в моей власти — всегда твоё. И он чувствует, как силы возвращаются к нему. — Не жалей, моё солнце, — беспечно отвечает он и возвращает её улыбку. — Для меня и это — великая радость! Она прекрасно сложена — под стать ему самому. Её тело крепко и закалённо — она неутомимая наездница, учившаяся обращению с лошадьми у самого Оромэ; и легко взбирается на самые высокие деревья, собирая мёд диких пчёл. Но он помнит, какой податливой и нежной она может становиться в его объятиях. И нетерпеливо привлекает её к себе — о, как долго он этого ждал! Эльвэ покорно кладёт голову ему на грудь — он чувствует её дыхание и, обнимая левой рукой за плечи, бережно вплетая пальцы в волосы, скользит другой ладонью по её телу, полной мерой вбирая ощущение тепла и близости. Во сне у него всегда две руки.