Белладонна

Когда они только встретились, Вайолет показался Чеслоку… Странным. Нет, не таким странным, как сейчас, а странным куда больше. Даже немного жутковато было понимать, что этот парень будет находится в одном доме, совсем рядом… Ежедневно и еженощно. Еженощно – куда чаще, ведь Вайолет не любил свет. А еще Вайолет задавал странные вопросы. – Я слышал, ты играешь на многих музыкальных инструментах? Тогда Чеслок решил загордиться, выгородить себя, задрать нос – он и сейчас так делал частенько, но только не с Вайолетом. Он понял, он осознал, что не может выпендриваться перед Вайолетом, его префектом, его старшекурсником – а тогда мозгов не хватало. – Я играю на флейте, контрабасе, фортепиано и волынке, – ответил тогда он. – Учусь на органе. – Органе? А почему не на скрипке? – послышалось из-под темного капюшона. – Орган, это, конечно, сложно и красиво, но скрипка… Она традиционней. О, как тогда разозлился Чеслок. Традиции, традиции – что Вайолет, что его дружки из других дортуаров – гори они синим пламенем, – все они помешались на традициях. Глупых и ненужных, как думал Чеслок. Он быстро освоил орган. Потом перешел на арфу, не хотел, не хотел касаться скрипки из-за Вайолета, потому что... Впечатлительным был. Дураком злопамятным был, да и сейчас остался. Дураком, которого легко, как оказалось, спровоцировать. «Ты никогда не научишься играть на скрипке». И Чеслок научился. Научился назло, научился так, что ни на чем другом более виртуозно играть не мог – научился, чтобы утереть нос Вайолету. Но… Полюбил. Полюбил этот чертов инструмент, от которого его пальцы поначалу резались в кровь – об струны. Который ненавидел с самого начала, но за которым ухаживал куда более нежно, чем за всеми остальными – любовно потирал гриф, осторожно натягивал струны и ласково полировал бока… Касаться скрипки ежедневно – вот о чем смог думать Чеслок, и только об этом. Но он никогда не оставался с ней один. Вайолет всегда был рядом. Следил, Чеслок никогда его не видел, но взгляд его – ловкий, изворотливый и щекотливый – чувствовал всегда. Казалось, Грегори смотрел на него настолько много, что сама скрипка стала подобна ему, начала щекотать кончики пальцев, игриво подергивать смычок... Приподнимать изящной ладонью подбородок. А в один день Вайолет прятаться не стал. – Ты действительно красиво играешь, – сказал он, спускаясь вниз по лестнице. Медленно, почти бесшумно, только полы мантии зашуршали – и Чеслок не отступил, как делал это всегда. – Я говорил, что научусь. Я научился, – ответил ему Чеслок, опуская инструмент, и вздрогнул – пальцы Грегори коснулись грифа скрипки, холодные, тонкие. А еще – его руки, что эту скрипку держала. – Ты сделал гораздо большее, чем просто научился. Наблюдать за тобой было истинным удовольствием, – криво улыбнулся тогда Грегори, клокотливо смеясь. – Я хотел тебе кое-что предложить. Кажется, в тот день Чеслок впервые увидел эти темные глаза. Не очень красивые, но глубокие, завораживающие, затягивающие… Невероятные. – На данный момент я – фэг префекта. Не хочешь стать моим фэгом? «Тебе придется сказать об этом своему старшекурснику», – вот что подразумевал тогда Вайолет. Чеслок понимал это; Чеслок осознавал это, но… Разве мог Чеслок ему отказать? Ему, тому, кто подарил любовь к скрипке? И потому Чеслок ответил почти не сомневаясь, почти не боясь. – Было бы здорово. Вайолет был колким. Его голос, его взгляд – тягучий и прекрасный, он весь сквозил чем-то ядовитым, чем-то опасным. Но если принять лишь несколько капель белладонны, ты не умрешь, только твои зрачки расширятся… Глаза станут выразительнее, красивее. Грегори Вайолет смог стать белладонной Чеслока. – Будешь играть мне каждый день, – довольно улыбнулся Грегори, и ладонь его проскользила чуть выше, почти занимая место скрипки в руке Чеслока – и в его жизни. – Буду играть для тебя каждый день, – почти прошептал тот, а потом вздрогнул – Вайолет дотронулся до его шрама, что шел почти через все лицо. – Прекрасно, – тихо пробормотал он, прячась под капюшон вновь. И ушел, оставив после себя только вдохновение.