Радикальная ложь Илая Локера

Прятать ложь в своей радикальной, выводящей из себя честности — в этом весь Илай. Мятая рубашка неряшливо, по-дурацки торчит из-под растянутого свитера. Вопиющая, наплевательская небрежность, бьющая по глазам, не вписывающаяся в строгий офисный канон — и это не то что бы ложь, но его едва заметно знобит. Если не знать о его привычке работать по ночам, об ужасно вредной, оставшейся еще со времен колледжа привычке спать сутки через двое, выжимая из загнанного мозга последние предсудорожные резервы, это можно принять за легкую форму простуды. Бледность, озноб, легкий тремор рук — если немного напрячься, это действительно можно принять. Доктор Лайтман в итоге смог. Торрес смеется, называя Локера ранней пташкой, но Лайтману совсем не до смеха. Он едва заметно ведет носом, проходя мимо: от Илая ощутимо несет перегаром дешевого кофе из автомата, аспирином и каким-то накрахмаленным отутюженным теплом, словно от постели безнадежно больного пациента. Смотреть на него тоже больно, как будто светят яркой лампой прямо по глазам — вот-вот и начнется допрос. И это слишком откровенно, слишком банально и очевидно, чтобы в итоге оказаться правдой, но Кэл смотрит, хотя больше всего ему хочется отвернуться и крепко зажмуриться, потому что все это просто слишком. Глупо просить его взять передышку и пойти домой — не согласится. Будет работать на износ, словно какой-то новичок-энтузиаст, изо всех сил пытающийся что-то там доказать. Впервые доктору Лайтману становится по-настоящему не по себе. Одержимость, у которой нет никаких оснований. Да, его не выбирали как Торрес и, конечно, у него не было ее природного таланта, а так же привлекательных, по-женски пышных форм — он пришел сам, напросился, как мог, наверное, только он, и, не уставая доказывать, что он не просто какой-то там зеленый юнец-выскочка, добился в итоге своего. И это, в каком-то смысле, определило его отношение к работе, стало частью его самого. Я люблю свою работу — говорит Илай, произносит это в слух и улыбается — по-детски и открыто — он не лжет в отличие от Торрес, которая лишь делает вид будто верит ему. Когда она наконец-то выходит из кабинета, улыбка на его лице такая же мягкая и открытая, он опускает голову на сложенные перед собой ладони и произносит едва слышно:  — Но я ненавижу свою жизнь, блядь, как же я ее ненавижу. *** — Мне кажется, с Илаем что-то не так. Кэл смотрит на Торрес так же как и всегда, может чуть небрежнее обычного, но, в общем — так же. Цепкий и прямой взгляд из-под тяжелых век уже не вызывает у нее прежнего трепета — и все, о чем в этот момент мечтает доктор Лайтман, это заставить ее замолчать — лучше, если навсегда. Он почти на грани того, чтобы вцепиться в ее в горло и закричать, глядя прямо в ее изумленные и неверящие глаза: «оставь, оставь это нам, некоторые вещи нельзя озвучивать, как же ты не понимаешь!» — О чем ты? — Кэл обходит свой стол, и, наклонившись к Торрес, произносит почти по слогам. — Он в порядке. *** Два часа ночи, Локер сидит перед мониторами и ему даже не нужно оборачиваться, чтобы идентифицировать своего ночного гостя. — Два часа ночи. Что вы здесь делаете? Лайтман не отвечает, только подходит еще ближе, кладет сразу обе ладони на спинку кресла — туда, где начинают торчать острые, как у подростка, лопатки Илая. — Торрес думает, что с тобой что-то не так. — О, по-моему, она далеко не единственная, кто считает, что со мной «что-то не так». — А ты сам — что ты об этом думаешь? — Ну, я по-прежнему ношу ужасные свитера с оленями, подаренные мне мамой на рождество, а еще с удовольствием читаю журнальные колонки, вроде «Вопросы и ответы на все случаи жизни», а еще… — Не юли, — рука Лайтмана перемещается со спинки, в какой-то отстраненной полуласке пальцы ползут по шее. В потухшем экране Локер ловит их отражение: на лице Лайтмана откровенная усталость, а еще какой-то брезгливый интерес, будто он решил погладить вонючего уличного пса и теперь гадает — есть ли у того лишай или блохи, укусит или нет. Илай уверен, что все это было затеяно с одной единственной целью — незаметно прощупать его пульс. Однако через секунду сильные пальцы сжимаются на загривке, и этот переход кажется Локеру настолько резким, что от неожиданности он начинает шипеть. — Что вы делаете? Лайтман не отвечает, лишь перемещает свою руку, вплетая пальцы в густые вьющиеся пряди — он тянет, заставляя Илая запрокинуть голову назад и посмотреть прямо на него. Тот заламывает брови, открыв рот, его лицо кривится в каком-то странном выражении: чудесная смесь покорности и любопытства. — Пожалуйста, — шепчет он одними губами. — Пожалуйста что? — Отпустите, — с трудом выговаривает Локер. — Тебе не нравится? Илай не отвечает, и тогда Кэл сжимает пальцы сильнее. — Мне больно, — в его глазах мольба, обещание работать не покладая рук, что угодно: он переболеет, он сможет, он справится, он… — Тебе не нравится? …Он слишком слаб, чтобы соврать доктору Лайтману.