Боль

Ты один. Звучит ужасно, да? Хотя, может, одиночество и к лучшему? Любимая девушка не переваривает ни секунду общения с тобой, а родная мать всю жизнь проклинала себя, что не решилась на аборт. Какая жалость... Пит стоит на четвереньках, наблюдая за красной жидкостью. Она течёт, извиваясь, словно змея, вдоль выбитой кости, белеющей в ране, и капает на сырую землю, образуя пятно алого оттенка акварели. Воспоминания. Пит старается находить их в каждом луче, свет которых тускнеет с каждым днем. Зима так близко. Зачем тебе они? Оглянись. У тебя есть я. Да, ты пока капризничаешь, но ты сдашься, ведь надежда такая непостоянная. Она любит играть с человеческими эмоциями. Медленно окутывает разум, подчиняя себе твои мысли, ласково нашептывая: «Всё будет хорошо». Как маняще звучит «хорошо» в её устах, кажется, всё и вправду наладится, нужно только потерпеть, выждать… Ты закрываешь глаза, пытаешься убедить себя, что скоро кошмар закончится. Пит впивается ногтями в сырую землю, часто дыша, стараясь насытить организм кислородом, которого так мало в тесной камере. Один вдох — и затхлый воздух, пропитанный ароматом гниющей плоти врывается в истощенные лёгкие, причиняя жуткую боль: сломанное ребро с треском впивается в плоть. Глупенький, наивный мой мальчик. Ты совершенно не разбираешься в женщинах. Надежда — очередная женщина, пусть и с такой идеальной репутацией. Она просто играет с тобой. Получит своё и сбежит, оставив твою захудалую душонку гнить в этой камере. Но Пит сжимает зубы и продолжает дышать. Ему понадобится любой воздух для встречи с Антониусом. Сейчас в его руках новая жертва: откуда-то слышен женский крик. Слух Пита улавливает в нём знакомые нотки. Джоанна… Тебе ведь нравится этот звук? Послушай. Позволь себе улыбнуться, ведь это кричит не твоя израненная душа. Он пытается встать, действительно пытается, но руки слишком сильно дрожат, а потом и вовсе сдаются: резко сгибаются. Ничтожная попытка отвлечь с треском проваливается. Он слишком слаб, слишком болен и слишком устал — он не может помочь Джоанне. Он не виноват. Пит пытается закрыть уши, в попытке спастись от чужой пытки. Боль. Это многоликое существо, которое постоянно меняется, придумывая свой образ лично для тебя. Всегда разный цвет и запах, но только не звук. Безмолвный. Словно плач немого ребёнка. Никто тебя не услышит. И лгуны те, которые говорят, что умеют терпеть. Они ещё не чувствовали боли, ведь правда, Пит? И вдруг наступает тишина. Пит знает, что будет дальше. Его тело предательски дрожит, хотя раздражающего скрежета ключа в замке ещё не слышно, а когда разносятся скрипы ржавых петель, просыпается страх. — Детка, ты скучал? Голос звучит над самым ухом Пита. Он сжимает зубы от злости, пытаясь сдержать гнев внутри, но ответ вырывается, рассекая воздух своей ненавистью: — Не успел. По лицу Антониуса скользит одобрительная улыбка. Скоро он услышит сладостный крик и тихую молитву, почувствует приятное тепло на руках от его крови и увидит страх в голубых глазах. Он так скучал по своей любимой игрушке, главное её не сломать. Эта никчёмная жизнь слишком дорого ценится в высших кругах. Этой улыбке не хватает искренности. Хреновый из этого парня выходит актер, тебе так не кажется? Не мешало бы ему взять уроки у колючки Китнисс. Упс… прости. Больше никаких подколов. Баба друга — моя баба. У вас же настоящая любовь! Огненная девушка без ума от своего женишка! Антониус одним взмахом руки переворачивает тряпичное тело, и садится на живот Пита, всматриваясь в смазанные черты лица, созданные им на предыдущем уроке искусств. — Ты сегодня сверху? — с издевкой говорит Пит. Молодец, не теряй чувство юмора. С таким отношением к жизни ты будешь тухнуть здесь вечно. Тебя не убьют, но и жить не позволят. Злость разливается по телу Антониуса. Этот парень так просто не сдастся. Костяшки бледнеют от напряжения, с которым он сжимает пальцы в кулак. Со всего размаху он ударяет Пита в живот, с ухмылкой наблюдая, как тот заходится в кашле. Пит чувствует боль и металлический привкус во рту. И долго ты собираешься это терпеть? Да брось, Пит. Ты же знаешь, что это никогда не кончится. Она не спасет тебя. Она никогда не станет рисковать семьей ради спасения твоей жалкой жизни. — Ты такой сексуальный, когда злишься. — Пит собирает всю скопившуюся слюну и кровь в единую слизь и плюет, нарочно попадая в лицо мучителя. Гримаса Антониуса искажается от ненависти, однако он больше не наносит удары, напротив мужчина встает на ноги и достаёт платочек из кармана белоснежного халата, который придает ему особый шарм. Он знает, что каждый человек на земле боится врачей. Каким бы замечательным ни был доктор, фантазия человека умеет исказить доброе лицо с чудо-таблеткой, превратив в монстра, что держит шприц с тонкой иглой. Никогда знания о человеческом организме не сравнятся с парочкой мышц. Можно умереть от пары ударов, а можно всю жизнь мучиться под действием препаратов. — Эй, — равнодушно говорит мужчина, и Пит видит двух громил. Инстинкт подсказывает, что нужно бежать. Пит переворачивается и ползет, отбираясь здоровой, единственной, ногой. Антониус с интересом наблюдает, как крепкие руки хватают дергающееся тело, как Пит яростно сжимает пальцы, царапая деревянную кожу качков. Они не чувствуют боли, нанесённой ногтями, и спокойно заталкивают руки в наручники, а потом и на ноге захлопывается железный браслет. Раздается три щелчка. Невежды могли бы и понежнее. Тебя тоже от них тошнит? Скажи «да», «да», «да». Давай же, поговори со мной. Я не любитель одностороннего диалога. Не будь упрямцем, Пит! — Можете идти, — приказывает Антониус и медленно, растягивая удовольствие, делает шаг навстречу Питу. Он останавливается в шаге от жертвы и делает глубокий вдох, предвкушая веселье, и хоть Пит без страха смотрит ему в глаза, капельки пота на его лбу говорят об обратном — он напряжён и испуган. — Тебе бы не помешало сделать маникюр, — говорит Антониус, с интересом разглядывая ногти, из под которых видна чёрная полосочка грязи. — Пожалуй, обойдусь. — Слышно с какой силой Пит выдыхает воздух. — Ты слишком страшный для маникюрщицы. Раздается смех, граничащий с истерикой. Странное веселье наполняет Антониуса, которое не предвещает ничего хорошего. Похоже, у кого-то эти дни… Истеричка. Посмотрим-ка, что он там достаёт из своего чемоданчика. Длинное, тонкое острое. О нет! Тебя ждёт незабываемое приключение, дружище. Прими меня, и я помогу тебе спастись! Твоя храбрость доведет тебя до безумия! Хотя кого я обманываю, ты уже там. Пит вздрагивает при виде железной иглы. Он напрягается, понимая, что ему уготовил Антониус. — Расслабься, — шепчет мучитель, касаясь мокрым языком мочки уха своего пленника. Пит молчит. В голубых глазах, полных ненависти и усталости, читается лишь одно желание: послать Антониуса далеко и надолго, но тот лишь пожимает плечами и тянется к правой руке — он так не любит грязнуль. Тонкая игла пытается убрать грязь из под ногтя, безжалостно скрежеща по нежной коже указательного пальца. Игла медленно двигается то вверх, то вниз, задевая чувствительные рецепторы Пита, который закусывает губу до крови, а потом кричит, едва иголка упирается в преграду ногтя. Храбрость мгновенно сменяется паникой и страхом. Пит знает, что беспомощен перед этой болью и всем сердцем желает, чтобы эта сволочь оглохла от его крика. Я вижу, что ты начинаешь сдаваться. Я чувствую сомнение в твоей душе, и оно разрастается с каждым днем. И даже эти надписи твоей кровью не удержат прошлое. Я бы ещё понял, если бы ты написал «шоколад» или «порнушка», но имя «Китнисс» —это самое смешное, что ты мог придумать. Обманывай себя сколько хочешь, но я знаю, что за эти именем скрываются не только светлые воспоминания. Через пару часов Пит не слышит собственного голоса. Охрипший и безумно уставший он мечтает лишь об одном: потерять сознание и не просыпаться. Тело дергается и стонет, но не сдается, и Пит ненавидит его за это. Одна невыносимая боль сменяется другой. Антониус с улыбкой смотрит на пальцы, которые безмолвно скулят, моля о пощаде, но он безумно гордится своим творением: вырванные, поломанные раскрошенные, смешанные с мясом и кровью. Такие разные ногти. — Зря я не пошёл в маникюрщицы. Антониус смотрит на единственный нетронутый палец, такой важный для любого человека. Безымянный. Где когда-то светилось обручальное кольцо Пита. Для такого пальца нужен особый подход. Антониус вновь загоняет иглу с красным концом под ноготь и сильно придавливает — конец иглы, борясь с твердой поверхностью ногтя, всё-таки побеждает и показывается наружу. Осипший крик впечатывается в сознание Антониуса. Игла ходит дальше, пронзая плоть и оголяя красную кожицу, через которую сочится кровь. Игла плавно проходит все преграды, пока не натыкается на белую кость. Антониус надавливает получше, но костяшка оказывается слишком твердой. Эта боль. Тянет на сотку, не меньше. Только каково знать, что сотня это не предел? Ты сжимаешь зубы, когда раскалённое железо касается твоей кожи, улыбаешься при виде крови на своем теле и смеешься в лицо тому, кто бьет тебя до потери сознания. Что же для тебя боль, Пит? — Похоже, без помощи здесь не обойтись, — он глубоко вздыхает и смотрит на свой чемоданчик, где лежит молоток, однако взгляд вовремя замечает, что обмякшее тело уже его не слышит. Антониус жалеет, что слишком увлекся и позволил парню его покинуть, а ведь у него была такая обширная программа на эту ночь.— Какой-то ты стал нетерпеливый. Питу уже всё равно. Боль для него становится чем-то далеким и неважным. Камера теряет свое очертание. Неизвестно откуда появившаяся матушка в белом фартуке улыбается ему так, как никогда не сделает в реальной жизни. Она тихонько поет неизвестную мелодию и достаёт из раскаленной печки хлеб, который с нежностью отламывает для сына, ведь его пальцы такие чувствительные, а хлеб слишком горячий. Пит так хочет его откусить, но знает, что одному человеку он намного нужнее. Он выбегает на улицу и видит её. Озябшую, голодную, такую беспомощную. Китнисс бросается к нему в объятия и, уткнувшись лицом в грудь, тихонько плачет. Каждый её всхлип глубоко задевает Пита. Он знает, что причина в нем. — Китнисс, прошу, — шепчет он и прижимает девушку крепче. — Ты справишься. Мы переживем и эти Игры, только… — Мы? — разгневанный голос резко перебивает его. Девушка резко расцепляет руки и вырывается из объятий, а потом смотрит серыми глазами, выделяющимися на фоне тусклости погоды своей яростью. — Как же ты не поймешь, что не было и не будет никаких «Мы». Я и ты – это разные люди. И если бы не проделки случая, наши жизни бы никогда не пересеклись. Пит, ты говоришь, что любишь меня, тогда отпусти, освободи от этой муки вечно быть тобою любимой. Эта пытка, она невыносима. Лучше бы ты умер. Она. От неё ты не можешь спрятаться. Не можешь забыть. Она твой ад. Так что же мешает тебе поменяться с ней местами? Только не говори, что это любовь. Боль нельзя любить, лишь ненавидеть.