* * * * * * * * *
Свет был почти осязаем. Он проникал сквозь сомкнутые веки, рассеивался, яркость его утрачивала остроту, и оставалась только белёсая мерцающая пелена – мягкая и уютная, однако не менее назойливая, если хочется поспать ещё часок-другой. Пашка жмурился изо всех сил, но напряжение только побуждало к побудке. Юноша фыркнул и перевернулся на бок. Чёрт! Левая нога затекла и теперь, как бетонный блок, перевешивала корпус. Колкие мурашки побежали от бедра к пояснице. Всё против лишних минут покоя! Пашка зарылся лицом в подушку. Тело наполняла приятная расслабленность, пьянящая, кружащая голову, отзывающаяся в ушах далёким эхом колокольного перезвона. Словно морские волны, она покачивала Пашку, и так не хотелось прерывать это сладкое баюканье. Вдруг что-то коснулось Пашкиной щеки – нежное, невесомое, будто кто-то пёрышком повёл по коже. Пашка нехотя приоткрыл глаза. В дымке белого сияния над ним склонился некто. Силуэт был едва уловим и сливался со светом. Лицо виделось чётче. Пашка подумал, что знает, почему волки воют на луну – они видят в её сиянии такое же сказочно-прекрасное недосягаемое лицо ласковой небесной Царицы! Особой печальной серо-голубой красотой лучились глаза незнакомки – словно воды Байкала октябрьским вечером, дрожащие под порывами холодной Селенги. [18] Не портили красоты чуть припухшие красные веки и покрасневший курносый нос. Губы незнакомки дрогнули в приветственной кроткой улыбке, а кончики пальцев вновь скользнули от Пашкиной скулы к подбородку. Пашка тоже расплылся в улыбке и прошептал: – О, чудный миг! Как мне раньше не пришло в голову проспать в школу, чтобы меня будили ангелы. – Гераскин, ты в своём уме? – строго спросил ангел, отдёрнув руку. – Если ты иллюзия, то, слава богу, нет. Потому что я счастлив видеть тебя! – ответил Пашка, щурясь от белого сияния, льющегося со всех сторон. – Гераскин, я… – О, нет! Не утруждай себя, прекрасное создание! Завтрак в постель совсем не обязателен… Шмяк! Щека Пашки вспыхнула от увесистого шлепка. – Что за… Пашка подскочил и огляделся. От резкого движения или коварной пощёчины голова наполнилась тяжёлым, мерзко резонирующем в животе гулом. В испуге и смятении Гераскин зашарил вокруг глазами. Маленькая светлая комната – больничная палата. Перед ним не ангел, а его подруга – Алиса. И взгляд у неё не ангельский. Пашка почувствовал себя кроликом перед удавом. Он попытался отодвинуться, загребая локтями, взгромождаясь спиной на подушку. Затёкшая нога сильно мешала манёвру. Пашка машинально принялся её мять, но наткнулся не на плоть, а на что-то твёрдое и шершавое. Секунд десять он пытался угадать, что это такое, потом сдался и сорвал покрывало. – Что за… Он поднял глаза на Алису и невольно поёжился. Было в знакомом девичьем облике сейчас что-то, чего Пашке до сих пор не приходилось видеть, замечать или даже просто подозревать о существовании подобного - неуловимого, но опасного нечто, потаённого в глубине души подруги и теперь светящегося из голубоватой бездны её очей. – Ты совсем больной? – процедила Алиса сквозь зубы. Пашка растерялся от суровой интонации её голоса. – Б-больной? Что за чёрт? – У тебя нога сломана и сотрясение мозга, – отчеканила Алиса. – М-мозга? – захлопал пушистыми ресницами Пашка. Алиса откинулась на спинку стула и перекрестила руки на груди. – Незнакомое слово? Чему я удивляюсь! У тебя же этого органа нет. – Эй! – Что «эй»? Что «эй»? – взорвалась Алиса на законное Пашкино возмущение. Она точно была какая-то необычная – серьёзная, но не такая серьёзная, какой Пашке доводилось её знать. «Маниакальная серьёзность», «серьезность в ранге абсолюта» – так бы охарактеризовал Пашка настроение подруги. Ему это было неприятно. А тут ещё резкий тон Алисы. И её взгляд, кажущийся особенно колючим из-за воспалённых век. Пашка потупился и буркнул: – Ничего… Он с досадой ощупал гипс и проворчал: – Международный кодекс «Красного креста» предписывает проявлять заботу и сострадание к раненым и увечным, а не бить их, когда… – О сострадании вспомнил? – перебила его Алиса, и на её бледном лице вспыхнул пунцовый румянец гнева. – А о сострадании к своей матери ты не задумывался? А обо мне? Обо мне ты тоже не думал? От напора Алисы Пашка совсем смешался. – О тебе? Ничего не понимаю. – Неудивительно! – Да объясни, наконец, что за оскорбления? – взмолился Пашка. – Оскорбления? А я, по-твоему, должна тебя по головке погладить за твоё безответственное, безобразное, бесчеловечное, бессовестное… – Хватит! – …подлое, мерзкое, наглое… – Хватит!!! – …отвратительное хулиганство? – Чего? – выпучился Пашка. – Да! Отправиться вопреки всем правилам и запретам в разгар Бородинского сражения и пытаться там пленить Мюрата [19] – это не хулиганство. Это преступление с отягчающими обстоятельствами! – П-преступление? П-пленить Мюрата? Я? – У тебя ещё и амнезия? Словно пружина, Алиса вскочила со стула и повернулась к двери. Но Пашка успел поймать её за руку, которую та, впрочем, сразу отдёрнула с выражением крайней брезгливости на лице. – Подожди-подожди! – затараторил Пашка. – Я что-то припоминаю… М-мюрат? М-маршал? Погоня… Алиса села, закинула ногу на ногу, сложила руки на груди и впилась в Гераскина взглядом. – Ну? Пашка сглотнул. – Э… Он запнулся, огляделся, задумчиво помял мочку уха и вдруг с жаром выпалил: – Беннигсен – скотина! Он самовольно снял нашу засаду за Утицким курганом, выдвинув армию во фронт. [20] Да он практически скормил корпус Тучкова лягушатникам! Я хотел предупредить Михаила Илларионовича… – Да неужели? – …но торопился и час перепутал. Я был между Семёновским и Князьковым, когда меня обогнал адъютант с докладом, что наши части под Утицей атакованы Понятовским. Я… Я растерялся и хотел вернуться… – Не может быть! – …но тут началась контратака наших кирасир, и я был увлечён потоком… – Я такой отъявленной лжи в жизни не слышала. Ты даже Весельчаку фору дашь! – Алиса, мамой клянусь! – Ты не только лжец, ты ещё и лицемер! – Да я случайно вылетел на Мюрата! – О счастливый случай! Ты решил не упускать возможности и получить автограф… саблей поперёк груди! Ты погнался за ним! – Ну, погнался… – залившись краской, пробормотал Пашка. – Правильно! Что ж отпираться от очевидного? В словах Алисы Пашке почудилось злорадное торжество. – Отопрёшься тут! – фыркнул он. – Вместо допросов сказала бы лучше, как я здесь-то оказался. Что случилось? – Случилось то, что Ричард – святая простота – вовремя сообразил, что твоё страстное желание наблюдать совет в Филях, якобы для сочинения по литературе на тему «Войны и мира», на самом деле – фикция. Он кинулся к пульту, увидел дату и пункт переброски и понял что: а) его, как последнего простофилю, обвёл вокруг пальца мальчишка; б) выходка этого мальчишки грозит тотальным временным коллапсом! – Ой! – Поэтому он срочно отправил за тобой Елену Простакову. – Вон оно что… – почесал в затылке Пашка. – Она тебе жизнь спасла! – подытожила Алиса. Пашка недоверчиво прищурился. – Ты не преувеличиваешь? – Гераскин! – Да, мой ангел милосердия? – Хватит паясничать! – И в мыслях не было… У Алисы перехватило дыхание от гнева. – Ты… Ты… – К твоим услугам… – Ты неблагодарный хам! Деловито поправив подушку и устроившись поуютней, Пашка меланхолично изрёк: – У меня такое подозрение, что сотрясение мозга всё-таки не у меня, а у тебя. – У меня сотрясение нервов от твоей выходки! – взвилась Алиса. Пашка пожал плечами. – Ну, не стоило так переживать… – Будь уверен, в следующий раз не буду, – отрезала Алиса. – Вот и славно… – Потому что следующего раза не будет. Снова эти нехорошие злорадные нотки. Пашка искренне удивился такой осведомлённости Селезневой о его будущем. Она с тем же злорадством пояснила: – Тебе запрещён доступ в Институт Времени. – Что?! – А то! И ты не представляешь, как мне пришлось умолять Ричарда ограничиться только этой мерой и не составлять отчёт о твоём безумии. – Умолять? – Ещё как! – Как? – Слёзно, балбес! – В самом деле? Алиса отвернулась, едва не скрежеща зубами. – О чём я теперь сильно жалею. Нужно было махнуть на тебя рукой, чтоб тебя сослали куда-нибудь в колонию к чёрту на рога с волчьим билетом. Нет человека – нет проблем… Пашка попытался взять подругу за руку, но та не далась. Это недружелюбие начало уже его изрядно раздражать. – Слушай, я всё понимаю! Но зачем так злиться? – пробурчал он. Алиса вновь обожгла его взором. – Злиться? О, нет, Пашенька! Я – сама добродетель. А злиться будет твоя мама, когда узнает о твоих выкрутасах. Гераскин аж подскочил из своего полулежачего положения. – Не шути так! – Что же ты? Такой пустяк – разгневанная женщина. Для того, кто пару часов назад храбро рубил полчища басурман – такой пустяк! – Ты же ей не расскажешь? Нет? – Я думаю над этим. – Ах, Али! Не думай! Выкинь из головы! Пожалуйста! Собиравшуюся ответить Алису отвлекла вошедшая в палату молоденькая медсестра. – Вы очнулись? Как хорошо! – пропела она. – Выпейте, пожалуйста! Она протянула Пашке пару пилюль и один из двух стаканчиков, что были у неё на подносе. – А это вам, дорогая. Доктор велел. Второй стаканчик перекочевал в руку Алисы. Та с недоверием понюхала микстуру. Медсестра звонко рассмеялась. – Обычная валерьянка. Ничего сильнодействующего. – Спасибо, – сказала Алиса извиняющимся тоном и выпила успокоительное. – У вас есть какие-нибудь пожелания? – обратилась медсестра к Пашке. Тот помялся, стрельнул глазами на мрачную подругу и, запинаясь, спросил: – Вы не знаете, моей матери уже сообщили? – Ещё нет, – ободряюще улыбнулась медсестра. – Травмы были несерьёзные. Доктор посчитал, что не стоит напрасно её беспокоить. Медсестра покосилась на Алису. – Вы сможете ей сами всё объяснить об этом... – ещё один взгляд на Селезнёву, – несчастном случае. – Точно! – облегчённо выдохнул Пашка. – Спасибо большое за заботу! И передайте, пожалуйста, доктору мою благодарность. – Пустяки! – хихикнула медсестра и, забрав стаканчики, собралась выйти. Гераскин вдруг заволновался и защёлкал пальцами, привлекая её внимание. – Да? – повернулась медсестра. – А… Ещё можно? – спросил Пашка. – Простите, что? – Мне ведь можно есть? – Через полчаса после приёма лекарства. – А вас не затруднит добыть мне тысчонки две калорий для скорейшего выздоровления? – Это моя обязанность. – Моя признательность будет в долгу у вашей обязанности, – задушевно промурлыкал Пашка. – Ну, что вы! – кокетливо рассмеялась медсестра и выскользнула за дверь. Пашка развалился на подушке. Гипс его больше не волновал. Да и вообще жизнь налаживалась. Вот только Алиска продолжала сверлить его взглядом с явно недобрыми мыслями в очаровательной головке. – Это твоя работа? – сохраняя свойственный только ему баланс между безразличием и восхищением, осведомился Пашка. – Нет. Это работа одной глупой девчонки, – огрызнулась Алиса. – О, будь более снисходительна к себе и своим талантам. – Я была снисходительна к себе, когда считала тебя нормальным человеком. Рот Пашки растянулся в обезоруживающей улыбке. – Так я и не изменился. – «Не извинился» ты хотел сказать? – Ну… – Я и это тебе должна напоминать? Тебя вытащили с того света. Я с ног сбилась, разгребая дрова, которые ты наломал своим безобразием. А ты даже прощения попросить не можешь? И ведёшь себя, как будто так и надо! Для тебя это игрушки, что ли? – Али… – Только не говори, что не знал, что за твою выходку светит уголовная ответственность. Ты понимаешь, что это такое? – Да ничего серьёзного. Усло… – Условно? Условно тебя не примут в институт? Условно тебе не будет рабочего места на Земле, а то и в Солнечной системе? – Давно в тебе проснулась страсть к «фьюнералу»? [21] – Оставь свои дурацкие остроты! – Алиса, ну не заводись из-за пустяков. – Пустяков? А «пустяк» - это что? Твоя жизнь? Чувства твоей матери и друзей? Может, международный конфликт тоже пустяк? Пашка встрепенулся. – Какой ещё конфликт? – Догадайся! Ты думаешь, Франции понравится, что некто отправляется в прошлое, чтобы истреблять её граждан? От такого поворота Пашка слегка обалдел. – Что за ерунда! Они и так давно мертвы! – Не кощунствуй! Алиса едва сдержалась, чтобы не влепить Гераскину пощёчину. Пашка боязливо покосился на замершую у его лица руку, сглотнул и хрипло прошептал: – Я никого не истреблял. Сейчас Пашка готов был поклясться, что в его милую подругу вселились разом все девять эриний. Она нависала над ним: прекрасная и манящая, как обагрённые закатом нeбесa; устрашающая, как пожар. – И я, может быть, ещё смирилась бы с твоим пренебрежительным отношением к официальному законодательству, – тихо, но членораздельно произнесла она. – Но ты нарушил клятву биолога: не посягать на Жизнь без крайней необходимости. Пашка вжался в подушку, не смея вздохнуть и отвести глаз от грозного судьи. – Я не посягал… – слабо пискнул он. Жуткая игра «в гляделки» прервалась. Алиса отшатнулась от Пашки. Она снова была собой – расстроенной усталой пятнадцатилетней девушкой. – Ты отправился на войну. Войну, которая давно закончилась, а, значит, твоё участие в ней не являлось необходимостью, – упрямо заметила она. – Я уже сказал, что не посягал… Упрямство столкнулось с упрямством. – Гераскин, тебя вытащили из самого эпицентра побоища! – рассердилась Алиса. – Я просто оборонялся! – не уступал Пашка. – Какого ты вообще туда сунулся?! Алиса отошла к окну, переводя дыхание от своего срыва и злясь на собственную несдержанность. Пашка видел её со спины – поникшую, разбитую. Паршивая складывалась ситуация. И не только потому, что в сердце Гераскина сейчас разгорался жгучий стыд… Пашка не выдержал и отвернулся. – Али? Алис? Алиса? Я – балбес… – Видимо, ещё не совсем, раз понимаешь хоть это… Или хочешь меня задобрить. – Хочу… – Не выйдет! – прервала наметившиеся мирные переговоры Алиса. – Эй, да я же прощения пытаюсь попросить! – всплеснул руками Пашка. – Заметно, что, в отличие от сумасбродства, в этом у тебя практики нет. Ох, уж этот её сарказм! Пашка заскрипел зубами. – Ты будешь меня слушать или нет? Алиса с видом огромного одолжения села на стул – нога на ногу, руки на груди. Театрально закатила глаза – скукотища! – Зачем? Я не люблю лапшу, – пожала она плечами. – Да при чём здесь лапша? – оторопел Пашка. – При том, что ты и так навешал мне её на уши целый пуд. От такого и баобаб из себя выйдет! Пашка же держался бог весть каким чудом. – Да что тебе надо? Не могу я сейчас перед тобой на колени встать. Видишь, в каком я состоянии? – На коленях перед Еленой будешь стоять. Судя по тому, что я вижу, твоё состояние лучше, чем её, – обронила Алиса, смерив Гераскина взглядом. Дурные вести! Пашка напрягся и сосредоточился. – Её ранили? Из-за меня? – Можно и так сказать. Ей пришлось стирать память. Неприятная процедура. – Память стирать? – Представь, ей хватило и получаса в том аду, из которого она тебя достала, чтобы едва не лишиться рассудка. Гераскин спрятал глаза за ладонью. – Ой-ёй! – Это всё, что ты можешь сказать? – Да я не ожидал… – А что ты ожидал? Славы? Почестей? Орден? – Если честно… Деланное спокойствие Алисы очередной раз не выдержало напора эмоций. Она вскочила, опрокинув стул, и, тыча Гераскина в грудь, закричала: – Не говори мне про честность! Не заикайся при мне про честность! Честные люди так не поступают! Мне видеофонит Ричард, страшнее пугала накануне Хэллоуина, и требует срочно приехать в Институт. Я мчусь туда. И что я вижу? – Не надо! – Темпест в истерике. Простакова в шоке. Ты весь в крови. И мне всё это расхлёбывать? За что?! Пашка уставился на свои сжатые кулаки. – Что ты молчишь? – не выдержала затягивающейся паузы Алиса. – Ни за что… – еле слышно буркнул Пашка. – Что? Гераскин набрал в грудь воздуха и, глядя в глаза подруги, проговорил: – У меня действительно ничего нет, чтобы отблагодарить тебя за заботу. Я балбес и эгоист. Я посчитал, что моя жизнь принадлежит только мне, и я могу распоряжаться ей, как мне вздумается. Но я забыл, что моя жизнь – это составляющая нашей дружбы. А дружба – наше общее достояние. И рисковать ей, а значит, и своей жизнью, я не имею права без твоего согласия. Я виноват перед тобой. Но ещё большая вина, что я пользуюсь твоей добротой и терпимостью к моей глупости и эгоизму и что подвергаю твоё сердце жестоким неоправданным испытаниям. Алиса обомлела, словно выброшенная на берег рыба, захватала ртом воздух. Рванулась было прочь, да навалившаяся вдруг немощь не позволила. А тут ещё Гераскин, таки, ухватил её за руку. – Ты… Пашка, ты негодяй! – обессилено воскликнула девушка. – У тебя слабость к негодяям? Юноша привлёк Алису к себе, и та, не в силах держаться боле на ногах, опустилась на койку рядом с ним. Вторая её рука стала его драгоценным трофеем. – Я тебя ненавижу! – пряча глаза, прошептала Алиса. – … за то, что я тебе нравлюсь таким, какой я есть, – уточнил Пашка, ласково поглаживая руки подруги. – Ты русский язык не понимаешь? – всхлипнула Алиса. Пашка вмиг посерьёзнел. – Алис? Ты что? Ты плачешь? – Много чести! – Нет, погоди! Ты плачешь из-за меня? – Я оплакиваю павших на Бородинском поле. – Понимаю… Они этого достойны. – Вот именно! – Дьявол, Алиса! Я мог быть среди них! – полыхнул Пашка на очаровательный и нестерпимый сарказм Селезнёвой. – О, так вот какая у тебя была цель! – снова уколола она, обратив к Гераскину заплаканные очи. Пашка отчаянно замотал головой. – Может, ты хотел, чтобы я стала единственной, чей близкий друг геройски сложил голову в битве трехсотлетней давности? Ах, какая честь! – Ты это серьёзно? Мне нужно было там остаться? – смутился Пашка. – Не неси чушь! – А ты перестанешь плакать? – Я не плачу! – Да… Мне показалось из-за сотрясения того, чего у меня нет. – Пашка! – Алиса чуть не взвыла волчицей. – Ну почему ты такой невозможный?! Она хотела встать, но Пашке хватило лёгкого рывка, чтобы девушка, не удержавшись, упала ему на грудь. И он заключил её в свои объятия, а она уткнулась ему в плечо, шмыгая носом и вздрагивая. – Если хочешь, я стану «возможным», – вдыхая сладкий аромат волос подруги, сказал Пашка. – Балбес… – отозвалась Алиса. Дверь приоткрылась – появилась медсестра с подносом. Гераскин приложил палец к губам и нетерпеливым жестом показал, что время для визита она выбрала неподходящее. Девушка понимающе кивнула и, пряча улыбку, удалилась. Пашка легонько коснулся губами уха Алисы. – Я исправлюсь. – Не верю… – Алиса, неужели ты столько сделала для меня только затем, чтобы теперь до конца моих дней меня этим попрекать? – Ты это заслужил. – Да, заслужил… Прости, пожалуйста. – Я подумаю… – Я больше не буду. Алиса освободилась из объятий друга. С грустью посмотрела в его повинные, но такие озорные глаза. Коснулась его щеки кончиками пальцев – словно ветерок подул. – Будешь! – горько усмехнулась она. – Я тебя знаю. Что дальше? Колд Харбор? [22] Пашендаль? [23] Сталинград? – Хо-хо-хо! Мне же запрещён доступ в Институт Времени, – рассмеялся Гераскин. – И тебя это остановит? Дурная голова ногам покоя не даёт. Пашка в притворной мороке закатил глаза. – Ну, что мне сделать, чтобы ты меня простила? Девушка хмыкнула, достала платок и не спеша вытерла слёзы. Устроилась поудобнее на краю койки, пригладила волосы, призадумалась. Пашка молча любовался её действиями, ловя каждый малый жест с радостным трепетом в сердце. Повезло же ему с ангелом-хранителем! Алиса с хитрецой глянула на друга. – Для начала, – заговорчески начала она, ласково перебирая тонкими пальцами Пашкины локоны. – Для начала расскажи-ка мне, как ты умудрился изменить параметры переброски во временном контуре в обход центрального пульта управления…10.X.2014 – 21.X.2014
[1] Бородинское сражение состоялось 26 августа по старому стилю (юлианский календарь). [2] Подразумевается линия фронта Семёновских флешей и позиций русских войск под Утицей. Приведённое число войск учитывает начавшуюся почти одновременно с третьим приступом Семёновских укреплений атаку Понятовского на корпус Тучкова под Утицей. [3] Перефразированные слова Наполеона: «Из всех моих сражений самое ужасное то, которое я дал под Москвой. Французы в нём показали себя достойными одержать победу, а русские стяжали право быть непобедимыми». [4] Ретраншемент – фортификационное сооружение, внутренняя оборонительная ограда, расположенное позади какой-либо главной позиции обороняющихся, позволяющее обстреливать пространство за нею и принуждающее противника, овладевшего главной позицией, вести дальнейшую атаку. Перед ретраншементом, как правило, выкапывался ров. Благодаря ретраншементам Семёновские укрепления приобрели характер редутов (закрытых с тыла укреплений). Окопы и рвы так же были выкопаны перед самими флешами и от южного люнета до самого Утицкого леса. [5] Люнет – открытое с тыла полевое укрепление, состоящее из не менее, чем трёх фасов. Флеши имеют всего два фаса, расположенных под острым углом к неприятелю. Из Семёновских укреплений такой тип был только у центрального, а южная и северная («ближняя», полностью разрушенная во время боя) «флеши» являлись именно артиллерийскими люнетами. Причём «Южный» («дальний») люнет и центральная флешь путём возведения тыловых ретраншементов были фактически превращёны в редуты. За «Ближним люнетом» (на холме у ручья Семёновского) ретраншемента не делалось – мешал обрыв Семёновского оврага. Но на четыре сотни метров южнее его левого торца и в 350 метрах вглубь русских позиций располагался ещё один малый люнет. Так же в самом селе Семёновском был возведён редут. Редан – открытое с тыла полевое укрепление с двумя фасами, расположенными к противнику под углом в 60-120 градусов. Редан (или «малая флешь») был возведён между «Южным» и «Средним» редутами. Это было сделано из-за того, что артиллерия правого фаса «Южного» редута не простреливала пространство до «Среднего» редута. (Данные из статьи «Инженерные работы на Бородинском поле 1812 году» Н. И. Иванов) [6] К описываемой в рассказе третьей атаке французов на Семёновские укрепления в битве обоими сторонами было задействовано около 350 орудий. Спустя ещё три часа их будет более 800… [7] Это восклицание спартанского царя, современника Александра Македонского, приводит Плутарх в своих «Изречениях». [8] «Браво!» – крикнул французам главнокомандующий 2-й Западной армии, защищавшей Семёновские флеши, - Пётр Иванович Багратион. Во время очередной атаки на позиции русских 57-й полк из корпуса Даву, не теряя строя, не кланяясь картечи и не ведя ответную стрельбу, ускоренным шагом штурмовал русские укрепления. Подобный героизм и вызвал уважение и восторг Багратиона. [9] В первых двух штурмах Семёновских укреплений были тяжело ранены руководящие атаками французские генералы (последовательно): Жан-Доминик Компан, Жозеф Мари Дессе, Жан Рапп. [10] После ранения Ж. Раппа штурм флешей возглавил сам маршал Луи-Николя Даву. 57-ой полк под его командованием ворвался в «Южный» люнет. Но в решающий момент Даву был контужен и упал с лошади. Наполеону даже доложили, что он убит. Атака захлебнулась. [11] Имеются в виду возглавивший контратаку 2-ой сводно-гренадерской дивизии генерал Михаил Семёнович Воронцов. В этом бою он получил тяжёлое ранение штыком. Второй генерал – командующий 27-ой пехотной дивизии Дмитрий Петрович Неверовский. Его подразделение было направлено на поддержку (и замену) практически переставшей существовать дивизии Воронцова. В сражении Неверовский был ранен картечью в левую руку. [12] Беллерофонт – герой древнегреческих мифов, победивший на крылатом коне Пегасе трёхликое чудовище Химеру. Почитаемый народом за свои подвиги, Беллерофонт возгордился. Он решил стать равным богам, взлетев на Олимп. Но Зевс за такое высокомерие наслал неистовство на Пегаса, и тот сбросил героя на землю. От падения Беллерофонт лишился рассудка и до конца своих дней блуждал по земле, презираемый людьми и богами. [13] «Что вы творите, чёрт бы вас побрал?!» (фр.) [14] «Месье, нас окружают! Потери огромны! Мы отступаем!» (фр.) [15] «А я остаюсь! За мной, отважные сыны Франции! Атакуем этих сволочей!» (фр.) (Последнее восклицание было обычным для маршала Мюрата) [16] Тыльная (часто открытая) часть фортификационных укреплений: люнета, флеши, редана. [17] «Сдавайся, мерзавец!» (фр.) [18] Селенга – холодный юго-восточный ветер на озере Байкал. Дует с дельты реки Селенги, потому и носит одно с ней название. [19] Командовавший третьим штурмом Семёновских укреплений, маршал Иоахим Мюрат, действительно чуть было не был пленён в этой атаке. Азарт его в сражении был столь силён, что он не заметил, как войска его отступили, и он остался один. Отчаянно отбиваясь саблей, он достиг южного люнета, всё ещё занятого французами, и, спешившись, отступил с пехотой. Момент спасения Мюрата от погони запечатлел на своей литографии Фабер дю Фор. [20] При планировке Бородинского сражения М. И. Кутузов расположил корпус генерал-лейтенанта Николая Алексеевича Тучкова (в который входили так же части московского ополчения – около 7000 человек) в засаде в районе Утицкого кургана. Здесь войска хорошо скрывал густой кустарник. По плану фельдмаршала в критический момент битвы корпус должен был неожиданно ударить в тыл и фланг наступающему неприятелю. Однако начальник генштаба Беннигсен самолично, не ставя в известность Кутузова, приказал Тучкову занять новую позицию у деревни Утицы – на открытом месте. Здесь русские войска попали под фронтальный удар десятитысячного корпуса генерала Юзефа Понятовского, идущего через Утицкий лес в обход левого крыла русских позиций. Тучков отступил к Утицкому кургану, где завязалось одно из ключевых сражений Бородинской битвы. Неизвестно, как бы развивались события, реализуйся первоначальный план Кутузова. Но определённо, что корпус Тучкова, ударив из засады по атакующим Семёновские флеши войскам Понятовского, добился бы значительного стратегического преимущества с меньшими потерями, чем он понёс в битве за курган. Тем не менее, свою задачу – прикрытие левого фланга – корпус выполнил и стяжал вечную славу. [21] Фьюнерал (от англ. Funeral – погребальная панихида) – вид искусства (в основном музыки), отличающийся безысходно мрачным и депрессивным выражением. [22] Одно из самых кровопролитных сражений времён войны Севера и Юга. Битва при Колд-Харбор произошла 31 мая – 12 июня 1864 года. Но часто под этим названием подразумевается только один день – 3 июня. Воистину, он стал чёрным для ведомой Улиссом Грантом армии Севера. Всего за полчаса самоубийственной фронтальной атаки на укреплённые позиции южан федеральная армия потеряла убитыми и ранеными 7000 человек. Примечательно, что выигравшие битву южане были солидарны в трауре со своим противником. Многие бойцы сетовали, что «освободительная война» превратилась в «безумную бойню». [23] Одно из крупнейших сражений Первой Мировой войны. Битва у деревушки Пашендаль (третья битва при Ипре) происходила с июля по ноябрь 1917 гoдa и стала символом солдатских лишений. Бои происходили в болотистой местности, а дожди шли, практически не переставая, четыре месяца, из-за чего поле боя превратилась в непролазную трясину. Многие солдаты натурально утонули в этой грязи. Общие же потери сторон составили более 850 тысяч человек.