Флаг корабля

На Энтерпрайз царила суета. Йомены, энсины, лейтенанты, даже некоторые гражданские и пара старших офицеров хаотически бродили по помещениям корабля, заглядывая под все предметы, под которые можно было заглянуть, и бессистемно передвигая все, что передвигается. Периодически кто-то из них натыкался на более отвлеченных от реальности коллег, получал нагоняй за нарушение порядка на корабле и упрямо, как зомби, продолжал поиски чего-то, что никто не мог найти. Капитан Кирк, вернувшийся на звездолет с последнего задания пятилетней миссии не более чем пять минут назад, хмуро наблюдал за этой живой моделью молекулярного движения и, судя по лицу, прикидывал, хватит ли тут простого рявка, или придется вызывать медслужбу. - Что за черт вы тут устроили? – пока относительно спокойно, хотя и весьма мрачно поинтересовался он у ближайшего офицера службы безопасности, особенно усердно обыскивавшего внешнюю панель управления турболифта. Парень задумался на мгновение, будто решая, есть ли смысл говорить, и это насторожило Кирка еще больше. С каких пор офицеры раздумывают, отвечать ли им на его прямой вопрос? Раз последнее дело официально закрыто, значит, можно ставить под сомнение авторитет капитана? В этот момент абсолютно все, включая бедного мальчишку-безопасника, как никогда ясно уловили, как просто невеселое настроение молодого начальника резко и стремительно сменяется пустой ледяной злобой. Казалось, даже температура в коридоре опустилась на градус или чуть меньше. Атмосфера беспечности и легкого возбуждения, охватившая Энтерпрайз, улетучилась. - Я жду ответа, лейтенант, - процедил сквозь зубы Джеймс. Тот вздрогнул и поспешно принял максимально официальный вид. - Ищем, сэр, - отчеканил он. - Что ищете? Мальчик совсем смутился. - Капитанскую улыбку, сэр. Кирк пару раз моргнул, пытаясь обработать неожиданный ответ. Придя же в себя, он нахмурился еще сильнее. - Это не ваше дело, лейтенант, - жестко сказал он, - Свободны. Завтра до высадки жду у себя вашу объяснительную. Джим прекрасно видел, как все присутствующие переглядываются в тревоге и из последних сил делают вид, что все в порядке, и ничего не мог с этим поделать. От осознания собственной неправоты вовсе не становилось легче. Только ярость лишний раз вспыхнула в груди мощным пламенем. В раздражении Джим стремительно развернулся, влетел в турболифт, в котором только что приехал энсин Чехов, и, не дожидаясь, пока Паша выйдет, с силой дернул рычаг активации. - Мостик, - так отрывисто и зло это слово звучало на Энтерпрайз всего два или три раза, и в этих случаях всегда означало, что дело очень плохо. Чехов, казалось, не сильно удивился, что его не взяли в расчет. Невысокий, взъерошенный, он почти не бросался в глаза, хотя в обычной ситуации капитан всегда находил для него пару ободряющих слов или ласковую шутку, ведь Пашу привечал коммандер Спок, а все, что делал коммандер Спок, непременно разделял и капитан Кирк. Отчасти поэтому, на миг замешкавшись, энсин все-таки негромко кашлянул и со всем возможным дружелюбием заметил: - В одной русской песенке говорится, что улыбка капитана – это флаг корабля, сэр. - Молчите, Чехов, - резко прервал его Кирк, - И передайте остальному экипажу, что если я услышу еще хоть слово относительно своих личных дел, последний день на корабле станет для них последним днем в чине и в космосе вообще. Паша согласно пожал плечами. Он достаточно хорошо знал капитана, чтобы не раздражать его еще больше удивлением и расспросами. Лифт остановился, двери разъехались, впуская Джима на мостик. - Сегодня вечером в столовой большой праздник, сэр, - успел сказать Чехов. Кирк мрачно порадовался, что двери лифта закрылись достаточно быстро, чтобы он не успел прибить своего лучшего навигатора к такой-то матери. Прошло уже довольно много лет с тех пор, как он в последний раз пребывал в таком поганом настроении, и чем ближе была завершающая граница пятилетней миссии, тем мерзее сгущались на душе склизкие холодные тучи. Джим прекрасно чувствовал, что с каждой минутой становится все больше сам не свой. Не желая выслушивать комментариев команды, он начал избегать каждого, кому было хоть немного не все равно, а таких был полный звездолет. Маккой бесился и при каждом удобном случае подмешивал куда попало успокоительные, за что был обруган и получил угрозу разжаловать к черту в медбратья за нарушение медицинской этики; Ухура последние несколько недель разговаривала с Кирком исключительно вполголоса, будто опасаясь растревожить спящего, что раздражало еще больше; Гарровик, с которым ранее всегда можно было устроить спарринг или поговорить об истории Флота, перестал подходить и просить об общении, точно зная, что в любой момент может напороться на дурное расположение духа. Предельно корректно и как обычно дружелюбно, терпеливо перенося все невольные огрызения, вел себя с капитаном один только Спок. И Джим порой ловил себя на мысли, что лучше бы как раз Спок этого никогда и не делал. Тем вечером эта идея захватила его как никогда сильно, винтом выкручивая что-то в груди. К этому моменту их смена уже час как завершилась. Заметив совершенно разбитое состояние друга, вулканец с удивительной для него верностью отказался оставлять его в одиночестве и завел в свою каюту на чаепитие. Джим наворчал на него так жестко, как только мог, на что Спок лишь поднял бровь и осторожно, как куклу, взял его за локоть. Сопротивляться? Невозможно. Вулканский чай не похож ни на что из того, что когда-либо пробовал капитан Кирк. Иногда ему кажется, что ради этого вкуса он может продать душу, а порой пряно-острая заваренная пыль ощущается как вода с песком – Джим уверен, что это зависит от того, в какой степени раздрая находится разум, хотя это и совершенно нелогично. Учитывая, что сегодня ему плохо, как никогда, за вторую порцию он готов убивать, и Спок это прекрасно знает. Последние два года они проводят вместе слишком много времени, чтобы не научиться читать мысли друг друга безо всякого мелдинга. - Тоскуете? – негромко спросил коммандер. У Джима больше не было сил строить из себя железного человека. - В жизни не чувствовал себя настолько отвратительно, - признался он так легко, словно не пытался весь день сберечь свой внутренний мир только своим, и с невыразимым наслаждением откинул голову на теплую ручку кожаного диванчика. Собственно, Спок уже довольно давно воспринимался как часть этого самого внутреннего мира, так почему бы и не сдаться ему с потрохами? Ловкие зеленоватые пальцы невесомо прошлись в нескольких миллиметрах от виска полулежащего на диванчике Кирка, не касаясь кожи. - Удивительно, - негромко сказал вулканец, - Я был уверен, что твое состояние связано со страхом. - Это не так? – вяло удивился Джим, в последние дни не имевший сил даже разгребать собственные эмоции. - Нет. Всего лишь усталость. Кирк посмотрел на него, машинально отмечая в уголках глаз и губ товарища то, чего никто другой не видел: вулканскую улыбку. От этого зрелища сердце неизменно переворачивалось и посылало по телу волны пульсирующего тепла, а в голове отдавался легкий звон, как от предобморочного состояния. Джим не знал, какие выводы рациональный коммандер делает из его взглядов. Обыкновенно Спок реагировал на них приподнятой бровью и изящной сменой темы, иногда бывал вынужден напомнить о текущем задании, но изредка – всегда неожиданно – отвечал в своей весьма своеобразной манере, по которой никогда не было ясно, ответ ли это или лишь случайность. Как теперь, например. В лице Спока что-то изменилось. Почти незаметно, но ощутимо, как резкий удар под дых, оно расслабилось и приобрело почти человеческое выражение. - Тебе нужно выпить, - сказал он и подал Кирку руку. Тот принял ее с секундной задержкой, ошарашенный внезапным выводом, и позволил мягким рывком поднять себя с дивана. Как правило, диагнозы «излишняя трезвость» и «недотрах» молодому капитану ставил все же доктор Маккой. Первые три года миссии Спок об этом не знал, но осуждал, со временем Боунз перестал строить из себя при нем образцового доктора, а осуждение куда-то благополучно растворилось. Но при этом еще не было ни одного случая, чтобы нелогичные человеческие советы, столь далекие от научной медицины, прозвучали именно из уст вулканца. - Тебя точно не покусала никакая инопланетная форма жизни? – на всякий случай уточнил Джим, внимательно вглядываясь в его лицо. Отразись на нем хоть тень, мельчайший намек, капитан немедленно вспомнил бы, что он все еще капитан, и на полном серьезе принял бы жесткие меры. Однако Спок знакомо дернул уголком рта, как всегда, когда хотел сказать «Успокойся и доверь уже мне свою задницу», и Джим мгновенно успокоился. А успокоившись, в очередной раз отругал себя за вольность мыслей. Не то чтобы Спок когда-либо выражался именно так… Хотя Кирк бы и не против. Краснеть за подобные мысли в семнадцать лет было еще в пределах нормы, но к тридцати шести уже настолько надоело, что остро хотелось сделать уже хоть что-нибудь, чтобы уж либо страдать совсем, либо (вряд ли, но чем черт не шутит?) перейти уже от флирта к чему-то потяжелее... Поконтактнее. Словом, сдвинуться с мертвой точки. Они вошли в столовую, разумеется, безнадежно опоздав, и Джим не слишком удивился, обнаружив, что все пришедшие на праздник – а их было человек триста – уже пьяны как черти. И у них было полное право напиваться. Опознать в помещении столовую посреди такой масштабной попойки оказалось довольно трудно. О ее первоначальном назначении сейчас напоминали только выставленные в длинный ряд вдоль стены столы и причудливо украшенный чем-то подозрительно фиолетовым репликатор. Освещение здесь убавили до сорока процентов, посредине установили барный квадрат по андорианскому канону, интеркомные трансляторы приспособили под колонки и пустили в них совершенно безобразное по степени пошлости орионское диско. В любой другой день трепетно влюбленный в Энтерпрайз Кирк устроил бы за такое святую инквизицию, но сегодня он лишь махнул рукой и тревожно покосился на Спока, чтобы убедиться, что атмосфера всеобщего разврата его не слишком напугала. Как правило, случайно попадая в подобные заведения на планетах, коммандер немедленно занимал позицию в самом дальнем углу и сверкал оттуда темными глазами, всем видом стараясь отпугнуть от себя случайных приставал, а Джиму не хотелось бы, чтобы этот вечер прошел для него в таком напряжении. Однако Спок, казалось, прочитал его мысли и держался с совершенно независимым, даже почти расслабленным видом. Джим смутно заподозрил, что это такой вид самопожертвования во имя его покоя, но разбираться всерьез было лень, да и довольно глупо. Спок взрослый мальчик, в конце концов. Очень взрослый... - Хей, малыш! – слегка пьяно – а это верный знак, что где-то уже стоят бутылки две-три опустошенных – вырвался к нему из толпы танцующих Маккой, - Рад тебя видеть. - Три часа назад виделись, - проворчал Кирк, - И сколько раз просил не звать меня так при команде. - Ууу, - протянул добрый доктор и с силой впихнул ему в руку свой стакан с чем-то опасно оранжевым, - Ты слишком трезвый для этого вечера. Иди к бару, там Скотти заправляет, он тебя быстро вылечит. И Джим послушался этого сомнительного совета. Послушался, несмотря на то, что был экстремально близок к срыву. А может быть, именно поэтому. Спок маячил вокруг постоянно, не то из опасения за здоровье друга, не то из каких-то иных побуждений. Кирк натыкался на взгляд его внимательных настороженных глаз после каждого опрокинутого тумблера виски, после каждого бокала непонятно какой смеси, обильно заливаемой абсентом. Это возбуждало, бесило, вызывало приливы нежности и изумляло до крайности – все подряд, в зависимости от цвета последнего выхлестанного напитка. Голова кружилась все сильнее, музыка, казалось, обволакивала тело и била в голову, сердце колотилось, и этот бешеный стук гулко отдавался в висках, вконец добивая соображалку. Медленно, но верно капитана Кирка захватывало ощущение, что сегодня можно все. На них не смотрел решительно никто. За пять лет миссии Джим стал своей команде достаточно близок, чтобы ему не мешали просто расслабляться в кругу друзей, да и не до него было народу: слишком много выпивки, слишком много танца, слишком много эмоций захватили каждого в помещении, и кто в такое время стал бы отслеживать в толпе золотого капитана, кроме как для того, чтобы полюбоваться на миг излучаемой им живой мощью, подобной ауре богов любви? Краем глаза Кирк видел, как Спок, устав от мельтешения человеческой энергии вокруг, сел за стол и устроился там ровно так, чтобы не терять его, Джима, из виду. В руке у него был стакан чего-то темного: то ли бренди, то ли виски, то ли коньяк, но в любом случае уже далеко не первая порция. От этого зрелища Джима подстегнуло, как кнутом. В массе народа никто не обратил ни малейшего внимания на то, что капитан легко опустился на колени и с абсолютной пустотой в голове пробрался под столами к своему старпому. - Капитан? – недоуменно отреагировал тот на появление Кирка у своих ног. - Скучаешь? – фыркнул в ответ капитан, пьянея от собственной смелости, сложил руки на худых острых коленях Спока и примостил голову так, чтобы не было видно с танцпола. - Я бы не назвал свое настроение скучающим. При обычных обстоятельствах строгий коммандер без восторга реагировал даже на простое прикосновение к плечу. Теперь же в его голосе не было и тени обреченного возмущения, и от этого факта Кирку окончательно снесло крышу. В голове беспорядочно плавали отрывки лихорадочных мыслей, в груди болело от обожания длиной в двадцать лет, как будто сердце разбухло от количества выпитого. Хотелось… О, Джим точно знал, чего ему хотелось. Одежда Спока пахла вулканскими специями и прохладным неземным телом. Этот запах был знаком Кирку до мельчайшей нотки: столько раз приходилось вытаскивать товарища из горячих точек на руках, столько раз выпадали случаи провести вечер в его каюте. Дурея от этого запаха еще сильнее, он провел щекой по затянутому черной форменной тканью бедру. - Джим, - на одном дыхании выдохнул Спок. Его руки машинально попытались оттолкнуть голову капитана, но Кирк соблазнил достаточно девушек и не так мало мальчиков, чтобы отличить реальное сопротивление от приступа ложной скромности. Вулканец был пьян, и этот простой факт открывал перед ними обоими все двери. Джим осторожно провел руками по его бедрам, вверх, и уверенно остановился на узкой талии, скрытой синей формой. Замерев от мгновения нерешительности, приласкал тело большими пальцами и аккуратно, будто приручая дикого зверя, слегка задрал тунику, обнажая полоску зеленой кожи. На этом моменте он должен был по всем канонам получить нервный захват, а потом очнуться в лазарете, мучимый стыдом и ужасом за свое поведение, но Спок лишь дышал чуть тяжелее обычного и позволял делать с собой все, что заблагорассудится, и это был самый красноречивый зеленый свет в бурной жизни Кирка. Он наглел с каждым движением. Ласки становились смелее, движения откровеннее. Как давно они оба хотели этого? Как долго давили в себе отчаянное желание? На них по-прежнему никто не смотрел, а если кто и глянул, то увидел лишь Спока со слегка откинутой назад головой за столами. Джиму остро захотелось протянуть руку вверх, пропустить эти шелковые пряди сквозь пальцы, вырвать стон из беззащитно открытого горла, но ограничения лишь подстегивали возбуждение, да и случайно попасться кому-нибудь на глаза не очень хотелось. Расстегнуть замок на брюках коммандера оказалось самым легким действием, что Кирк когда-либо совершал. Сдвинуть ткань белья – трясясь от лихорадки предвкушения, Джим даже не заметил цвета. Пройтись по вожделенной плоти сначала пальцами, потом, дождавшись тихого поскуливания, губами, языком. Войти во вкус, вспомнить, что в таких случаях доставляло удовольствие ему самому, довести до исступления – вулканского, конечно, ведь если алкоголь и снял некоторые табу, то степень отражения эмоций на лице все равно оставалась минимальной. Все закончилось быстро. Джим не знал и не надеялся узнать, как долго на протяжении этого вечера Спок страдал от желания, однако мог сказать с уверенностью, что это желание длилось не один час. Пьяный туман постепенно рассеивался, обнажая холодное чувство страха и мерно колотящуюся в трезвой части рассудка мысль: «Что. Я. Натворил». Коммандер взглянул на него почти ласково. Вдоль виска привычным жестом пробежались красивые пальцы. Только не трезвей, остроухое божество, не смей трезветь сейчас… Спок помог ему выбраться из-под стола, взял за руку и твердо вывел из переполненного зала. Эта ночь была только для них двоих, и Кирк точно знал, что не забудет ее никогда в жизни. Ведь следующее утро будет его первым утром в полном одиночестве за последние пять лет. А следующие два с половиной года… Будут адом на земле. Годами потерянной капитанской улыбки, которая слишком крепко была связана с молодым вулканским офицером. Пока мир не перевернется вновь, и космос не отзовется гулким звоном на тихое «Простое чувство».