Другая сторона

      «Все оставляет свои следы. Ни одно прикосновение не проходит бесследно. Ребенок, выходящий из материнского лона, разрывает ее тело, и эти раны просто так не заживут. Обыкновенное касание окна рукой оставит следы пота на стекле совершенно отчетливые, даже если ладони сухие. Улыбка абсолютно незнакомого человека может коснуться сердца и оставить на нем легкий, мимолетный след – короткое воспоминание, которое спрячется в глубинах извилин мозга. Оно будет забыто, но не выкинуто, потому что из памяти ничего невозможно стереть. И это не философия – это учебник биологии. Все, что мы когда-либо видели, слышали, сохраняется глубоко под коркой и однажды может дать о себе знать. Необычным сном, проснувшись после которого, вы будете странно себя ощущать. Неожиданным открытием, когда вам вдруг случится предстать перед чем-то новым и внезапно для себя осознать, что когда-то очень давно вы что-то слышали/читали/видели об этом. Поэтому я ненавижу прикосновения».       Но ладонь Чонина в миллионный юбилейный раз ложится на плечо Кенсу в очереди в аэропорту. Билет, который он держит в этой же руке, острым углом неприятно врезается в бледную шею вокалиста, оставляя на коже небольшую красную полосу. Дио недовольно морщится, косится на парня сзади, смешно дергает головой. Сам же танцор лениво и сонно моргает, смотрит куда-то в сторону. Из-за его вечно заспанного, слегка припухшего лица кажется, что Кай чем-то немного расстроен или мысленно находится сейчас где-то совсем далеко. У людей с полными губами всегда такая проблема. Стоит им чуть припухнуть – и выражение лица становится почти щенячьим. Забавно, что два главных танцора ЕХО оба страдают от этой болезни. К счастью или к сожалению, Дио в довесок получил два круглых зеркала вместо глаз. Хотя и у него бывает более расстроенный вид, чем оно есть на самом деле.       Тихих, уставших после перелета участников группы, можно сказать, грузят в черные тонированные машины и везут к общежитию СМ. В первой вечно счастливый Чанель рассказывает участникам какой-то забавный случай, произошедший с ним во время съемок «Соседей по комнате». Во второй же машине довольно тихо. Поначалу Тао, не пожелавший отцепиться от Сехуна, шумел, но в итоге был укушен в плечо макнэ, который уверял, что болтушка-одногруппник заплевал ему ухо.       «И, тем не менее, удивительно, насколько быстро прикосновения Кая стали для меня чем-то привычным. Насколько мне самому понравилось быть к нему ближе, учитывая, что я крайне осторожен. Почему? Потому что с детства запомнил простую истину: в людях я разбираюсь дерьмово. Те, кто не нравятся мне с первого взгляда, после какого-то времени на поверку оказываются замечательными. Те, к кому я с самого начала расположен, оказываются редкостным дерьмом. Так было и с Чонином. Первое впечатление: заносчивый красавчик, типичный бэд бой. «Холодный» - это было мягко сказано. Поначалу я смотрел на него, пытаясь скрыть раздражение, накатывающее каждый раз с поразительной силой. И Кай это чувствовал, поэтому в какой-то степени боялся. «Отказывался есть» - это, опять же, мягко сказано. Просто он на подсознательном уровне понимал, насколько мне не нравился, и ему было неуютно, обидно и неприятно. Потом мы узнали друг друга лучше. Стоило мне перестать относиться к нему предвзято - и вот, привязанность. Спасибо, что невероятно чуткий Чонин почувствовал перемены и тоже ко мне быстро привязался».       Кай и Кенсу выходят из машины вместе. Все такой же рассеянный, на первый взгляд, танцор обнимает вокалиста одной рукой за плечи, бросает быстрый взгляд в сторону, оценивая количество направленных на них фотоаппаратов, почувствовав, как в очередной раз Дио напрягся, чуть сильнее сжал его плечо.       «Пожалуйста, не трогайте нас».       Тао с Сехуном плечом к плечу последними забегают в общежитие СМ, и двери за ними закрываются, отрезая популярную группу ЕХО от всего мира. От вспышек фотокамер, вездесущих журналистов и излишне назойливых фанатов. Парни пока еще единой голодной оравой, не переодеваясь, подчищают полупустую рисоварку, не удосужившись даже воспользоваться тарелками, пока Кенсу не видит. Отчаянно шарятся в полупустом холодильнике, матеря на корейском, мандарине, кантонском, английском и даже немного на языке Папуа Новой Гвинеи менеджеров, которые провели зачистку и выкинули все, что жирно, вредно и не подходит для рациона «айдола». Все то, что им смертельно нужно после тяжелого трудового дня. Благоразумный Джунмен набивает рот яблоками, оставленными заботливой нуной-уборщицей, Лэй с меланхоличным видом горного козла жует листы пекинской капусты (просто капусты, не кимчи), иногда залезая ложкой в рисоварку, вокруг которой, словно вокруг костра, расселись Бекхен, Чанель, Кай и Сюмин. Китайский и корейский макнэ, устроившись в углу, как истинные жмоты, ни с кем не делясь, едят прямо из коробки сухой завтрак. Лухан, первым принимавший душ, продавливает лицом подушку, провалившись в крепкий сон.       - Свиньи, - не церемонясь, констатирует Кенсу, ненадолго заходя на кухню, а затем кричит во всю силу своего вокала. - Чондэ, булками шевели! Не один!       - Выхожу уже! Выхожу! – раздается из-за двери недовольный голос потревоженного Чена, который только что допел, стоя под теплыми струями воды, партию Горбуна из Нотр-Дама на французском (точнее, это Чондэ думает, что на французском. Неграмотный француз мог бы решить, что это корейский).       До уже собирается выйти, как неожиданно на секунду замирает, врезавшись плечом в поднявшегося со своего места Чонина. На секунду пухлые губы чикен-маньяка замирают в миллиметре от уха Дио, только потом вокалист скрывается за дверью душевой.       «Сколько нужно воды, чтобы смыть с себя все сальные, неприятные взгляды сасен-фанатов, и в особенности – сасен-фанбоев, которых «Боями»-то назвать тяжело. Скорее, кучки старых извращенцев, которые приходят на мероприятия, где появляются ЕХО, исключительно ради того, чтобы попялиться на свою «Лолиту». Наверное, цистерна. Или один короткий шепот на ухо: «Я хочу, чтобы после душа на тебе ничего не было». От одного воспоминания бросает в дрожь. Но возможно ли это? Идти в спальню без трусов по общежитию совсем не печенька. Не мудрено засветить чем-то не для посторонних глаз или это самое что-то застудить. В комнате сниму».       Маленькое, но вполне уютное помещение встречает его приятной прохладой и темнотой, от которых уставшим от софитов глазам становится комфортно. Однако все внутри рушится, когда дверь в спальню снова открывается. Он затылком чувствует тяжелый взгляд темно-карих глаз, но не смеет поворачиваться, потому что заранее знает, кто там. И задницей чует. Этот «кто-то» в отвратительном настроении. Дио ему его сейчас нисколько не поднял.       - Разве я не сказал тебе ждать меня голым? – ледяным тоном интересуется Чонин. Кенсу не видит, что происходит, но слышит, как щелкает сначала замок, а потом дверь для страховки закрывается на цепочку.       - Слушай, я просто, ну… - вдруг, растеряв все аргументы, мямлит Дио, но не успевает обернуться, как со спины его грубо хватают за локти, рывком привлекают к себе. Грудной приятный голос раздраженно шипит прямо в ухо, посылая волну возбуждения и благоговейного страха:       - Тебе так сложно сделать то, о чем я тебя прошу? Просто не надевать эти сраные шмотки? - в ответ Кенсу издает нечто вроде сдавленного писка, когда его резко разворачивают, сильнее смыкая цепкие пальцы на руках, прижимают лицом к двери. Парень больно ударяется щекой, слегка прикусывая ее изнутри, громко охает от неожиданности, дергается в попытке вырваться, но хватка чуть выше локтей становится только крепче. Сильное мужское тело прижимает его к стенке. Смуглая ладонь медленно задирает халат до самой поясницы, ложится на круглую ягодицу, больно щипает:       - У меня нет никакого желания возиться с твоими трусами, - шипит Чонин, вопреки своим словам стягивая вниз черную тряпку к щиколоткам вокалиста. - Ненавижу, когда ты меня не слушаешь, Кенсу.       «Это не любовь, - говорит Джунмен, и его глаза становятся стеклянными от непрошеных слез. Добрый он. Слишком добрый. Но глупый. Может, добрый оттого, что глупый.       - Почему? – меланхолично спрашиваю я, раздумывая, как сделать так, чтобы эта вода никогда не пролилась, но могу только слушать, хоть совершенно не могу понять, какой, вообще, смысл в этих его нотациях. Стремно на душе оттого, что лидер так волнуется. Но он раздувает из мухи слона.       - Нельзя делать больно тем, кого любишь. Любовь - это забота, - хрипло, тихо, но отчетливо говорит Сухо, смотрит мне в глаза своим фирменным поучающе-добрым и всё понимающим взглядом, и от этого становится смешно.       - Разве у любви есть ГОСТ?».       - Прости, - почти машинально извиняется Дио, дернувшись, когда ладонь слегка стискивает сзади шею под волосами, как бы намекая, что ему лучше не дергаться. Что-то в голосе вокалиста только сильнее раздражает без того сегодня доведенного до края Кая, поэтому он сгребает парня, словно котенка, за загривок и резко тянет назад. Кенсу, нелепо взмахнув руками, падает пятой точкой на пол и решается поднять на Чонина взгляд.       Пухлые губы упрямо поджаты, а глаза сузились в щелочку от раздражения. Длинные, когда-то не раз выбитые пальцы быстро расстегивают пуговицы на пиджаке, отбрасывая верхнюю часть костюма в сторону, а затем ослабляют галстук. Дио смотрит, как Чонин сражается с петлей, и внутри все скручивается в тугую спираль. Проследив за его взглядом, Кай понимающе ухмыляется:       - Нет, мой сладкий, не так мягко. Не так мягко, - повторяет он, когда кусок ткани змейкой падает на пол, складываясь в витиеватый узор, а затем кивает головой в сторону конструкции у стены, состоящей из двух вертикальных и двух горизонтальных палок, одна из которых находится почти под потолком, вторая ровно посередине. Это можно назвать вешалкой, экономящей место, поскольку объемы комнаты заставили выбирать соседей между шкафом и столом. И поскольку это чудо инженерии сейчас находится здесь, нетрудно догадаться, к какому решению пришли хозяева помещения.       Дважды повторять не приходится. Кенсу скидывает халат под одобрительный смешок и подходит к стенке, кладет ладони на палку посередине, ожидая, что предпримет Чонин, но не смеет оборачиваться, когда слышит тихое шебуршание за спиной. Впрочем, Кай не заставляет себя долго ждать. Танцор нарочито лениво, вальяжно, кажется, что даже небрежно застегивает на левом запястье вокалиста наручники, пристегивая сначала одну его руку к конструкции, а затем другую.       - Ты заслужил, - холодно бросает он, а потом слегка пинает Дио в лодыжку. - Ноги шире, - командует Кай, проводит большими шершавыми ладонями по бледным бокам, придерживая парня, тянет его на себя, заставляя прогнуться в спине. Дыхание Кенсу учащается, сердце начинает бешено стучать, отдаваясь странным звуком в ушах. Но это даже кажется немного скучным. Пока эти самые пальцы вдруг не смыкаются на его макушке, а рука грубо и бесцеремонно давит, заставляя склониться.       «Кенсу, давай я поговорю с Каем, - почти умоляет меня лидер, поймав за запястья. Как сцена из дурацкой дорамы. Что за дурацкая привычка пытаться высмотреть все в моих глазах так пристально? Постеснялся бы хоть, что ли. Неудобно же.       - Джунмен. У меня все хорошо. И у Кая тоже. Не нужно делать из меня жертву».       - Смотри в пол! Ты провинился! – приказывает Кай властным голосом. - Не смей поднимать головы. Если будешь громко кричать или скулить, придется тебя заткнуть.       А затем, чтобы заглушить неизбежные звуки, Чонин включает музыку. Jay Park. Альбом «Evolution», словно созданный для таких случаев. В последнее время заслушанный парнем до дыр на коллекционном диске, который он не поскупился купить для себя любимого.       Кай не торопится. Гладит ладонью спину любовника, изучая изгибы, касается ягодицы, заставляя вздрогнуть от предвкушения, но не спешит приступить к самому главному. Распятый в крайне неудобной позе Кенсу поднимает голову, чтобы вопросительно посмотреть на танцора через плечо. Но моментально раздражающийся Кай снова давит на его затылок:       - Я сказал, голову вниз! – рявкает парень, а затем свободной рукой награждает Дио слишком неожиданным и резким шлепком по заднице. От такого обращения у Кенсу слегка подгибаются колени. Но это только начало. Кай снова опускает ладонь на бледную ягодицу, на этот раз медленнее, продолжая стискивать одной рукой волосы. Затем начинает методично похлопывать по одному и тому же месту.       У вокалиста щеки вспыхивают от стыда, когда в тишине ненадолго замолчавшей музыки он слышит слишком громкий шлепок. Чонин замахивается сильнее, намеренно продолжая лупить по левой раскрасневшейся ягодице. Перемещается за его спину, стискивает округлость в ладонях, без какого-либо намека на нежность принимаясь мять саднящий зад, резко подается бедрами вперед, имитируя толчок, трется грубой тканью черных джинсов о нежную, раздраженную от первой порки кожу. Облизывается, как сам Дьявол.       «Принуждению нет места в отношениях. Посмотри только на свои синяки, Дио-я. Только я догадываюсь о том, что происходит между вами с Чонином. Но это только пока, - в очередной раз наседает на меня Джунмен, когда я летом прогуливаюсь по душной улице в черной кофте с длинным рукавом.       - Меня никто ни к чему не принуждает. Я все делаю по собственной воле, - спокойно возражаю, скрещивая руки на груди в защитном жесте. Сухо просто не может его не заметить, поэтому на мое предплечье ненадолго ложится его ладонь.       - Ты один вообще ничего не понимаешь».       Ненадолго вокалиста оставляют в покое, позволяя перевести дух. Но Кенсу знает, куда делся танцор. Он сейчас достает из-под кровати их секретный ящик с игрушками, некоторые из них до сих пор не опробованы. Пока Дио гадает, что же выберет садист, тот снова оказывается сзади:       - Соскучился? - без особого интереса спрашивает Кай, в очередной раз хлопая по обнаженной ягодице, но почти не больно. Кенсу не отвечает на вопрос, на который ответа и не требуется, непроизвольно охает, когда его ягодицы разводят сильные руки, подушечка среднего пальца ложится на сжатое колечко сфинктера, слегка надавливает, и первая фаланга проникает внутрь. А затем входит до конца. Выходит, берет лубрикант, снова входит. Чонин больше дразнит, трахая вокалиста одним пальцем, обильно смазывает сухие стенки. И его это страшно забавляет. Кенсу мелко дрожит всем телом, разрываясь от желания избавиться от всех этих инородных ощущений и одновременно пылая от жажды получить больше.       Чонин убирает руку, но вместо этого обводит сокращающиеся в нетерпении стенки чем-то неприятно холодным. Дио рефлекторно дергается, пытаясь избежать контакта с металлом, однако его тянут обратно и насильно проталкивают внутрь что-то вроде шарика или большой капли. За ним идет второй, большего диаметра и более круглый, а потом Чонин отстраняется, чтобы полюбоваться на творение рук своих.       - Не узнаешь? Это анальная пробка, которую мы купили две недели назад, - ухмыляется он, рассматривая крупную похабную имитацию алмазной рукояти между покрасневших ягодиц. – Вот теперь хорошо.       Кай прижимается со спины, нарочно давит весом своего тела, зная обо всех неудобствах. Дио буквально сходит с ума. Ему неудобно, стыдно, эта штука в заднице нисколько не заменяет ему большого крепкого члена, но стенки сфинктера, жадно обхватывающие холодный металл, приятно растянуты.       Воздух разрезает пронзительный свист, и Кенсу видит через плечо, что Чонин придирчиво разглядывает кожаный хлыст-восьмиклинку в своих руках. Заметив, что парень смотрит, танцор подносит рукоятку к губам, причмокнув, облизывает набалдашник, отстраняется. С замиранием сердца вокалист замечает тонкую нить слюны, тянущуюся от языка к черной коже, и страстно желает, чтобы Кай его поцеловал. Но Кай не делает этого, потому что Дио еще не ответил за свое «мерзкое поведение».       - Считай удары. Двадцать восемь за то, что взбесил меня на конференции, и еще пять за то, что ослушался.       Без малейших сомнений парень замахивается, ударяя по чуть покрасневшей правой ягодице, которую до этого почти обделял вниманием, оставляя яркие красные следы от семиклинки. И, не раздумывая, награждает Кенсу еще одним ударом. На третьем рука немного дергается, полосуя бледную спину кожаными хвостами, потом намеренно соскакивает, больно проходится по бедру. Кенсу вскрикивает в первый раз за вечер, дергается, сдирая кожу на запястьях, все внутри буквально ходит ходуном, проклятая анальная пробка делает все ощущения только острее. Но увлеченный Чонин словно не слышит первого вопля, и вокалист душит крики, отчаянно, до боли смыкая губы. Хвосты обжигают раскрасневшуюся попу, полосуют спину и бедра. И Кенсу сдается во второй раз, закричав. Кай останавливается.       - Сколько?       - Тридцать один, - срывающимся голосом говорит вокалист, - я больше не могу.       - Хреново, - ничего не предвещающим голосом произносит Кай, а затем откладывает плеть, обходит Кенсу, с грацией кошки пролезая между ним и стенкой. Смуглые руки, наполовину открытые закатанными рукавами черной рубашки, крепко обнимают бледное дрожащее тело. И Кенсу буквально проседает в его объятиях, полусадясь на протолкнутое между ног колено. Чонин целует его впервые за вечер, и вокалист принимает эту ласку со всей благодарностью, на которую только способен. Его обнаженная промежность неприятно трется о грубую ткань джинсов, но Кай углубляет поцелуй, заставляя Дио ерзать, только сильнее раздражая кожу. Палец обводит ключицу, соскальзывает вниз, играя, обводит сосок, а потом зажимает маленькое колечко (на котором он сам настоял), оттягивая. Парень с бледной кожей умоляюще стонет в поцелуй, потому что ему уже невмочь. Проклятая штука в заднице так его распаляет, что он сходит с ума, не может думать ни о чем, кроме того, что у танцора в штанах.       - На колени, - командует Кай, - я разрешу тебе взять в рот.       Кенсу послушно опускается, несмотря на то, что его руки все еще пристегнуты, и покорно открывает рот, расслабляя глотку. Чонин расстегивает ширинку, приваливаясь спиной к стене, и достает эрегированный твердый член. И после всего, что с ним сделали, Дио полностью поглощен тем, что, наконец, смог получить желаемое. Его завораживает не такой толстый, но внушительно длинный орган шоколадного цвета и крупные набухшие, явно проступившие темно-синие вены. Парень дергается, желая прикоснуться, но только причиняет новую боль, сдирая до крови кожу на руках. Однако совсем этого не чувствует, одурманенный другой болью и желанием.       Чонин притягивает его за затылок, наблюдая за тем, как парень языком обводит головку, толкается в уретру, затем принимаясь старательно вылизывать подрагивающий в нетерпении орган. Но без рук оказывается не так просто доставить Каю удовольствие. Так что он берет инициативу в свои руки, запускает пальцы в темные мягкие волосы, стискивает и сам толкается в открытый рот. Едва не подавившись, Кенсу с трудом справляется с рвотным рефлексом, потому что танцор не ждет, не дает привыкнуть, принимаясь ожесточенно орально трахать вокалиста. Властно и жестоко Чонин удерживает его голову, обеспечивая себе глубокое проникновение. Где-то на задворках подсознания Дио в ужасе от того, как сейчас выглядит. Распятый, со слюной на губах и подбородке, исполосованный плетью, со слезами, скопившимися в уголках глаз и, самое главное, членом во рту. Но когда он поднимает глаза, видит запрокинутую в экстазе голову танцора, темные волосы на лобке и довольно жидкую блядскую дорожку на красивом животе, ему хочется вылизать Чонина в приступе тупого немого, почти собачьего обожания. Может ли кто-то боготворить Кая больше, чем сейчас Су?       «Кенсу, оно того не стоит, - вздыхает лидер, касаясь иссиня-черных волос, кладет свою голову мне на плечо. Передернувшись, я слегка отползаю, прожигая в Джунмене взглядом гигантскую черную дыру.       - А что стоит?       - Ничего, Кенсу, - в который раз повторяет мое имя Сухо, словно так проще достучаться.       - Нет ничего, что бы оправдывало такое издевательство. Признай, что он не любит тебя, раз позволяет себе такое».       Кай выходит, оставляя во рту солоноватый привкус спермы, одной рукой быстро надрачивает, пачкая белесыми разводами щеки, ключицу и грудь Дио. Кончив, отвязывает старшего.       - Пить охота, - безразлично бросает он, на ходу расстегивая рубашку. - Ты пока, если хочешь, можешь поиграть с вибратором.       И это его «если хочешь» звучит, скорее, как приказ. Так что, когда Чонин уходит, Кенсу вытаскивает из коробки игрушку, устраивается на кровати, в нерешительности вертя предмет в руках. Вздрагивает, когда Чонин возвращается с коробкой апельсинового сока в руках.       - Хочешь? – спокойно спрашивает он, но Дио только качает головой, проводит языком по небу, припоминая вкус спермы, молчит. Кай так небрежно раздевается, что у вокалиста перехватывает дыхание. Потом совершенно голый танцор усаживается в кресло напротив кровати, открывает сок.       - Поиграй с собой сам, - требует он, - я хочу посмотреть. Поиграй с вибратором, как если бы ласкал мой член.       - Хорошо, - хрипло отвечает парень, косясь на одногруппника, который выглядит в этот момент так, словно они тут о погоде беседуют, когда сам сидит в чем мать родила и спокойно вкушает кровь апельсинов. Вокалист неуверенно подносит резинового приятеля к губам, обводит языком головку, но его все еще сковывает неуверенность. Дио лижет резиновый член, но чувствует себя глупо. Однако, подумав о том, что сказал Чонин, переводит взгляд на младшего в кресле, следует глазами вниз от кубиков пресса к темному лобку, покрытому черными жесткими прямыми волосами, к сейчас довольно вялому члену с массивной головкой, все равно выглядящему внушительно из-за своей длины. Затем Кенсу задерживает взгляд на темной сморщенной коже яичек и вспыхивает, почувствовав новую волну возбуждения, ерзает.       Проклятая пробка снова напоминает о себе. И, решив, что уже можно, Дио тянется к ней пальцами. Медленно, готовый одернуть руку, если Кай запретит. Но младший молчит. Вокалист избавляется от холодного металла в себе, отбрасывая пробку на пол с глухим стуком, а затем, сосредоточившись на члене Чонина, проводит его заменителем по своей груди, касается проколотого соска, представляя, что это делает младший. Затем снова поднимается вверх, прогибается, ласкает свои губы, прикрывая глаза, рисуя в голове образ. Потом медленно вбирает игрушку в рот до половины, втягивает щеки, слегка причмокивает, примешивая ко вкусу спермы легкий привкус резины. Обильно смочив игрушку собственной слюной, подносит вибратор к растянутому анусу и вводит в себя.       «Нельзя так унижать тех, кого любишь, – упрямо повторяет Джунмен, сцепив свои руки на моей талии. Но мне еще нужно привыкнуть к тому, что Сухо хочет быть ближе, поэтому я решительно отодвигаю его от себя, делаю шаг назад, увеличивая расстояние между нами. И во взгляде лидера скользит досада, а также легкая обида, которую он тут же старается подавить. Хочется протянуть ему руку, попросить не обижаться, но вместо этого я делаю еще один шаг назад и вдруг натыкаюсь на кого-то спиной. Плечо привычно стискивает совсем родная ладонь.       - Все хорошо?       - Все прекрасно. Потрясающе, - уверяю я».       - Мне нихрена не видно, - рявкает Кай, и Кенсу послушно раздвигает ноги шире, даже слегка сползает вниз, - трахни себя этой штукой.       Вздрогнув, Кенсу начинает послушно двигать рукой, стараясь не смотреть на сидящего в кресле младшего. В его голове он сейчас встает со своего проклятого места, прекращая хлестать чертов сок, задирает ноги вокалиста и хорошенько дерет его в задницу, вколачиваясь в податливое растраханное тело.       - Ммм…Чонин, - стонет Дио, двигая рукой на пределе своих возможностей, но этого недостаточно. Самому тяжело. Кенсу смертельно нужен гребаный Кай и его большая штука внутри.       Вокалист сползает еще ниже, задирая ноги, продолжая интенсивно долбить свой анус резиновым хреном. И вдруг замечает восторг в глазах младшего. И это опьяняет. Смуглый танцор, раздвинув ноги, медленно ласкает свой член, с жадностью смотря, как Кенсу развлекается с резиновым дружком.       - Быстрее, Кай! Быстрее! – стонет воодушевленный вокалист, извиваясь на кровати, когда ему удается задеть чувствительную точку внутри. Парень в кресле тоже начинает работать рукой быстрее. Настолько, что можно услышать влажные шлепки. И Дио жутко хочется остановиться, чтобы посмотреть, как рука обожаемого Кая дрочит желанный член. Он старается не отставать, свободной рукой лаская твердый сосок. Щипает, тянет, гладит, играет с сережкой, просовывая в колечко мизинчик.       Кенсу выглядит как дорогая блядь с красными разводами, полосами на бледных бедрах, расцветающими синяками на руках, содранными запястьями, вспотевший, потасканный, возбужденный и увлеченный игрой с собственным телом. От такой картины Чонин заводится не меньше старшего, яростно дроча. Вены на смуглом члене набухают, а первые белые капли спермы стекают вниз по напряженному стволу, пачкают широкие ладони, несколько даже можно увидеть на его лобке. Кажется, Кенсу кончает только от одного вида увлеченно мастурбирующего младшего. И тут же снова твердеет.       - Кай, на меня, кончи на меня, - умоляет Су, подхватив сам себя под коленями, призывно раздвигает задранные ноги, хотя в его попе все еще вибратор. И завороженный его развратностью Чонин встает на колени рядом с парнем, удерживая его за щиколотку, помогает себе рукой, пачкает внутреннюю сторону бедер партнера.       «-Почему ты позволяешь ему так с собой обращаться? – скрещивает руки на груди лидер и подходит ближе. - Дай ему отпор.       - Ты ничего не понимаешь, - мотаю головой, а сам боюсь, что она оторвется, потому что Сухо пристал ко мне со своими нравоучениями не вовремя, когда я еще не отошел.       - Понимаю, ты любишь его. Невооруженным глазом видно. А он тебя? Он тебя любит, Кенсу-я? Лживая и жестокая тварь.       - ЗАТКНИСЬ! Чонин не такой. Ты просто ничего не понимаешь, - тяжело соображать и четко формулировать свои мысли. Но ужасно неприятно слышать гадости в адрес своего парня, - не лезь не в свое дело.       - Это не любовь, Кенсу, он обращается с тобой как с игрушкой, - от жалости в голосе Джунмена тошнит. Признаться, даже хочется ему врезать, чтобы заставить заткнуться».       Знал бы их хореограф, для чего пригодится растяжка, когда танцор сгибает Кенсу почти втрое, заставив его встать на лопатки, и в таком неудобном положении входит в растянутый анус, сразу же набирая яростный быстрый темп. Член входит во всю длину, отчего яйца смачно шлепаются об еще не отошедшие от порки бедра, размазывая свежую сперму на солоноватой от пота коже. Выбеленная до цвета бумаги челка Чонина липнет к высокому лбу, а глаза сверкают в полумраке комнаты. Уже не в силах сдерживаться, Кенсу стонет, перекрывая своим голосом музыку. Танцор останавливается, выходит, буквально швыряя на кровать.       - Заткнись, нас же услышат, - но Кенсу не знает, что ему ответить. Он только тяжело дышит и пьяным, восторженным взглядом смотрит снизу вверх на своего бога с коловым стояком.       Макнэ вытаскивает из коробки кляп, тянет партнера за руку, заставляя сесть, проталкивает в рот красный резиновый шарик:       - Так надежнее, - заявляет он, затягивая игрушку на затылке. Дио только кивает, что-то мычит, но Чонину уже на все насрать. Соединив ноги Су вместе, он задирает их высоко вверх, приподнимает поясницу парня, полагаясь только на свою физическую силу, снова входит, продолжая трахать восторженно мычащего в кляп Кенсу. Самому ему приходится кусать губы, утробно рычать и громко сопеть, сдерживая удовлетворенные стоны. Его партнер потрясающе растянут и податлив. Дио даже хочется помочь, насаживаясь на член Чонина, но в таком положении это довольно трудно.       В который раз уже играет песня про метроном, когда Кенсу, наконец, ставят на четвереньки, трахая в другой позе. И вокалист активно подмахивает бедрами, хотя сам он уже вымотан и из последних сил старается удовлетворить младшего, член которого внутри, кажется, становится только больше, как у собаки, и вытащить сейчас его невозможно. Чонин ебет Су, похлопывая его по саднящим ягодицам, стискивает до синяков и без того разодранные бедра, тянет за волосы, заставляя запрокинуть голову и, наконец, кончает внутрь.       «- Что-то не так? – сонно спрашивает Чонин, поймав нас с Джунменом за разговором по душам ночью, хотя на самом деле прекрасно знает, что и где сейчас не так. - Что за ночные посиделки у костра? Пойдем спать, хён. Спокойной ночи, лидер. Удачно завтра доехать домой. Хороших каникул.       - А вы разве не едете домой?       - Нет, - спокойно отвечает Чонин, а Кенсу как-то виновато и немного затравленно смотрит на Джунмена, - мне нужно заниматься, а у хёна появились кое-какие дела в Сеуле.       - Я тоже задержусь завтра с вами, родители уехали на остров Чеджу, - лидер хочет сказать еще что-то, но макнэ его обрывает.       - Ну, замечательно. Надеюсь, ты не против, что завтра в гости на полчаса заглянут Понгу и Монгу? Доброй ночи».       Оттраханный, изнеможенный, перепачканный спермой Кенсу чувствует себя так, словно его не меньше часа драл дикий зверь. И выглядит он, к слову, не лучше. Почти полчаса после секса он не может ни уснуть нормально, ни вообще пошевелиться.       - Я разбужу тебя рано утром и помогу помыться, - говорит Чонин, меняя простыни, аккуратно обтирает Дио салфетками, осторожно обнимает, боясь потревожить раны, и тут же засыпает, когда его голова касается подушки.       На следующий день Джунмен наблюдает за тем, как танцор возится со своими собаками, а Кенсу, в общем-то, равнодушный к четвероногим, помогает ему купать их после прогулки со старшей сестрой. И Сухо буквально тошнит от того лицемерия, с которым Чонин улыбается Дио. Ему физически дурно смотреть, как его одногруппники украдкой целуются, держатся за руки, переглядываются. Играют в любовь, в то время как Су вздрагивает от любого случайного прикосновения к спине и очень осторожно садится на стулья. Лидер пытается поговорить с вокалистом, но тот бежит от него, как от огня. А если у Сухо получается выловить младшего для серьезного разговора, обязательно появляется Кай с фальшиво-невинным лицом «А что вы тут делаете? А когда мы есть будем? А давайте фильм посмотрим» и кучей любых других тупых вопросов, вплоть до «Где мои носки? Как погладить черную рубашку?».       «- Прекрати доставать Чонина. Спасибо за заботу, но не нужно в это лезть, - с вымученной улыбкой прошу Сухо, который, поняв, что я не стану его слушать, нападает на Кая с обвинениями.       - Дио, у Чонина к тебе не любовь. Просто похоть. Нельзя так ранить тех, кого любишь, и быть таким спокойным».       Сухо злится, потому что нахрена Каю рубашка, если он вообще не собирается сегодня покидать общежитие? Кенсу же с готовностью бросается гладить/искать носки/готовить/сушить Монгу феном, стоит младшему об этом только заикнуться. В итоге, вечером они втроем сидят в гостиной и, словно назло Джунмену, танцор нежно обнимает вокалиста, прижимающегося к смуглому телу с такой непосредственностью и доверием, что лидеру хочется плеваться ядом. Чонин демонстративно (по мнению Лиды) гладит бледные скулы, «думая, что в темноте на них никто не смотрит», целует уши, шею, виски До. А тот, убаюканный, смотрит на экран, но ничего не видит, прислушиваясь к биению сердца. Для Дио нет никого, кроме Чонина. Кай же, по мнению случайного зрителя, устраивает шоу. У Сухо сводит скулы от отвращения. И ему жаль, что именно он заметил всю странность отношений Кайсу, потому что если бы это был кто-то другой, уже давно вставил наглому танцору по первое число. Джунмен пытается оставаться интеллигентным. Проклинает себя за это.       «Когда я только стал доставлять Каю столько проблем? Не знаю. Это началось после того, как мы с Чонином начали встречаться. Через полгода после дебюта, когда за другими мемберами ЕХО начали бегать обезумевшие девочки-тинейджеры, а за мной обезумевшие от страсти мужики. Я был в шоке, когда вдруг стал получать от всяких пузатых дядей недвусмысленные намеки и предложения.       Кто бы мог подумать, что у нас водятся такие извращенцы?       Однажды, когда мы с Каем договорились пойти в кино, не дойдя до кинотеатра буквально пару метров, я встретил одного из своих сасен-фанатов. Это был здоровенный мужик в годах. В общем, не знаю, что за черт у него в голове, но этот урод сначала отмудохал меня. По лицу не бил, все бормотал, что оно должно быть красивым, потому что он собирается мне на него…. кхм… то ли кончить, то ли помочиться, то ли все сразу. А потом, когда он убедился, что я далеко не убегу, этот урод достал из штанов свой член, начал лапать меня в неприличных местах. Я был в истерике. Сопротивлялся из последних сил, потому что у этого мужика были явно далеко идущие планы. До сих пор эта его отвратительная штука перед глазами.       Чонин появился из ниоткуда. И отхуярил фаната сзади по голове чем-то тяжелым. Он увел меня оттуда к себе домой в невменяемом состоянии.       В душе я так драл себя мочалкой, что едва не облез. Но… его руки, его похотливый взгляд, его член перед моими глазами и синяки по всему телу. Все это было не смыть просто так. Я бился в истерике, и никакое успокоительное не могло помочь. Какое счастье, что тогда у Чонина дома никого не было.       Я никак не мог прийти в себя, и, когда мой приступ достиг своего апогея, Чонин ударил меня. И хуй его разберет, как так получилось, что впоследствии мы занялись сексом. А, нет. Помню. Боже. Кай на коленях, со слезами на глазах просил прощения после одной единственной пощечины. Как он убивался, как ненавидел себя. Даже плакал… А я возбудился.       Прошло не так много времени, но количество моих фанатов-мужчин только растет. Поэтому иногда накатывает. Раз в два-три месяца, может, даже реже накрывает. И ничего не помогает. Ничего, кроме Чонина.       Да… Меня зовут До Кенсу, и я мазохист. Отвратительно, правда?»       - Проснулся? – утро Дио начинается с нежной улыбки его соседа по комнате в мягких домашних штанах, растрепанного и немного уставшего.       - Ага, - немного помолчав, отвечает вокалист, протягивая ладонь, и нежно касается пальцами высоких скул танцора. Чонин натягивает повыше простыню, служащую одеялом, подползает ближе к парню и заключает в теплые утренние объятия, утыкаясь носом в темную макушку.       - Зачем? – спрашивает он.       - А ты зачем? – усмехается Кенсу.       - Проверить, не проснулся ли ты, и если проснулся – спросить, зачем? - хихикает танцор, переплетая под одеялом свои конечности с ногами Су.       - Тавтология какая-то, – фыркает вокалист, обнимая своего парня в ответ, непроизвольно из-за неудобной позиции почти касаясь острой ключицы губами. В комнате повисает тишина.       - Ты в порядке? – наконец задает интересующий его вопрос танцор, перебирая темные пряди.       - В полном, - уверяет его Дио, - а ты?       - И я, - тише отвечает Кай, прикрывая глаза. И Кенсу становится не по себе, потому что он прекрасно понимает, что ради него Чонин переступает через себя. Можно ли представить, как тяжело дается «нормальному» человеку не только понять всю отвратительную правду о любимом человеке, но и принять ее и продолжать любить кого-то, несмотря ни на что. Вот уж действительно, чувства «вопреки». Но у медали всегда есть две стороны. И любовь, она у каждого своя.