Жалость

После того как Литва впервые случайно увидел Канаду в доме Америки, Мэтью сразу стал вызывать у Ториса одно чувство. Этим единственным чувством была простая, но сильная человеческая жалость. Литовец старался никому её не показывать, но она то и дело проскальзывала в его частых и странных взглядах. Странное это было чувство – жалеть того, кого видел всего один раз. «Интересно, — думал Литва, гася ночью свет, — каково это – быть незаметным?» Именно неприметность – то, чем часто хотел обладать Торис, – и привлекало внимание литовца к канадцу. Лоринайтис в темноте стал представлять себя таким же невидимым, каким был канадец: как будто только он сам знает о своём присутствии. Ходишь себе по этажу, ни для кого не заметный. Лежишь в кровати и точно знаешь, что никто тебя не потревожит: не увидит и не почувствует, что ты тут. Входишь в другую комнату и понимаешь: даже если ты совершись самые безумные вещи, никто не узнает, что это сделал ты. Только одно заставляет спускаться с небес на землю после мечтаний о счастливой жизни: заходя в ванную, независимо от того, как сейчас темно, всё равно видишь своё отражение в зеркале. Прикасаешься к зеркалу, чтобы убедиться, что ты есть, – твоя точная копия, твой двойник в зазеркалье повторяет те же самые движения. Литва разочарованно вздыхает, как будто сорвалось в последний момент предвкушаемое событие, но через минуту с привычной натянутой улыбкой вспоминает, что и сам Канада отражается в зеркале. Не имеют отражения, если судить по многочисленным книгам Альфреда, только призраки и вампиры. Однако Торис и не думал завидовать Уильямсу, и уж тем более – восхищаться чужими способностями. Чему тут радоваться – скуке и одиночеству? Отсутствию друзей и бесконечным дням, одинаково начинающимся и заканчивающимся? Ежедневным прогулкам у океана, один вид которого так надоедает через год, что ты уже начинаешь помнить каждое место, куда ударяются тёмно-синие волны? Медведю, который никак не может запомнить твоё имя? Похоже, из-за всего этого, из-за городской тоски и угрозы сумасшествия канадец, чтобы развлечься, ушёл с головой в спорт и искусство. И литовец не мог не замечать, что в каждом творении Канады есть какая-то частичка нераскрытой грусти, которую никто не хочет понимать. Сегодня в этом мире видят только то, что приносит выгоду, слышат лишь себя, выставляют себя напоказ или поливают грязью других, а то и делают всё сразу. Среди всех войн, ссор, скандалов, интриг кому нужен какой-то Мэтью Уильямс с другой точки земного шара? Теперь все нужны лишь самим себе и важно лишь то, что касается себя. А после нас – хоть потоп. Раньше, до заработков у Америки, Торис часто жалел себя. Хотел, чтобы что-то в его жизни изменилось в лучшую сторону. Сначала он так мечтал, живя вместе с Польшей, а потом — у России, в особенности у последнего, где Ториса одолевал непреодолимый страх и казалось, что хуже быть уже не может. И когда хуже всё-таки становилось, оставалась лишь надежда и жалость. И ему, и Эстонии, и Латвии – всем им приходилось жалеть себя. «Не полюбишь сам себя – никто не полюбит», — так, кажется, говорил кто-то. И все сочувствовали сами себе: кто естественно, кто – создавая видимость, а кто просто потому, что больше нечего делать. Сейчас, в доме Альфреда, где всё вокруг дышало свободой, Литва чувствовал вину за то, что слишком много думает о себе, и уходил с головой в работу. Но Лоринайтису это чувство было так же свойственно, как осе – способность жалить, и он просто переключал свои чувства на других людей. Однажды вечером, когда Торис шёл с кухни, чтобы снять свой запачканный фартук, литовец снова увидел стоявшего в коридоре Канаду. В этот раз блондин показался литовцу не спокойно-безмятежным, каким казался раньше, а рассеянно-задумчивым, словно он сидит на побережье и смотрит на бурный океан, атакующий скалы. Канадец глядел в пустоту и то ли улыбался, то ли сдерживал слёзы. Литве ужасно желал знать, о чём он думал, но так это было невежливо, он, подумав, решил спросить о другом. — На что вы там смотрите, мистер Уильямс? Там же обычная стена и ничего больше. – Голос звучал неуверенно и скованно, как будто Торис едва мог говорить. Канада нервно вздрогнул, повернулся к литовцу и посмотрел на странно улыбающимся взглядом. — Что? – спросил он. – Нет, я ни на что не смотрю, просто задумался. Не берите в голову. — Простите. – Торису было лестно, что к нему обращаются на «вы»: такое бывало нечасто. — И, прошу вас, — прервал его мысли канадец, — не называйте меня «мистер Уильямс», мне становится неудобно. Пожалуйста, зовите меня просто «Мэтью». Меня так редко называют по имени… — Хорошо, мистер… ой, Мэтью! – покорно согласился Лоринайтис. Он даже и не помнил, как зовут канадца, и думал о нём как просто о Мэ-тью. Звучит мягко и светло, как слова самого Уильямса. — Лучше скажите, Торис, — снова заговорил Мэтью, — вы вспоминайте свой дом и прошлую жизнь? Просто интересно стало… — На лице Канады было написано, что он не лжёт, и Торис также решил говорить правду. — Честно говоря, Мэтью… Да, часто вспоминаю. Я очень скучаю по друзьям, которые остались там. Вы скучаете по друзьям, Мэтью? Канадец удивлённо приподнял брови и грустно рассмеялся. — По друзьям? Каким друзьям? Увы, никто меня своим другом не считает. Кроме Кумадзиро, но он всегда со мной. – Он бросил ласковый взгляд на белого медведя, сидевшего рядом. – А так я один, и мне не по кому скучать. Приеду домой – будет то же самое. — И вы проводите всё своё свободное время один? А как же ваш босс? — Босс звонит мне, только если что-нибудь случилось. Мы почти не видимся. Честно говоря, он даже с Англией разговаривает больше, чем со мной. – Тут Мэтью почувствовал, что сболтнул лишнего, и оборвал себя: – Да разве это важно? — Но вы же ни с кем не разговариваете, Мэтью, а сейчас вы можете говорить что хотите, я всё равно буду вас слушать. — Торис боялся, что его собеседник совсем замолчит, а они ещё друг другу не всё сказали. — Правда? – Уильямс радостно улыбнулся, – Спасибо вам, а то меня вообще никто не слушает. Он неловко помолчал, а потом, запинаясь, начал говорить: — А знаете, Торис… Приезжайте ко мне в Канаду отдохнуть, недели на две. Хотите, я для вас безвизовый режим сделаю? Главное, чтобы вы приехали, а я всё устрою. Приедете? Литовец, не зная, что сказать, молча кивнул, ещё раз посмотрел на Мэтью, лицо которого говорило, что он всё сделает, лишь бы не оставаться в одиночестве, потом Лоринайтис повернулся и пошёл в свою комнату не оборачиваясь. Голову его не покидали разные мысли. Как канадец ещё не сошёл с ума и не разучился говорить, когда все его дни проходят в нестерпимом молчании и в обществе Кумадзиро? Даже проводя целые годы в созерцании самого себя, Уильямс никогда не пытался покончить с собой и оставался милым и нормальным человеком. Пусть Канада и уедет через неделю домой, Торис всё равно будет его помнить и тайно мечтать съездить к Уильямсу в гости. Литва не знал, когда он сможет это сделать, но верил, что это всё-таки произойдёт. Но всё же, несмотря на свои мечты, он понимал, что, пока все будут заняты лишь сами собой, Уильямс будет одинок, и Лоринайтис всё сильнее и сильнее чувствовал к Мэтью человеческую, никогда ещё не испытываемую им ни к кому жалость.