***
Накануне. «Фальшивый герой совершил самоубийство!» – взорвались наутро огромными шапками все лондонские таблоиды. Ну, что ж… Умер так умер. Кажется, у древних викингов существовал такой обычай: погибшего воина родные и близкие не хоронили в земле, а сжигали – складывали все его имущество, всю одежду, все принадлежавшие ему личные вещи и самого мертвеца в его же ладью и отталкивали от берега, выпуская ей вслед горящие стрелы. Дескать – пригодится все сожженное павшему герою в следующей, загробной жизни… а на самом деле, конечно – чтобы вещи эти не выкручивали, не драли в остро-тонкие клочья души тех, кто остался жить, не взрезывали их сердца напоминаниями об ушедшем далеко-далеко, за свинцовый холод северных морей, где среди угрюмых фьордов таится вход в Чертоги Одина – отца всех богов, покровителя всех героев… Нет, все же хорошие были традиции у древних викингов. Да и у современных индусов тоже. Огонь закрывает все счеты. Гори, прежняя жизнь, гори, страдание!* Но «ладья» мертвого героя – покинутая, осиротевшая квартира в доме номер 221 по Бейкер-стрит (между прочим, уже не раз едва не сгоревшая) – принадлежит не ему, Джону Хэмишу Ватсону, отставному капитану, соседу и лучшему другу покойного, а добрейшей, достойнейшей миссис Хадсон. А она знать ничего не знает о припорошенных временем и пеплом погребальных костров скандинавских и индуистских обычаях, и за бредовые идеи и всякого рода блажь, приходящую на ум своему единственному теперь квартиранту, уж точно не в ответе. «Оставьте его вещи у себя, Джон… А вдруг пригодятся». Так значит, все эти папки, приборы, одежда и прочее барахло высокомерному Майкрофту Холмсу не нужно? Тогда Джону – тем паче. Было бы право да свободная воля – и к полуночи от квартиры 221b остались бы одни лишь стены… …Смотаться туда и обратно ему пришлось дважды, но зато куча на северном берегу Темзы выросла будь здоров – куда выше его головы, метра под два. Ящики с книгами, микроскопы, вещдоки какие-то приблудные, пробирки, реторты, блокноты, исчирканные вдоль и поперек… фотокарточки в рамках, светильники из спальни, чашки и ложки, футляр со скрипкой и смычком, реактивы и медикаменты, непонятно откуда взявшийся клубок дешевой женской бижутерии, ксерокс, музыкальный центр, чайник, коробки с обувью… какие-то бумаги с пометкой «особо важные», дурацкая охотничья шапка с двойным козырьком, пиджаки, сорочки и узкие-узкие брюки, шелковые покрывала и белые льняные простыни… синий халат и фиолетовая рубашка, покрытый бурыми пятнами шарф и треснувшее под мышкой пальто… тряпки, тряпки, тряпки… Нежданные опасности и заедающий быт. Раздражающие истерики и окутывающий каминным теплом покой. Утраченные иллюзии. Дрянь бесценная… Дело за малым – облить кучу живой боли и мертвой памяти бензином из купленной по дороге канистры и решительно чиркнуть спичкой… Сноп пламени с ревом взвивается в черное небо. И практически тут же начинают лопаться в огне тонкостенные колбы, пузырьки с разноцветными порошками и прозрачными жидкостями… Горестно шипя расплавившимся штативом, издыхает новенький микроскоп – купленный вместо того, первого, не пережившего достопамятный взрыв. Негодующе стонут и жалуются подтекающие аэрозоли, крючится в предсмертных судорогах нервно-дерганый почерк записок… и лежащий на левом склоне импровизированного могильного кургана баллончик краски разлетается ядовито-желтыми кометами, рассыпая искры… Ох, как близко он стоит – так недалеко и до беды… Джон делает несколько шагов назад и, запрокидывая голову, провожает затуманенным взглядом огоньки, исчезающие в чернильно-непроглядном небе. «Прости, Шерлок. Они не позволили достойно тебя похоронить, но зато они не могут запретить мне сгореть вместе с тобой. И вот я горю, горю огнем, синим пламенем – не потушишь…» И вот, наконец, трескуче-громкий хлопок – один из тех, что тысячи тысяч раз слышали набережные священной реки Ганг, омывающей вечный город Варанаси**… Глядя в погребальный костер своей едино истинной любви, он достает спрятанную под курткой армейскую фляжку, зубами скручивает крышечку и выпивает коньяк до дна – ни на миг не отрываясь, не чокаясь… …Вдали воют сирены.***
Первая ночь. Доктор Джон Хэмиш Ватсон проснулся и сел на постели. Это было странно. Очень и очень странно. Ему казалось, что того количества снотворного, которое Молли Хупер с вечера вкатила ему в вену, хватило бы для того, чтобы отправить к праотцам батальон конной полиции. Причем вместе с лошадьми. Но сейчас, по крайней мере, его хотя бы не трясло – мелко, противно, словно в лихорадке. А еще – он больше не чувствовал боли в выкрученных за спиной руках и не слышал этого мерзкого, тоненького, надсадного воя… Джон подозревал, догадывался, чьим был этот вой. Его собственным. И это знание огорчало, расстраивало просто неимоверно. Вести себя на людях подобным образом было, по меньшей мере, некрасиво. Недостойно звания офицера армии Ее Величества Королевы… Джон в изнеможении прикрыл глаза рукой, словно пытаясь оградиться от проходящих перед его внутренним взором образов, и с протяжным вздохом откинулся на подушку. Полежал немного, вдумчиво и сосредоточенно дыша носом. Опустив ладонь, посмотрел на электронный циферблат часов. Ровно 3:00. Глухая ночь. Во сколько же он заснул? За окнами – тишина… нет, вот прошуршали мимо колеса одинокой машины. Удивительно, но спать ему больше не хочется. Вообще. Он встал с кровати и сделал несколько шагов к окну. И в нерешительности остановился. На полу возле кресла лежало что-то маленькое, блестящее… При ближайшем рассмотрении предмет оказался лупой. Его лупой. Забытой на журнальном столике пару дней назад. «Наверное, мимо коробки упала», – решил Джон. Он подобрал двояковогнутое стеклышко, повертел в руках и, размахнувшись, выбросил в открытое окно, прямо на проезжую часть. Раздался тихий звякающий звук. «Если и не разбилась каким-то чудом, то до утра по ней наверняка еще не одна машина проедет…» – было последней мыслью доктора перед тем, как он закрыл глаза.***
Вторая ночь. Проснувшись, Джон почему-то повернул голову и первым делом посмотрел на часы. 3:00. «Что за хрень?!» Он что – теперь все время будет просыпаться в одно и то же время? Ватсон нахмурился – это было бы совсем некстати. Дневные дела и заботы не давали возможности для размышлений и нежелательных экскурсов в глубины памяти… да и назначенные седативные препараты показали себя с самой лучшей стороны, отсекая ненужные воспоминания. А вот ночью… И тут на подоконнике он увидел его, полускрытого занавеской. Тот самый череп, раньше стоявший в их общей гостиной, на каминной полке. Очень, очень странно… Джон готов был поклясться, что сгреб его вместе с газетами и ножом для писем и кинул в коробку – такую белую, картонную… Ведь он же сделал это, нет? Или миссис Хадсон, воспользовавшись моментом, все-таки сунула туда свой длинный нос и не менее длинные руки и вытащила сей многострадальный кусок человеческого организма? Да, но тогда какого черта она отволокла добычу не в свою, а в его, Джона, спальню?! Воистину – цирк уехал, а клоуны остались… Ватсон раздраженно замотал череп в полиэтиленовый пакет и зашвырнул его к порогу спальни, чтобы назавтра в спешке не забыть. А утром, остановившись на мосту и убедившись в отсутствии свидетелей, просунул руку меж столбиков ограждения и уронил сверток вниз, в равнодушные волны…***
Третья ночь. Цифры мягко, оранжево светились во мраке докторской спальни. 3:00. – Блять, – вслух сказал Джон, глядя на кепку с двойным козырьком, обнаруженную под подушкой. Он повертел ее взад-вперед – в точности так, как это делал Шерлок – поднялся и босиком прошлепал в гостиную. В камине, нахально и насмешливо подмигивая ему, дотлевали угли. Ватсон подмигнул им в ответ и, опершись на фронтон, отправил нелепый головной убор в жарко дышащую ему в бедро вечно голодную пасть…***
Четвертая ночь. На этот раз он не стал смотреть на часы – он и так знал, сколько сейчас времени. 3:00. – Шерлок, оставь меня в покое, охуевшая скотина… – умоляюще-зло шептал трясущийся осиновым листом доктор, стирая со лба холодный пот и одновременно с силой ударяя каблуком нарочно надетого на правую ногу ботинка по верхней деке… Лакированное дерево прогибалось и хрустело, не в силах противостоять его безудержной ярости, струны лопались с жалобным звоном, и, наконец, такой изящный, красивый и наверняка баснословно дорогой инструмент превратился просто в груду тонких щепочек, беспорядочно переплетенных спутанным конским волосом. Тогда Джон, присев на корточки, обеими руками сгреб все, что осталось от найденной на стуле скрипки Шерлока – тщательно, до последнего колка, до самой мельчайшей частицы – и, завернув в газету, отнес в гостиную, где так и не успел погаснуть предусмотрительно разожженный еще с вечера камин…***
Пятая ночь. …Сонная ладонь, бессознательно сунувшаяся под резинку пижамных штанов в намерении почесать, наткнулась на небольшую картонную коробочку. Что за черт?! Благословенная дремота мгновенно отлетела прочь, и Ватсон, осторожно ухватив находку за бока, вытащил руку, изумленно воззрившись на бело-голубую упаковку с надписью «Никотиновые пластыри. 10 штук», довольно легко читаемую при свете мерцающего миниатюрного табло электронных часов. 3:00. Твою же мать… «А вот хуй тебе… Курить нужно бросать усилием воли», – победно-тупо думал доктор, глядя на телесного цвета прямоугольнички, лепестками опускающиеся на дно унитаза. Выбросив – один за другим – все пластыри, он смял опустевшую упаковку в кулаке и провел им по глазам, отгоняя непрошенные воспоминания. Потом решительно выпрямил спину, вздохнул и, избегая смотреть в висящее над раковиной зеркало, спустил воду… Вот так-то! Хрен теперь выберутся.***
Шестая ночь. 2:58… 2:59… 3:00. В этот раз Джон так и не ложился спать, чтобы не пропустить появления в своей комнате очередного трижды проклятого воспоминания. Он вот уже пять часов неподвижно сидел у окна в притащенном из гостиной кресле – с пламенеющей жестянкой «Burn» в одной руке и молотком в другой… И вот уже полчаса ему дико хотелось ссать. Так. Это уже становится невыносимым. …Вернувшись из туалета и обнаружив на придвинутом к креслу журнальном столике целый и невредимый микроскоп, как ни в чем не бывало соседствующий с двумя немаленькими чашками с остатками кофе, Джон даже не удивился. Стащив с подушки несвежую наволочку, он обернул ею хрупкий прибор, бережно уложил его на столешницу и несколько раз со всей дури вмазал по свертку молотком…***
Седьмая ночь. Он знал, во сколько оно появится в его спальне на этот раз. Но что именно это будет и как именно оно появится – хрен проссышь… Просто возьмет и появится, из ниоткуда. А значит – снова бодрствовать не имеет никакого смысла. Джон скинул пижаму и нижнее белье и забрался в постель… 3:00 «Настырный, блять», – с невольным уважением подумал Ватсон. …Спустя каких-то десять минут, когда тонкий шелк рубашки от Dolce&Gabbana превратился в ворох фиолетовых лоскутков, Джон по въевшейся еще с армии привычке к порядку прибрал с ковра все следы своего ночного бесчинства и покидал их в пакет из Tesco. Поразмыслив, он отправил туда же и «орудие преступления» – бритвенно-острые ножницы, только что растерзавшие очередной кусок ненужной ему памяти. Ну, вот зачем, зачем?.. Он что – боится заразиться чем-то, подхваченным предварительно наточенной железякой от этого злосчастного предмета гардероба? А, пусть его… Так все же спокойнее.***
Восьмая ночь. Сдвоенные точки между цифрами 3 и 00 мигали, отсчитывая удары его сердца, пока Джон разглядывал знакомый до истерики, до зажима дыхания темно-синий шарф – чистый, без единого пятнышка крови – как ни в чем не бывало висящий на дверце платяного шкафа… М-да, с этим явно пора что-то делать. – И как же это я забыл про тебя?.. – недоуменно и задумчиво бормотал Джон, запихивая мягкую, ласково льнущую к пальцам ткань в предназначенное для бумаги отверстие. Шредер, который Шерлок приволок в дом полтора года назад – невесть откуда и непонятно зачем – так и простоял нетронутым в дальнем углу гостиной, совершенно невидимый под сваленными на него журналами о суровых армейских буднях. Глядя, как тончайшая шерсть превращается в буро-серо-невнятную кашицу, Ватсон светло и радостно улыбался… Как такового шарфа в природе больше не существовало. Все было хорошо. .***
Девятая ночь. Сняв оружие с предохранителя, Джон направил свой SIG-Sauer в сторону пальто со вздернутым наверх воротником, которое надменно и победительно предстало перед его взором, когда Ватсон распахнул дверцу шкафа, намереваясь пошарить в ящиках с постельным бельем в поисках сухой простыни – та, что лежала на его кровати сейчас, уже промокла насквозь от холодного пота… Сглотнув, бывший военный доктор враждебно попятился, не отрывая глаз от строгого, четкого силуэта, не желающего исчезать даже после того, как в тишине спальни прозвучал сухой щелчок взведенного курка… – Сдохни, сдохни, сука! Гнида! Сдохни, ну, пожалуйся, блять, сдохни же ты, наконец!! – орал Джон, всаживая в проем, как в копеечку, первую пистолетную обойму. Он не перестал орать даже после того, как прибежавшая на крик и звуки стрельбы миссис Хадсон всплеснула руками и тяжело осела на пол, зажимая расползающееся по сорочке алое пятно – слева, прямо под шеей…***
…Вызванные соседями полицейские, возглавляемые осунувшимся, посеревшим и состарившимся на добрый десяток лет Лестрейдом, увезли Джона Хэмиша Ватсона в наручниках и с кровавой пеной на губах.***
Десятая ночь. Когда перезвон курантов Биг-Бена, возвестивший наступление четвертого часа, стих, и дверь квартиры номер 221b по Бейкер-стрит открылась, повинуясь толчку крепкой, теплой и живой ладони Шерлока Холмса, консультирующего детектива, которого все считали погибшим, его там никто не ждал. «И где это его опять носит?» – с легким неудовольствием подумал Шерлок, стягивая промокшие кроссовки – требовалось соблюдать строгую конспирацию. Отчасти он был согласен со старшим братом, который почему-то внезапно уперся и все-таки настоял на том, что до отъезда в Восточную Европу Шерлок должен посвятить Джона Ватсона в разработанный ими хитроумный план – пусть и без подробного объяснения причин своего поступка. «А, еще успеется… Наверняка снова у какой-нибудь… пахарь-трахарь эконом-класса, блин. Ладно, отдохну пока немного – по-любому увидит, как домой придет. Вот уж будет… сюрприз так сюрприз». Не снимая дешевой синтетической куртки и не включая в гостиной свет, детектив почти на ощупь добрался до любимого дивана, с облегчением рухнул на него, с головой накрылся пледом и сладко засопел.