Собачье дело

— «От Севильи до Гренады», — пропел фальшивый голос в туманной высоте над крахмальной скатертью, и сразу звякнула какая-то склянка, распространяя едкий запах лекарства. Пес даже ухом не повел, привык. «Утвердился я в этой квартирке», — в который раз подумал он. — «Видно, мое собачье счастье, красавец я неизвестной породы, спасибо бабке за водолаза, зря я ее потаскухой называл. Согрешила на мое счастье, дай бог старушке на том свете краковской колбасы вдоволь». В прихожей громко и назойливо ударил звонок. Пес привстал, заскулил жалобно, но собачье божество потрепало его по загривку, и он успокоился, лег у его ног, ощущая тепло и спокойствие от серых радиаторов. По вечерам дождливых дней шрам на голове особенно ныл, и в такие дни Шарик был ленив и вял. Доктор Борменталь вошел с бумагой в руке и без слов подал ее профессору. — Полагаю, лучше впустить, — сказал он. — Настроены более чем решительно. — Думаете? — с сомнением спросил Преображенский. — Ну, пусть войдут. Пес приоткрыл один глаз и уставился на дверь. Вошли двое, вызвавшие у него удивление и даже какой-то страх, он таких пациентов здесь раньше не видел. Один из вошедших был сух, перетянут блестящими ремнями и пах плохой кожей, а второй, тихий и предупредительный, был похож на тень от реального человека, и даже глаза у него прятались в провалах глазниц очень глубоко, так что и не сказать сразу было, были ли они у него вообще. — Вы ко мне, господа? — спросил профессор Преображенский. — Чем обязан? — Разрешите присесть? — спросил в ответ сухопарый и до ужаса ловко оказался вдруг на кожаном диване, куда ранее садились только те посетители, которые платили за визит по десять червонцев. — Сделайте одолжение, — запоздало ответил профессор. — На прием вы не записаны, из чего делаю вывод, что у вас ко мне дело. Потрудитесь изложить, меня пациенты ждут. — Подождут ваши пациенты, — отрывисто пролаял безглазый. — А дело у нас и вправду есть. — Я сам, — остановил его второй, в кожаном переплете ремней. — Дело у нас профессор, самое простое, касательное вот этого вашего песика. Он протянул Преображенскому бумагу, в которой профессор узнал свое же удостоверение, выданное Шарикову для получения документов в милиции. «Сим удостоверяю, что предъявитель сего – человек, полученный при лабораторном опыте путём операции на головном мозгу, нуждается в документах. Профессор Преображенский». — Вы писали? — ласково спросил сухопарый. — Я писал, — сердито ответил Филипп Филиппович. — По этому поводу велось и закрыто следствие, пса могу предъявить. Шарик, фить! Пес гаукнул, испытывая сильное желание забиться под стол и не показывать оттуда носа. Посетители ему совершенно определенно не нравились. Он же, напротив, привел их в совершенный восторг. Сухопарый даже провел рукой два раза по шариковой голове, старательно избегая шрама. — Вот и хорошо, что вы писали, — радостно сказал безглазый. — Вы величина мирового значения, но и мы, люди, приближенные некоторым образом к науке, способны оценить все перспективы вашего опыта, пусть и закончившегося так скоро. Мы предлагаем вам полнейшее государственное содержание, совершенно свободный выезд за границу вам и вашим близким, продовольственные и гастрономические удобства, не считая прекрасной дачи в Переделкино и в Крыму. Абрау-дюрсо, горничные, малиновки поют… Профессор Преображенский смотрел на них с удивлением. — Благодарю, — холодно сказал он, — но хотелось бы в общих чертах иметь представление, что вы хотите получить от меня взамен. Человек я старый и понимаю, что такие предложения не делаются бескорыстно. Итак, что? Говорите, не стесняйтесь! Безглазый переглянулся со своим товарищем, и тот еле заметно кивнул ему. — Мы хотим, чтобы вы повторили свой опыт, — застенчиво сказал безглазый. — Только, как бы это сказать, в обратную сторону. — В каком смысле «в обратную»? — не понял Преображенский. Визитеры опять переглянулись. — Ну, скажем так, профессор, — вкрадчиво начал безглазый, — есть люди, которым совершенно не помешало бы утратить человеческий вид и обрасти шерстью, пусть не сразу, постепенно, но все-таки окончательно и бесповоротно, ибо люди они никудышные, много хотят, много требуют, говорят всякое ненужное и мешают строительству светлого будущего в нашей стране. И так как мировая общественность довольно пристально следит за нашей молодой революционной демократией, то не хотелось бы волновать зарубежных товарищей разными слухами и фактами, порочащими нашу советскую действительность. Тут ваш опыт нам очень и очень помог бы. — Вот представьте, живет такой говорун, народ волнует, соблазняет, и вдруг начинает постепенно шерстью обрастать, — с восторгом подхватил сухопарый, — а потом и лаять. Стало быть, какая цена его идеям при таком раскладе? Нуль без палочки. — И пара его последователей самых тоже вдруг начинает публично чесаться и блох искать, — захлебнулся смехом безглазый. — Вот и подумают люди еще десять раз, кого стоит слушать, а кого нет. А уж материалом мы вас обеспечим сверх возможного. Пес подумал, что сейчас профессор отделает обоих в лучшем виде, и даже поднял голову, чтобы посмотреть на это. — Иными словами, — тихо сказал Преображенский, — вы предлагаете мне насильственным образом делать операции неугодным людям, обращая их в животных? Я вас правильно понял? — Именно, именно, — подтвердил сухопарый. — Абсолютно правильно поняли. — А мы вам институт создадим для этого специальный, штат будет первоклассный, учеников выучите, которые будут потом эти операции как орешки щелкать, а вы отдыхать будете в свое удовольствие. Не предложение, а мечта. Филипп Филиппович поднялся. — Немедленно покиньте мой дом, — прогремел он. — И впредь с подобными предложениями я вам показываться ко мне не советую. Доктор Борменталь! Проводите товарищей из квартиры вон. Борменталь, бледный, но решительный, распахнул дверь приемной и встал на пороге. — Потрудитесь уйти, — твердо сказал он. Визитеры поднялись, злобно поглядывая на профессора и друг на друга. — Напрасно вы так, — сказал сухопарый. — Кроме вашего способа есть ведь и другие, не менее надежные, только более трудоемкие, ну да мы трудностей не боимся, эксперименты-то уже ведутся. Безглазый ткнул его кулаком в бок и тот умолк. — Вон, — повторил Преображенский. Вечером, выпив водки, профессор тоскливым взглядом посмотрел на своего ассистента поверх фарфоровой менажницы. — Не то противно, что им в голову такая дичь пришла, — не выдержав, сказал он Борменталю, — а то, что пришли же они ко мне с этим предложением. Я всю жизнь заботился о своей репутации и добром имени — и вдруг такая вот изумительная дрянь. Где, в чем я сделал ошибку, вы мне скажите? — Вы не виноваты, Филипп Филиппович, — сказал Борменталь. — Необразованные дикие люди. — Дикие? Блажен, кто верует… А самое страшное, доктор, чего я больше всего боюсь, что найдут они какого-нибудь дурака, и он согласится. И не поймет, что не он им, а они из него цепного пса сделают. — Успокойтесь, Филипп Филиппович, — мягко ответил Борменталь, орудуя в тарелке сияющим ножом. — Это из области фантастических грез предложение. Операции нельзя поставить на поток. Абсолютно невозможно превратить людей в животных в массе, это штучный продукт вашего гения и золотых рук. Повторить это они не смогут. — Вы думаете? — Уверен в этом, — беззаботно ответил Борменталь, украдкой поглядывая на часы и почесывая Шарика за ухом. Профессор успокоился, тяжело дыша. Часы золотым менуэтом отметили наступившую полночь, и пес, чутко дремавший под столом в ожидании своего куска, в который раз вознес молитвы самому главному собачьему божеству. «Похабная квартирка, но до чего же хорошо», — подумал он, уплывая в темные собачьи сны.