Смерть

      В квартире Чернобыля шумно и многолюдно: весьма непривычное состояние для квартиры Чернобыля. За большим столом, который к тому же еще и раздвинули, сидели все села и деревеньки во главе с господином Че. Не было только Шепеличи, главного зачинщика подобных вечеров. Неужто так долго добирается?   — Товарищи, — начал Народичи, не переставая тасовать колоду замызганных карт, — таке где же Шепеличи? Не припомню я, чтобы она хоть раз пропустила наши интеллектуальные беседы.     Сёла зашептались между собой, выдвигая различные предположения, абсурдные и не очень, но было ясно, что точного ответа они не знают.   — Эй, Черни, а ты не в курсе? — спросила Рассоха, сидящая рядом с ним.     Чернобыль коротко отрицательно кивнул. Вся эта ситуация начинала ему не нравиться, и в мрачную душу полезли идентичные мыслишки.   — Может, мы таке начнем играть, а она потом подойдет? Семеро одного не ждут, — заметил Народичи, и Чернобыль только успел кивнуть, на сей раз утвердительно, как затрезвонил телефон. Именно затрезвонил, оглушительно громко и неприятно. Во всяком случае так показалось главе ЧЗО.     Чернобыль всё так же молча встал, задвинул стул и вышел в коридор. Большого же ему труда стоило не дернуться и не опрокинуть и без того прогнивший стол: он уже понял, что случилось что-то нехорошее, и звонок, как вестник печальных новостей, застал его врасплох. А Чернобыль не любил, когда его застают врасплох: прожив восемь с лишним веков, он был вправе считать, что ничего его уже удивить не может.     Как оказалось, звонил Славутич, но Чернобыль не спешил тешить себя глупыми надеждами об очередной прогулке по Припяти* на катере. Да, пусть это и был непутевый парнишка с Большой Земли, но слова, сказанные им, не меняли своего значения, как бы кому ни хотелось. Чернобыль лишь сухо бросил: «Понял» и повесил трубку.     Когда он зашел в зал, то ожидал увидеть стариков, во всю режущихся в преферанс, но все сёла напряженно молчали и как один уставились на Чернобыля.   — Ну, что там? — спросила Кошаровка, теребя косынку.   — Дед Савва умер.     Играть тогда так никто и не начал.     Обычно города не утруждали себя запоминанием смертных, считая это пустой тратой времени: только выучил, кто есть кто, а они уже все передохли. Но деда Савву знали все, даже Копачи, у которого память была дырявее решета.     Еще бы, дед Савва да его жена, Елена, были единственными, кто жил в десятикилометровке*, единственными на много километров, кто продолжал радовать стариков-сёл. Нередко Шепеличи заходила к ним на чай и весь вечер напролет пересказывала новости с Большой Земли. Когда у кого-то случалась беда, или Славутич прибегал поплакаться на свою жизнь, Шепеличи всегда первой была готова помочь; когда все опускали руки, отчаивались и готовы были сдаться, Шепеличи продолжала поддерживать боевой дух их нехитрой команды, а в тайне даже немного гордилась своим положением, ведь у нее живут люди, вопреки всему живут! Значит, радиация не всесильна. Значит, всё наладится…     Наладится?     В доме у Шепеличи не горел свет, не дымила печь, не кипел чай. В доме Шепеличи сразу стало неуютно, как будто всё тепло и радость ушли вслед за похоронной процессией.     Как будто… Как будто?     Шепеличи казалось, что в этом доме не жил никто уже лет тридцать. Она призраком обходила все комнаты и не понимала, откуда столько пыли и грязи, куда делись все ее вещи и почему так холодно, так нестерпимо холодно, словно она человек.     Всё кончилось. От чая в самоваре и до надежд на будущее. Зря она, конечно, привязалась к этим людям, ведь они не вечны. А города что же? Чем они лучше?     Всё кончилось, вылилось до капли, пересохло на донышке. И — засуха, а ее им не пережить, потому что не осталось ничего, всё, всё растратили да растеряли. Эх, года-года, молодость-молодость, где же вы теперь, где же?..     А больше ничего и не будет. Время просто замерло в этом грязном октябре и никогда не пойдет снова. Не для кого ему больше идти-то. Всё будет проноситься через, сквозь, уродуя и клеймя. Но ничего не останется внутри, нет-нет-нет.     Шепеличи вышла во двор, уставившись на бесхозные холмики у горизонта. Как теперь гулять? С кем теперь гулять? Ведь нельзя же гулять с кем-то, кроме Саввы, это же будет не прогулка, а не пойми что. А как же гулять, если Саввы никогда здесь больше не будет? Не гулять? Не пить чай? Не печь пироги и… не разговаривать? Молчать?..     Шепеличи ступила два шага и рухнула на колени, уставившись в серое небо мутными глазами. Шляпа слетела с ее головы, но она даже не заметила этого. Не было ни слез, ни истерики. Всё это было лишним, ненужным, неуместным. Шепеличи просто молча смотрела в небо. Она привыкала быть мертвой. Да повезут-то тебя во последний-то путь во остатний По широким-то пожням раскосистым Да по полям-то хлебородным За дикие-то болота топучие Да за темные-то леса за дремучие На окатанну-то гору на высокую Да на всемирное-то большущее кладбище Да уж положут в темную-то могилу глубокую Да зароют желтыма-то песками сыпучими Да все прошло-то теперь у тебя, прокатилосе…