Красный лак Фелисити

У Оливера бордовая полоса тянется на всю щеку, от виска до подбородка, кривая линия содранной кожи, потому что он подпустил этого ублюдка слишком близко, и придись удар чуть левее, с глазом можно было бы попрощаться. Полоса бордовая, как листья утром двадцать четвертого сентября, как лак на ногтях Фелисити, который она купила вчерашним вечером, как ее платье и туфли, в цвет которых она этот лак и взяла. Ей больно так, словно сердце сжало в стальные тиски, и воздуха не хватает, это длится целую секунду – ровно столько приходится на один взгляд на появившегося в подвале Оливера. Ровно столько занимает один взгляд глаза в глаза. Так вот что означал его рык, полный досады, который она слышала в наушнике. Именно эту бордовую полосу. Фелисити без слов разворачивается, идет к ящику, ищет перекись и ватные тампоны, попутно размышляет, не барахлит ли у нее сердце, не случился ли с ней гипертонический криз на одно мгновение, иначе она никак не может объяснить резкое ухудшение самочувствия. Сейчас к ней вернулось самообладание и относительная уверенность, но воспоминания о подкосившихся на миг ногах и разом вспотевших ладонях все еще свежи. Когда она оборачивается, Оливер уже сидит на отблескивающей хромом кушетке, ждет. Глаза усталые, больные из-за намалеванных зеленых теней. Будет больно, хочет сказать Фелисити, но вместо этого выпаливает тираду о выборе профессии. Она касается краев ссадины Оливера и говорит, что выучилась на айтишницу именно потому, что не хотела быть медсестрой, и кровь ее никогда не привлекала, и все эти фильмы про вампиров – такая унылая ерунда, что тошно смотреть на них, и была б ее воля – она удалила бы их отовсюду, заодно вернув интернету первозданную свободу, когда можно было скачать и взломать все, что угодно. Монолог она перемежает интенсивными выдохами – дует на рану, чтобы отвлечь Оливера от боли. Он даже не морщится, стоически терпит и ее болтовню, и назойливое жжение. – Зачем ты дуешь? – спрашивает он, едва Фелисити отнимает вату от его лица. – Чтобы отвлечь, знаешь, нормальные люди так делают, – фыркает она. – Нормальные – те, которые не провели пять лет на острове и у которых не атрофировались болевые рецепторы. – Ты отвлекла меня разговором, – Оливер чуть улыбается, смотрит ей в глаза. – И с моими болевыми рецепторами все в порядке. Сегодня двадцать четвертое сентября, на Фелисити самое красивое платье и лак в тон ему, а они говорят о болевых рецепторах. – С днем рождения, – брякает Фелисити. – Снимай костюм. – Это подарок? – Оливер лишь слегка приподнимает брови, но через его каменное выражение просвечивает откровенная радость. Не насмешка, нет, и даже не ухмылка. Именно радость брызжет через его усталые, больные, покрасневшие глаза. И именно из-за радости Фелисити становится неловко, ужасно неловко, потому что она, во-первых, не приготовила никакого подарка, а во-вторых – снова сморозила глупость. Она уже сама не верит, что настанет день, когда она перестанет нести двусмысленную чушь в присутствии Оливера. – Я не сомневаюсь, что ты уже запланировал что-то на вечер, например, пригласить в ресторан Лорел, – выпаливает Фелисити, – и твой смокинг висит в углу, ждет и благоухает порошком и одеколоном, а средство для снятия макияжа я принесла свое, чтобы ты смыл всю эту зелень. И конкретно из-за этого смокинга, с которым она носилась после работы, она не успела купить подарок. Это что-то вроде оправдания, потому что она никак не могла придумать, что же подарить Оливеру. – Я ничего не планировал, – отвечает Оливер, расстегивая куртку. Фелисити отворачивается. Ее неожиданно осеняет: сердце сжалось из-за того, что Оливеру было больно и из-за того, что он мог пострадать сильнее. Секундного предположения оказалось достаточно, чтобы накатил ужас. – Но, может быть, ты согласишься со мной поужинать, – осторожно добавляет Оливер, словно ступая на зыбкую почву. Его предложение звучит натянуто, и Фелисити не может понять, в чем дело. Потом доходит. Он не собирается праздновать. Ему не хочется. У него слишком много лежит на плечах, не до праздников. Особенно не до дня рождения – лишнее напоминание об искалечивших его пяти годах. – У меня есть другая идея, – решительно заявляет Фелисити, повернувшись к Оливеру. Расстегнув последнюю пуговицу, он откладывает куртку в сторону и через голову стягивает серую майку. В его взгляде читается обреченность. – Дождемся Диггла и закажем пиццу. – Лучше сходим в кафе, где работает его подруга. Фелисити сразу же понимает, о чем говорит Оливер. Диггл делился с ней историей о жене своего брата. Ухитрившись интуитивно найти верный подход, Фелисити не может скрыть улыбку. Приблизившись к Оливеру, она проводит по шраму на его груди. Он следит за ее рукой взглядом. Есть в этом что-то правильное. Что-то очень правильное. Фелисити хочется опять сморозить глупость, на этот раз – про двойное свидание, но она молчит. Лимит шагов в нужном направлении на сегодня исчерпан. Стоит остановиться пока на этом. Остальные шаги предстоят ей завтра, послезавтра и в оставшуюся вечность, пока Оливер не снимет с себя капюшон.