Измена

Вечер. Жду. Ночь. Ее нет. Жду, когда в соседней комнате звякнут ключи и повернутся в замке. Тишина. Я сам слух и больше ничего. Я слышу за ночь ее шаги во второй раз, но они ненастоящие. Я знаю. Я не верю себе. Я начал бредить. Я знаю, что наступает утро, хотя еще совсем темно, и часы, на которые я смотрю сейчас, не показываются, будто бы прячутся и только дрожат в мертвой тишине. Тот, кто живет или жил в коммуналке, знает утро на слух. Знает, как оно пахнет. Это утренний шум кастрюль и дребезжание закипающего чайника на кривой решетке плиты, это шарканье тапочек и звон чайной ложки, это нервное листание газеты и утренний кашель пробудившихся курильщиков. Повсеместная и будничная суета. Та, что разбудила меня. Соседи вставали и готовились идти на работу, а мои глаза так и не могли оторваться от настенных часов. В окно стучался рассвет. Стрелки часов становились видимыми. От этого больнее. Уже и они не скрывают от тебя того, что так бережно скрывали еще только ночью. Они словно играют друг с другом, кружась в бешеном и насмешливом танце. Час за часом. А ее все нет. Тяжелая бессонная ночь, казалось, висела в комнате до сих пор. Ее хотелось прогнать. Прогнать эту ночь, этот вечер. Вырвать из жизни. Вернуть все, что было. Голова горела, во рту сушило. Рука сама потянулась к окну, воздух был как нашатырь — я почти задыхался. Я понимал, что эти комната и ночь отравили меня. Я стал жадно глотать воздух. В комнате было невыносимо, я распахнул окно настежь, несмотря на озноб. Стал судорожно собираться. Выхожу. Закрыть дверь выходит не сразу. И надо ли? На кухне сидит Она. Поза расслабленная. На первый взгляд. Опершись на липкий стол локтем, медленно пускает дым. Слишком медленно для спокойствия. Глаза смотрят с вызовом, ждут обвинений. В них плещутся истерика и страх. Это взгляд затаившейся и готовой наброситься раненой кошки, дикой кошки. — Здравствуй, — слова не идут с языка. — Ты! Ты сам во всем виноват! — в глазах стоят слезы. Лицо, которое минуту назад было спокойным, становится истошно злым, почти уродливым. В глазах теперь не прячутся скрытые самолюбие и ненависть к тому, кто видит ее настоящей. Разворачиваюсь. Больше я сюда никогда не вернусь.