Какая нынче прекрасная осень, Что даже не тянет жрать кислоты. Все компы внутри меня счастливыми сгорели При постройке гиперболы её красоты. Беззвучным взрывом лес умирает – Нам не спастись от тягучей, ударной, мощной волны сладкой хандры. Какая нынче прекрасная осень, Что даже не тянет… Или…а может… Всё-таки... СБПЧ «Осень»
Когда глаза закрываются, и сердце перестаёт биться, мозг еще некоторое время функционирует, и человека нельзя с уверенностью назвать мёртвым. Это пограничное, переходное состояние. Человек испускает свой последний вздох, в то время как его сознание отчаянно отказывается признать, что это конец. Так и осень. Пограничное, предсмертное состояние мира, в котором коллективное людское бессознательное подёргивается лёгкой дымкой увядания и заставляет каждого отдельно взятого человека творить странные вещи. Бывают моменты, когда мы хотим совершить что-то выходящее за рамки привычных действий, но это желание часто остается без внимания. В таком случае мысль постепенно забывается, все реже покалывая совесть горечью того, что не смог исполнить последнюю волю умирающего мира. Но иногда такие порывы бередят душу, и стремление их осуществить становится личным вызовом, способом выразить себя, выбраться за границы, установленные тобой же. Можно сказать, что осень пробирается глубоко внутрь, чтобы разворошить тебя, раскидать вокруг, усеять тобой как можно большую площадь. Ждет, пока ты впитаешься в мерзлую землю, согреешь ее своей кровью и дашь всходы. Ждет, когда хрупкие стебли личности, освобожденной от лишних и чужих мыслей, потянутся к темному небу. Ждет, чтобы овеять тебя холодным дыханием и сорвать неказистый, но прекрасный в своем естестве бутон. Он переживет увядание, зимнюю кому, и, если ему хватит сил, распустится в твоей голове по весне. Вытянет из тебя все соки, но взамен подарит самоосознание и ощущение настоящего тебя.***
Вот и Манирамбо давно уже одолевало странное желание: подарить цветок первой встречной девушке. Мани не знал, откуда исходила эта мысль, и не понимал, зачем ему это, но видел эту сцену так четко, что хотел плакать. Эта мечта зажгла его в самом начале ноября. В те дни на небо внезапно набежали тяжелые тучи, затмившие солнце, хоть как-то скрашивающее его одиночество, стали чаще идти дожди. Теплые деньки возвращались временами, но как только он снова расслаблялся в тепле и спокойствии, тут же бывал проморожен насквозь. Внезапный ноябрь выбил его из привычной повседневной колеи, и он стал чаще обращать внимание на небо: вдруг там промелькнет намёк на то, чего ожидать завтра. Но небо молчало, хмурилось, не собираясь давать ему надежду на то, что все вернется в привычное русло. Непредсказуемый ноябрь смешал его мысли и устроил в голове бардак. Это было ужасно: теперь ему казалось, что со стороны он выглядит неуравновешенным и странным человеком. Манирамбо смущенно улыбался и прятал голову в плечи, стараясь, чтобы никто не заметил его задумчивости. Он думал о то, что было бы совсем неплохо осуществить навеянное осенью желание... Тем более, такое красивое и романтичное. Мани был рад, что не хочет ходить на руках или петь голышом национальные гимны, ведь ноябрь – не время для детских дурачеств. Он бродил по улицам, пританцовывая от воодушевления, и искал это единственное, что мог сделать без ущерба для самооценки и образа нормального человека. Но все ведь смотрят... Всем внезапно появилось до него дело. Люди наблюдают за ним, в надежде, что он ошибется, опростоволосится, и они вдоволь посмеются над этим. Он не мог избавиться от мысли, что весь мир будет наблюдать за его провалом. Но болезненное возбуждение, внушенное холодным ноябрьским солнцем, не давало ему забыть о своей мечте. Да будь, что будет, - легкомысленно решил он и направился к цветочному киоску. Встал в очередь и засмотрелся на лужицу, покрытую тонким льдом. На улице было холодно. На улице было холодно. Она прижалась к Мани, а он накрыл ее пледом, который был куплен через неделю после того, как они познакомились. Он читал новости, периодически отстукивая комментарии на ноутбуке, а она ждала, когда он, наконец, обратит на неё внимание. И вот он отложил ноут, милостиво обнял ее, увлек на кровать. Лениво двигаясь, он думал, как же здорово всё получилось. Всё так удобно. Так легко. Мысли еле ворочались, его голову наполняла жара, сигаретный дым и удовольствие. С неохотой Манирамбо вспомнил, что надо сказать ей что-то приятное, но на язык лезли исключительно пошлости. Ему лень было думать над красивым комплиментом. После он отправил ее в ванну, а сам завернулся в одеяло и снова залез в интернет. Она вернется, сделает ему какао, приготовит канапе с сыром и виноградом, а может быть, сугубо плебейские бутерброды с колбасой, он поцелует ее в макушку и отправит спать, а сам посидит еще немножко на политическом портале. Потом спишется с красивой девушкой, может быть, даже склонит ее к виртуальному соитию, и вот потом уж точно под одеяло. Завтра будет чудесный день: он не работает, поэтому остается дома, а она уходит до вечера в свой отдел. Манирамбо вытянулся на кровати во весь рост, вдохнул запах недавно выстиранной простыни и подумал: он доволен. Они переживут эту зиму. За это время их быт обрастет любимыми чашками-тарелками, любимым временем суток, любимыми фильмами, позами. Они изучат друг друга до мельчайших подробностей. Благодаря тому, что они почти досконально вызнают предпочтения друг друга, осечек в совместной жизни почти не будет. Он думал, что вот она – любовь. Но он не решался себе признаться, что любит не ее, а комфорт и уют, которые без нее были бы невозможны. Любит совокупность ее привычек, которые делают его жизнь легче, любит в ней то, что для нее он всё. Поэтому он продолжал обманывать себя и представлять, что они предназначены друг другу судьбой. Ему нравилось верить в то, что их свело осеннее предсмертное провидение. Потом и лето пролетит, овеяв их отношения теплой ленивой жарой. Девушка зачахнет рядом с ним, и не уйдет только потому, что, кроме никого, никому не нужна. Своим спонтанным поступком он сам внушит ей эту мысль, а потом его подарок, ненужный, бесполезный, будет сохнуть на полке. При первой встрече они пообещают друг другу считать розу символом своей любви, но он, растерявший лепестки, высохший, покрытый пылью, вскоре будет валяться среди книг, периодически царапая руки и мешая жить. Когда-нибудь, может быть, они и нашли бы выход из существующего положения, если бы не лень, всепоглощающая бытовая лень, которая окутывает каждого, кто достигает предела своих стремлений. Человек не должен быть конечен: ты – это безграничное пространство внутри твоей головы, а рамки себе устанавливаешь ты сам, сам ведешь себя в загон и запираешь ворота. Эта мысль молнией ударила в сознание Манирамбо, выведя его из ленивого транса, и странное желание развеялось: он снова стоял возле цветочного ларька, зажатый в очереди влюбленными мужчинами, и внезапно подумал: зачем он это делает? Он протолкнулся наружу, хрустнув тонким ледком на лужице, и побрел домой, чтобы завернуться в одеяло и наблюдать через окно за коварным ноябрем, внушившим ему такие бредовые мечты. И, может быть, он бы без приключений дошел до порога, если бы ноябрь не вздумал снова смешать его мысли и овеять непередаваемым осенним одиночеством. Манирамбо вдруг понял, что ему нечего делать дома, что его никто и никогда не ждал, что он даже не знает, что такое – быть долгожданным, в отличие от ноябрьского солнца, которое купалось во всеобщей любви. Ему не давала покоя мысль, что он никогда не познает простое человеческое счастье, потому что слишком глубоко увяз в себе. Он пытался анализировать жизнь, но она не поддается анализу, как и все чудесное, нелогичное. Его ошибка была в том, что он просчитывал ходы, и тот цветок...Странное желание стало завязкой его ленивого, сытого будущего, которое он сам себе обеспечил бы, не спохватись ноябрь вовремя. Даже благие порывы, навеянные свыше, порой разбиваются о человеческий эгоизм. Осень хотела, как лучше... Хотя кто сказал, что у нее не вышло? Стоп. Давай разложим все по полочкам, сказал он сам себе и остановился, прямо посреди людной улицы. Тёплая толпа обтекала его инородное тело. Мани стоял и думал, какого, собственно, хрена он повелся на ноябрьскую провокацию?! Как бы он хотел думать, что его злил сам факт манипуляции, но на самом деле все было иначе. Он увидел себя со стороны и ужаснулся, насколько быстро быт и удобства уничтожили в нем ростки сильной, волевой личности, которой он всегда хотел быть. Самое время было бежать, с ледяным ветром в волосах, мчаться прочь из зоны комфорта за горизонт, расцвеченный всеми оттенками умирающей осенней надежды. Он понял, что хотел осуществить это желание не потому, что ему было одиноко, не потому, что это принесло бы ему радость, нет: он хотел претворить эту мечту в жизнь потому, что так обрел бы настоящего себя, убаюканного бурной общественной жизнью. Ему давно не хватало времени для того, чтобы заглянуть в свой внутренний мир, и постепенно необходимость поддерживать облик социальной личности засунула его естество в потайной карман подсознания. Оно не должно мешать вести жизнь нормального человека. Тот цветок был всего лишь символом того, что он способен на подобные поступки. Но мысли, много раз передуманные, внушенные кем угодно извне, но не им самим, не дали бы Мани спокойно существовать в бесконечной искренности своих желаний. В его сознании давно укоренились установки о том, что будет правильно и хорошо, что должно быть правильным и хорошим. А может, ходить на руках не так уж и глупо, если приносит глубокое моральное удовлетворение. Манирамбо замер и закрыл глаза, наслаждаясь тем, что наконец-то разобрался в том, что долгие годы мешало ему жить. Он побрел назад, продуваемый ноябрьским ветром, не зная, что ему делать с этим открытием. По дороге зашел в тот киоск и купил лилию, вдохнул ее сильный аромат, и подбросил в темнеющее небо. Он не оглянулся, и не узнал, что ноябрьский ветер подхватил и ревниво распотрошил цветок, негодуя, что у осени появился новый воздыхатель. Но одновременно с тем он мягко подтолкнул Мани в спину, чтобы тот не вздумал останавливаться на полпути к самому себе.