«Разве не знаете, что мы будем судить ангелов? Или не знаете, что святые будут судить мир?» - 1 Кор.6:2,3, Апостол Павел.
***
Женщина средних лет в потрёпанном пальто грязно-серого цвета, кое-где подштопанном, прижимала большой кулёк к груди. Её угасшие глаза наполнены обречённостью. Бледное лицо практически сливалось с окутавшим город осенним туманом. Среди мёртвой тиши раздавалось мирное и безмятежное посапывание из свёртка в её руках. Хруст опавших листьев под ногами. Женщина после недолгого раздумья приблизилась к заброшенной шахте. Я настигла её на мотоцикле и только успела выкрикнуть: –Одумайтесь! Миссис испуганно обернулась и выпустила младенца из рук, не издав ни звука. Уже в полёте, тот истошно закричал, почувствовав неладное.1.
Мне жалко эту маленькую девочку. Чёртовы сектанты окружили её, привязанную накрепко к столбу, и, бормоча свой оккультный бред, подожгли. Её крики разнеслись на всю округу: странно, но держалась она довольно долго, хотя обычно люди быстро умирают от болевого шока или теряют сознание. – Гореть Вам так же, как и мне!! – То ли кричала, то ли рычала Алесса. Волосы девочки задымились, отдельные волоски напоминали свечи. Покрасневшая кожа стала быстро чернеть и обугливаться, местами покрываясь волдырями, многие из которых прорвались и кровоточили. Одежда постепенно превращалась в осыпающиеся угольки. Глазные яблоки слезились и пугали тонкой паутиной налившихся багровых сосудов. Она уже начинала задыхаться, и её взгляд упал на длинноволосую женщину. От криков обезумевших людей с противными голосами «Ведьма! Ведьма!» и запаха палёного пересохло в горле. –Мамочка… Мать-член секты хоть и желала, но ничем не могла помочь. Я бросился к малышке: растолкав всех, кто попался мне по пути, полез в самый огонь – моё лицо опалило, но мне не было больно – не до того. Только жарко и душно – летел пепел и грозил забиться в глаза и нос. Зрачки девчушки неподвижно смотрели на меня из-под полузакрытых век, будто в состоянии обморока. На секунду почудилось, что взгляд её вполне осмысленный, озлобленно-отчаянный и даже немного грустный. Но тут несколько человек оттянули меня, хоть и не сразу. И вдруг стало темно.***
Я совсем не помнил, как оказался в котельной городской ратуши, в которой и так проводил большинство рабочего времени – чахлый механизм время от времени наотрез отказывался работать. Слышалось, как ржавые старинные механизмы выпускают пар, и пахло сыростью, от которой стены обильно покрывались плесенью. Голова жутко раскалывалась, а кожу лица неприятно пощипывало. Открыв наконец глаза и повернув шею, я почувствовал: на мне надет шлем – он слегка натирал подбородок, да и мир я теперь видел через мелкую решётку: коричневые трубы и баки, лужицы на бетонном полу. Стало смешно и в то же время горько: видимо, мое лицо настолько нещадно обожгло пламя костра и отныне я урод, хотя меня и до этого считали чудовищем. Кроме того, мое представление о жизни материализовалось, словно Бог, в которого даже мысли не имел когда-либо верить, посмеялся надо мной и сыграл злую шутку – теперь я действительно ощущал себя заключённым в кованную из тяжёлого металла маску. Пошевельнувшись, чтобы встать, ощутил сдавливающие затёкшие кисти рук наручники и вкус железа на зубах – теперь я прикован, мне дали знать: я провинился, пошёл против их воли – проклятый аутист, ручная шавка, пашущая за миску супа и не сдохшая только благодаря своей выносливости. У меня никогда… и сейчас никого нет. Мать, поговаривали, психически больная, скончалась в богадельне, когда мне и года не было – и то, какая же это мать, раз она хотела избавиться от ненужного ей ребёнка? Отца я и вовсе не знал, но скорее всего, и он не из высоких слоёв этого прогнившего общества. Орден брал сирот, которых не забрали в семьи, под опеку, ни гроша не затрачивая на образование и оформление официальных документов, и превращал в рабов, вынужденных терпеть тяжкий и непосильный труд – только немногие протягивали, очень немногие… нас будто не существовало. Однако я живучая тварь. Никем не любимая и мерзкая тварь! Я бы заплакал, но настолько свыкся с данным положением вещей, что мог разве что усмехнуться. «Вы – должники» – промывали нам мозг. «Без нас вы ничто, груда органического мусора». Где-то капля за каплей падали и разбивались, встречая верную смерть. Наверное, мне хотелось очутиться на месте одной из них, испытать радость полёта и момент забвения. Представив, я зажмурил глаза. Пронзительный скрип часового аппарата и последующий звон, отчётливо доносившийся до подвального помещения, под сводами ратуши вытащил меня из омута длительных размышлений. Вздрогнув от догадок, сколько времени было снаружи, сколько времени я проспал, задался вопросом куда поважнее и интереснее: что со мной будут делать? Неужели забыли? Или намеренно оставили подыхать?… В дальнем тёмном углу, где ничего нельзя рассмотреть что-то задымилось. Охватила тревога, разливавшаяся по онемевшим конечностям. Что это? Запаха горючего дымка не имела, но равномерно растекалась, превращаясь в туман и не поднимаясь выше полуметра. Он угрожающе вкрадчиво проникал во все щели и имел нехарактерный, подозрительный цвет сажи. Спустя пару минут показалось, что пола нет, и оттуда – из зияющей пустоты – возникла, нерасторопно поднимаясь, хрупкая детская фигурка в потрёпанном белом больничном халате, длинные волосы которой закрывали почти полностью лицо нездорового серого цвета с чувственным ртом. –Алесса? – безмолвно спросил я. – Они думали, спаслись от проклятья. Ликовали, что конец света миновал. И, наконец, издевались над нами. Они…ошибались. Синеватые губы исказила зловещая улыбка, смакующая каждое обронённое слово и предвкушающая такое изысканное блюдо, как месть, которое, говорят, подаётся холодным. Ироничные нотки оживляли нависшую тяжёлым камнем пустоту. –Дураки. – Последовал резкий смешок. – Апокалипсис начинается. Многозначительная пауза. –Для них. Для нас это возмездие. …друг. Цепи пали с моих рук и я тут же встал, силы возвращались ко мне, растекались с приятным чувством, что я на ногах, я в движении. Неожиданно передо мной возник огромный, напоминавший тесак мясника, Нож – острый и сияющий даже при тусклом свете. Взяв его в руки, в мыслях пронеслось, что он непростительно чист – по крайней мере, Велик, чтобы быть таковым. Посмотрев на Алессу и склонив голову в стальной пирамиде, я мысленно откликнулся на её обращение: «Друг…» Она услышала это.2.
В храме велась очередная служба. Мрачные стены ухудшали качество акустики и любой звук, специально или случайно произведённый, раздавался гулким эхом. Постепенно из-за этого опущения архитекторов, некогда воздвигнувших непомерными усилиями сие здание, у непривыкших гостей начиналась мигрень. Из всего убранства особое внимание привлекала фреска, потрескавшаяся и поблёкшая, она всё ещё хранила сюжет, изначально заложенный в неё автором – на ней были изображены праведники, окружившие нечестивую ведьму, пылающую в огне, и тем самым вершившие правосудие Божье. В центре церкви находилась арена, и это было самой необычной чертой архитектуры церкви. На ней были изображены оккультные символы, расположенные по кругу, а посередине красовался крест, но не такой, как в христианстве, а с шестиугольной трапецией внутри и перпендикулярными линиями, пересекающими крест по бокам и сверху, основанием символа служил полукруг. Всё остальное было скромным, как во всех рядовых католических религиозных сооружениях: малое количество лепнины и стоящие рядами деревянные лавочки, небольшой балкончик, на котором обычно во время обрядов и церемоний стоят монахи, исполняющие псалмы и песни. С этого балкончика открывался замечательный вид на весь зал и стоящий у противоположной стены старинный расписной орган с высокими жестяными трубами и двумя рядами клавиш. Раздались шаги. Еле слышно, будто проплывая над полом, в свою святыню вошли хозяева – члены Ордена. Каждое их движение было плавным и размеренным, что подчёркивало торжественность случая, по поводу которого состоялось их очередное собрание. Молча разошлись они по арене, а самая главная из них – Кристабелла – заняла центральную позицию среди своих собратьев и сестёр. –Дочери и сыновья Ордена! Сегодня мы сделали великое дело – мы избавили этот мир от Вселенского зла, защитили от происков Дьявола. Никто больше не усомниться в нашей мощи и силе наших Святых! Аминь! Адепты дружно откинули свои капюшоны и забормотали молитвы на мёртвом языке. Их глаза были подняты к сводам храма, будто проникали сквозь них и обращались куда-то далеко, за пределы реального мира. Заиграл орган. Неторопливо и грубовато, он ворчливо выдыхал каждый звук, каждый аккорд: постепенно мелодия стала более порывистой, резкой, глубокой и мрачной. Вдруг заскрипела дверь парадных ворот, и праздничный обряд неожиданно прервался. –Все горит, горит! – Отчаянно прокричал прихожанин, прервавший мессу. Человек не лгал – вдалеке послышался протяжный предупреждающий об опасности вой серены вышки у корпуса городской противопожарной службы. Один из послушников подошёл и принялся успокаивать горожанина умиротворённым тоном. – Не волнуйтесь, сер. Пожарные служащие выедут и потушат всё… – Тут его голос дрогнул и выдал нотку сомнения и предательской неуверенности. Предчувствия катастрофы отразились сомнением в сердцах многих из служителей культа. – Вы… не понимаете! – Истошно продолжал мужчина с блеклой внешностью пожилого возраста, голосом, наполненным беспросветного ужаса – Всё горит…под Сайлент Хиллом! Он схватился за голову, упал на колени и тоном безумца причитал «Мы обречены... Мы обречены…» Послушник аккуратно взял старика за плечи, помог подняться и повёл в ближайший пункт оказания медицинской помощи. – Это снова козни Дьявола! – В зале вновь раздался голос Кристабеллы, он наполнил его. –Видят Всевышние, вера сильна наша и претерпит любые трудности! – Уверенно, даже с детским восторгом провозгласила женщина. Но радоваться ей пришлось недолго. Из глубин музыкального инструмента послышался срежет, противный и протяжный, он заставил людей закрыть ладонями уши, зажмурившихся от какофонии. Из труб органа потянулся иссиня-чёрный дым, из которого появилась миниатюрная девочка, которая спрыгнула вниз и осмотрелась. Все её движения, не лишённые грации, выражали презрение и брезгливость. Она щёлкнула пальцами и всё за воротами церкви начало утопать в надвигавшейся тьме, а на пороге показался великан в кожаном переднике с треугольной маской и огромным тесаком. – Это они!! – громко ахнули несколько монахов, но они не успели в панике скрыться за алтарём или через запасной выход. Их пригвоздила к месту длинная стальная проволока с острыми шипами, которая хищно обвила дрожащие тела и стремилась выжать все соки.***
Убивать этих людей легко и просто, совсем не страшно и без болезненных уколов совести. Наверное, потому что из года в год эти люди убивали меня, всё то человеческое, что досталось мне от природы, что я хотел сохранить, сберегая по крупицам, и, в конце концов, добились своей цели. Повсюду лежат обезглавленные и пронзённые насквозь, истекающие полуживые адепты и трупы. Занося Великий Нож над каждым из них, выполнял благородную миссию: очищал их искалеченные души и себя от грехов, страхов, гнетущего рабства. Лезвие благодарно блестело, орошённое кровью, переливаясь алыми красками. Я и оно едины в каждый момент возмездия. Оно живое, сытое и довольное, но совсем скоро капризно потребует ещё и ещё. Что такое самый жуткий страх, самая мучительная фобия? Это отражение собственных поступков с примесью вины в зеркальной поверхности моего Ножа. Когда-то я и Алесса были детьми, никому не нужными, брошенными и потерянными в этом жестоком мире. Детьми, вынужденными повзрослеть. Теперь мы кошмар этого мира, который будет продолжаться каждую ночь.