Перестали быть

Впервые за эти долгих десять лет я, наконец, разговаривал с Итачи. Как это вышло? Сам удивлен. Думал, что уже никогда его не встречу. Честно, даже после того, как его оправдали, не верил, в его непричастность к смерти родителей. И по сей день я не то, что не говорю, не думаю, что они НАШИ родители, они были только моими. Помню истерику, помню всю ту ненависть. Итачи стал для меня персоной нон гранте. Когда слышал его имя или малейшее упоминание о нем, сдерживая эмоции, уходил, как казалось всем, а на самом деле – убегал из этого места. В моей детской голове не укладывалось, как можно вообще кого-то ранить, тем более убить. А Итачи. Я думал, что он просто не имеет права носить фамилию Учиха. В сознании всплывает картина той ужасной ночи. Пульс начинает зашкаливать, стучит в висках с удвоенной силой, слышу, как сердечный ритм сбивается. Кровь шумит в ушах, перед глазами рябит, а если закрыть и того хуже – вокруг начинают плыть кровавые пятна и медленно прорисовываются очертания двух тел, лежащих в неестественных позах. Мне не хватает воздуха, хватаюсь рукой за горло, начинаю задыхаться так, словно на шею кто-то накинул веревку. Другой рукой царапаю обивку потрепанного дивана, так что на ней остаются белые полосы. Среди шума, которые издает моя собственная кровь в теле, слышу нервный смех подростка. И только теперь понимаю, что это был именно нервный смех. Не злой, не торжественный, даже не смех, который вырывается из горла после неожиданного долгожданного облегчения. А именно нервный, испуганный, словно извиняющейся. Резко распахиваю глаза и срываюсь с места, еле успеваю добежать до туалета. Тошнит. Минут пять лежу на холодном кафеле, потом все же заставляю себя встать и вернуться на исходное место. Это просто невыносимо. Ложусь. Сон не идет, да я и так знаю, что теперь промучаюсь до самого утра. Просто каждый раз, со дня убийства родителей, лишь на мгновение вернувшись к тому моменту, я уже не могу уснуть. Буду ворочаться, ходить по комнате, смотреть телевизор, всячески отвлекать себя, но не усну. Забуду ту картинку на какое-то время, но не усну. Сегодня, видимо, ночь воспоминаний, это все нии-сан… Давно я его так не называл. Итачи разбередил рану. Я его простил, нет, не сразу, далеко не сразу. Лет пять назад. Помню тот день, когда его оправдали, в малейших подробностях. Здание суда торжественное, оно всегда такое, словно дворец бракосочетаний, а не место свершения правосудия. Не то место, где на самом деле коррупция процветает словно сорняк на свежевспаханном поле. Вспышки фотокамер направленные сначала на меня, крики, шепот прокурора и опекуна. Потом репортеры с неистовым восторгом бросаются в сторону заключенного. Нии… Понурый, кожа серая, и тонкая, словно пергаментная бумага. Под глазами четко обозначились синие круги и морщины. Я в тот момент подумал, будто он не спал уже три года, с самого момента убийства. Мне не было жалко его. Во мне кипела ненависть. Готов был бросится на него и убить, сделать тоже самое, что, как мне казалось, он сделал с родителями. Но пальцы лишь бессильно сжались в кулаки и так же бессильно разжались. Он бросил в мою сторону взгляд такой обреченный, пустой и в тоже время молящий, раскаивающийся. Я отвернулся. Три часа в зале заседаний. Последнее собрание по поводу нашего дела проходило за закрытыми дверьми. Судье самому порядком надоело с нами возиться. Это был уже третий судья. И единственный, который смог довести дело до конца. Он-то и решил, что шестнадцатилетний мальчик не мог совершить столь ужасное преступление. Неизвестно откуда взялись не представленные ранее улики… Убийцей оказался дядя, тот, что стал моим опекуном. Смешно. Три года я провел под его покровительством. Помню измученную благодарную улыбку Итачи, совсем не сочетающуюся с взглядом. Меня увезли на скорой в припадке. Три дня после этого провел в больнице. Потом мне назначили другого опекуна. Итачи с тех пор я не видел. Пришлось переехать в другой город, потом в другую страну, где обо мне никто и ничего не слышал. Где из каждого угла не шептались и не тыкали в меня пальцем, приговаривая: «Бедный мальчишка, сколько всего пришлось пережить, как он с ума не сошел?» Правда, не знаю, как не сошел. А может, и сошел. Одному Всевышнему известно, ну или кто там «следит» за нами. Со временем я просто стал анализировать то, что произошло, сопоставлять полученные данные и пытаться не реагировать на все, как эмоционально не устойчивый подросток. И понял, что и впрямь Итачи был не виноват. Он пытался меня защитить. Сам был перепуганным ребенком, на плечи которого свалилась тяжелая ноша в виде обвинения в двойном убийстве. Это он молчал, хоть и знал, кто настоящий убийца. Хотел защитить. Идиот! От этого я только больше его ненавижу. Зачем?.. Как наступило утро, я и не заметил. На трясущихся ногах дошел до ванной. Посмотрел в зеркало и печально усмехнулся. Саске, до чего же ты себя довел. Такой аккуратный, педантичный и любящий быть на людях всегда, сейчас выглядишь как последний хикикомори. Надо сказать, трехдневная щетина не придает мне особого шарма или банальной брутальности. Дрожащими руками пытаюсь выбриться, как итог, весь подбородок в мелких порезах. - Твою мать! – не сдерживаюсь и громко ругаюсь, когда лосьон после бритья не приятно, даже немного болезненно, щиплет кожу в местах порезов. Сегодня должен навестить Итачи. Его бывшая жена каким-то чудом нашла меня три месяца назад. Как она смогла это сделать? Видимо, женщины все же мистические существа, они достанут нужного человека из-под земли, если очень надо. Ей я был крайне необходим. Как она мне сказала, это последняя просьба, которую она может выполнить для экс-мужа. Честно признаться, я не мог и предположить, что Итачи жениться. Хотя, что я вообще мог предположить, я его совсем не знал. Совсем. И доказать это было не сложно. Этот человек навсегда останется для меня непостижим. Встретился с ним в каком-то дешевом ресторанчике. Выглядел он довольно потрепано, отметил для себя. На голове дурацкая шляпа, которую он так и не снял, на лице солнечные очки, не смотря на пасмурный день, поношенное пальто. На лице все та же измученная улыбка. Он говорил что-то бессвязное, снова извинялся, я не мог это слушать. В итоге, схватил его за руку и сказал, чтобы он перестал пороть чушь и что я давно его простил. Он затих. Исчезла даже улыбка. Вздрогнул, попрощался и быстро ушел. Я так и остался сидеть в ресторанчике и смотреть на пустующее место. Два дня назад мне позвонили в отель, в котором я остановился, из хосписа. И сообщили о том, что меня желает видеть Учиха Итачи. Никогда не слышал, чтобы из таких мест звонили. Я удивился. Это было мое первое ощущение. Понимание же дошло позже. Хоспис. Место откуда не возвращаются. Никогда. Оттуда «выписывают» ногами вперед. И снова истерика. Эти два дня не выходил из номера. И сегодня я должен идти. Он просил. Может это шутка? Может, он все же решил так повеселить себя? И меня заодно? Вызвал такси. С каждым приближающимся километром мое сердце начинало стучать сильнее. Страх. Волнение. Ненависть. Это «милое» местечко располагалось довольно далеко от города, километров за двадцать. Подъезжая к нему, невольно залюбовался пейзажем. Смешно. Все для умирающих. Пусть хоть из окошек полюбуются, если еще встать могут? Такси остановилось в пятистах метрах от въездных ворот, водитель обернулся и как-то непонятно посмотрел на меня, явно пытаясь сказать, что дальше ехать не намерен. Будто боится заразиться. Я отсчитал купюры и медленно двинулся к зданию. На входе меня встретила приветливая медсестра. Она улыбалась. А что ей еще оставалось делать? Не плакать же. Здесь все привыкли к старухе с косой. Он завсегдатай тут. - Так полагаю Учиха Саске? – Звонкий голосок прорезал утреннюю тишину. Птицы словно улетели, а цикады расползлись из этого места. Я лишь кивнул, не отвечая. Смысл? - Вас уже ждет господин Итачи. – Мы шли в тишине. Белые стены, на некоторых висят детские рисунки. На них нарисованы семьи, цветы, порой гробики. Последнее пугало. Что удивляло больничного запаха, что присущ всем лечебным учреждениям, здесь не было. Просто пахло чистотой и свежестью. Палаты все были закрыты и с явной звукоизоляцией. Чтобы умирающие не мешали друг другу и персоналу, своими постоянными стонами и криками. Девушка неожиданно остановилась, что я чуть было в нее не врезался. - Мы пришли, проходите, он ждет Вас. – Еще одна улыбка. Я больше на нее не смотрел. Сейчас все мои мысли были сосредоточены на дверной ручке, которую я дожжен был повернуть. Сердце выпрыгивало из груди от страха. Страха увидеть… Что увидеть? Я и сам не знаю. Глубокий вдох и шаг через порог. - Здравствуй, - хриплый, словно трескающийся, голос. Совсем не тот, что был пятнадцать лет назад, когда мы были еще близки. И не тот, что был на суде десять лет назад. Другой, не его. - Итачи, - только и смог сказать, когда увидел его. Еще более худой, чем юности, словно стоит дунуть на него и он сломается. Бледный. Нет, какой-то серый. Как тогда, на суде, складывается ощущение, что на его коже можно смело выводить иероглифы. Рядом с кроватью капельница, наполненная прозрачной жидкостью, она подсоединена к нему. Вокруг же нет ничего, что еще напоминало бы о том, что здесь лечат (снимают боль). Стены выкрашены в фисташковый цвет, вокруг множество цветов, просто огромное количество. К каждому букету прилагается записка. Такое ощущение, что он просто немного приболел, а его обожатели желают скорейшего выздоровления. Хотя, скорее всего они так и думают. Меня это почему-то разозлило. Я не мог сдвинуться с места и продолжал смотреть на брата. Он улыбнулся. Улыбнулся. - Садись, - кивнул головой в сторону мягкого кресла. Так и просидели в тишине минут пятнадцать. Неловкость шаталась между нами, как ошалелый пьяница. Напряжение в воздухе можно было резать ножом. - Я… Как ты, Саске, - нии первым подал голос, сейчас он был уже не таким осипшим. – В прошлый раз как-то не особо получилось поговорить. – В его глазах снова было раскаянье. Глупое, ненавистное раскаянье. - Нормально, - что еще сказать, банально не знаю. – Ты как? – Нервно смеюсь, понимая – сморозил глупость. Как он тут может быть? Явно не на отдых приехал. Но он снова улыбается. - Тоже нормально. Извини, что так неожиданно сорвал с места. Барбару заставил изрядно помучиться. – Пожимает плечами. Тут его начинает трясти, и он заходится в хрипящем и одновременно булькающем кашле, что-то быстро хватает с прикроватной тумбы и сплевывает. Делает судорожный вдох. Я просто не успеваю отреагировать. На его губах кровь. - Прости, - отворачивается, прячет взгляд, - я не хотел, чтобы ты меня видел в таком состоянии. Но меня уже просто не выпускают. – Вытирает губы. Дурацкий халат, что меня заставили одеть, мешается. Я медленно встаю и подхожу, аккуратно сажусь на кровать рядом и кладу руку на его ногу, просто не думая, лишь бы прикоснуться и дать понять, что не важно в каком он сейчас состоянии и как выглядит. Молчу. - Это мне наказание, - буквально выдыхает эту фразу. Сжимаю руки пальцы в кулак, в груди клокочет ярость. Да как он еще не понял, что я простил. Что все это уже фигня. Прошлого не воротишь. Он ни в чем не виноват. Только в собственной глупости. В вечном желании меня защитить. В столь ненавистном для меня проявлении. И сейчас. Даже сейчас чувствую, что хочет защитить. Спокойно выдыхаю, растягиваю рот в улыбке. - Глупый старший брат, - передразниваю, переиначивая его детскую присказку. – Какое к черту наказание? – Не сдерживаюсь в словах, но не в эмоциях. – Ты просто идиот. Идиот, который желает мира во всем мире. Он снова улыбается. Мне кажется или он, как и я, сошел с ума? Чтобы он и улыбался. - Нет, - поворачивает лицо в мою сторону и смотрит прямо в глаза. Они не изменились. Все такие же черные и блестящие. Они похожи на черную дыру, которая засасывает, пожирает твой разум. – Я никогда не хотел мира во всем мире. Хотел лишь мира для тебя. – Нервно сглатывает, но продолжает смотреть. Вспоминаю те редкие моменты, когда мы были вместе, до той границы, разделившей нас на долгие тринадцать лет. Дурацкие игры, уроки, которые он делал со мной. Невольные и совсем не братские касания. Первый мой поцелуй. Губы начинают чесаться, будто напоминая о нем. Только из-за этого я его ненавидел больше. Что он нас разлучил. Сам. Сам поставил границу. Отвожу взгляд и нервным движением руки убираю челку назад. Неловкость сковала, теперь моя очередь отворачиваться. - Прости. - И снова это твое «прости»! Ненавижу, как же я ненавижу это слово! – Вскакиваю и буквально отлетаю к стене. Я взрослый мужик, твою мать и так психую. А он снова улыбается. - Даже этой чертовой улыбкой ты словно просишь прощения! Зачем ты меня позвал? Я же все сказал там в ресторане… - Я умираю… - дергает уголком губ. Все не отводит взгляд. - Да ладно, а я-то думаю, чего это ты в хосписе ошиваешься?! Думал так, решил отдохнуть от бренного мира! – Кричу. – Ведь у всех свои заморочки, кто на Мальдивы, кто на Сейшелы, а ты в хоспис! – Но быстро мой запал заканчивается, и я сползаю по стене. - Отото, - тихо, в голосе столько нежности, что просто хочется в ней растаять. Как идиот, просто не понимаю куда все делось. Та ненависть, которая когда-то была. Та обреченность. Злость, желание причинить ответную боль. Мне хватило только услышать тот голос, который меня успокаивал в детстве и сообщал о том, что нет никаких монстров под моей кроватью. Тот голос, что шептал перед сном, что любит меня больше всех на свете. Тот голос… - Итачи… Закрываю лицо руками, как последняя девчонка и пытаюсь прийти в себя. Слышу тихий шорох простыней, бряньканье перекатывающихся колесиков от держателя капельницы и чувствую шершавую, холодную ладонь на щеке. Распахиваю глаза. Сердце начинает биться словно ошалелое. Тут слышится тихий стук и входит все та же медсестра, что провожала меня. Она озадаченно смотрит на нас. - Что-то случилось? – в голосе проскакивает волнение. - Юми, - тихо и спокойно, нежности нет, чувствует власть в голосе, - принеси, пожалуйста, воды с сахаром. Просто брат немного распереживался. – Улыбается. - Да-да, конечно, - засуетилась девушка и куда-то убежала. Вернулась она минут через пять. За это время ничего не изменилось. Я так и остался сидеть на полу, а Итачи стоять рядом. – Вот, - протянула мне стакан. - Спасибо, - сдержанно. Встал, водрузил себя в кресло. - Итачи-сан, Вам сейчас нужно пройти пару процедур и на сегодня вы будете свободны, - снова мило. Сейчас мне девушка показалась слишком сахарной. И снова – это же ее работа. Работа с будущими трупами. Брат кивнул. - Если ты хочешь, можешь подождать, это не займет больше часа, - я кивнул и сел удобнее. Время тащилось со скоростью самой медленной улитки и сжимало меня как кольца королевского питона. Сам для себя не заметил, как провалился в сон, черный, пустой, такой, который позволяет отдохнуть мозгу, сказалась бессонная ночь. Когда же открыл глаза, Итачи уже вернулся. - Ты не изменился, - словно смеется надо мной, - все такой же милый, когда спишь, даже Юми заметила твое очарование. Зачем он говорит об этом. Я только успокоился. - Так все же зачем ты меня позвал. - Хотел тебя увидеть в последний раз. Просто увидеть. Одно из его лучших качеств, все же, это то, что с ним удобно даже молчать. И сейчас я почувствовал это нелепое удобство. Как в детстве, когда мы ночью тихо пробирались из комнаты на крышу и смотрели на звезды. Чаще всего мы просто молчали, и в эти моменты я чувствовал себя самым счастливым человеком на свете. Девчачьи мысли. Девчачьи воспоминания. Мотнул головой. - И это все? - Вскинул бровь, пытаясь выказать безразличие. - Да, мне этого достаточно. – Тихо. - Черт, это все? Все, мать твою? Да какого хрена я сюда перся? Мне хватило одной встречи. Одного раза. Лучше бы ты вообще не напоминал о себе, чем вот так! Ты хочешь чтобы я знал о том, что ты умираешь? Зачем? Чтобы я мучился? Чтобы испытывал ненависть к самому себе за то, что оставил тебя, что не поверил с самого начала, что так долго не мог простить? Почему я не ухожу отсюда, почему? Ведь мне ничего не стоит просто встать и уйти! На что я надеюсь? Черт! Да он же был женат! Он просто хотел меня увидеть. Ненавидит. Издевается. Всего за несколько часов испытал всю гамму чувств. Бред. Смешно. Все так же продолжаю сидеть в кресле, слышу снова шорох простыней. Поднимаю взгляд и вижу, как он босыми ступнями касается пола. Подрываюсь с места и не позволяю встать. Касаюсь плеч. Снова смотрит на меня, в глазах смешинки, на лице улыбка, но уже не извиняющаяся, а победная. Спровоцировал. Только он это может. - Говорю же, не изменился, отото, - это его «отото» звучит так нежно, интимно, что меня прошибает током, и все напряжение выходит через кончики пальцев. Хочется. Просто хочется коснуться сухих губ. Как в детстве. Смотрю на его губы и невольно облизываю свои. Улыбка становится шире. Сердце замирает, когда лица касается горячее дыхание. Кажется, будто на губы опустили раскаленный металл, а потом резко остудили. Нежно, слишком. Подкашиваются колени. Я – ребенок. И впрямь ничуть не изменился. Это не у него нет сил, у меня их нет. Совершенно. Опускаюсь на кровать рядом, не разрывая поцелуя. Если я его прекращу просто умру. В первую очередь от стыда. Потом знаю, что ревность захлестнет меня. Как он мог целовать так кого-то еще. Он же обещал. Нежное касание перерастает во что-то более глубокое, проникновенное, но от этого не менее нежное. Во рту ощущается горький привкус лекарств и чего-то сладкого. Не могу оторваться, но дыхания не хватает. Итачи понимает это и прекращает поцелуй. На автомате тянусь за ним. И только через несколько секунд понимаю, что произошло. Но сил остановиться нет. Я не могу. Снова целую, так, словно хочу высосать из него душу. Кусаю губы. Покрываю нижнюю челюсть отрывистыми поцелуями и перехожу на шею. Разум кричит, что нужно остановиться. Орет «стоп, хватит». Знаю, что могут войти, но от этого не хочется останавливаться еще больше. Страх, что останавливал сделать что-то большее, чем поцелуи, в детстве, давно пропал. Этого «больше» хочется неистово. Все тело горит. Желание внутри сжалось в тугую пружину и вот-вот оно выстрелит. Дрожащими пальцами расстегиваю пуговицы больничной рубашки, спускаюсь ниже, опускаю руку на напряженный пах и… - Тебе, наверное, пора, - обреченно. Дыхание, как и у меня, рваное. Слышу, даже, как бьется его сердце. Смотрю на него. Почему он остановил это? Итачи убирает мои руки и нежно касается своей шершавой ладонью моего лица снова. - Ты должен идти. Прошу тебя… Нам обоим не станет от этого легче, только сложнее. Надо было слушать разум! Нужно было остановиться, прекратить. Но нет же! Перед глазами белая пелена. Я вскакиваю с места. - Как скажешь, - холодно бросаю и ухожу. До сих пор слышу его вздох и хлопок двери. Больше я к нему не приходил. Мы часами разговаривали по телефону. Чаще просто молчали или говорили о чем-то не значительном. Всегда сухо, без эмоций. Но каждый раз после разговора мне приходилось уходить в ванную. Его образ просто не давал покоя. Сейчас не понимаю как я жил без него все это время. Неужели только банальная встреча могла меня так задеть, так вывернуть сознание наизнанку? Каждый раз хотелось разбить телефон к чертям собачьим, отключить. Сделать все, что угодно, лишь бы он не звонил. Потому что я знал, что скоро я услышу в трубке не его голос. Я не приехал в день похорон. Но приехал потом. Долго сидел и понимал, что мы оба умерли тогда, тринадцать лет назад. Нет, еще раньше, когда перестали быть просто друг для друга братьями…