Охота на ведьм

Альфред аккуратно распечатал адресованное ему письмо. Латынь сообщала о преступлении ведьмы, жившей неподалеку. Сухой донос одной из жительниц деревни и не менее сухой и официальный приказ – ликвидировать. Больше в письме не было ни слова. Альфред знал эту ведьму – это он вел ее дело. Он помнил показание всех свидетелей и помнил насмешливое лицо колдуньи. Она так и не отреклась от ложных воззрений и очистилась от демонической сущности в церкви. За сим последовал смертный приговор – вполне предсказуемое наказание. Костер должен очистить ее душу от зла и мир от нее. Сейчас он отправлялся в тюремную камеру – место ее заточения. Он просто шел по знакомому маршруту. И думать ему не хотелось. Знакомый до боли пейзаж резал глаза. Грязные лачужки, стоящие в разноброс на узкой темненькой улочке – не самое приятное зрелище. Дальше – хуже. Тюрьма представляла собой жуткое зрелище – замок, окруженный высоким периметром каменных стен – там, в подземельях гнили в сырости преступники, чьи преступления не заслуживали снисхождения. Его здесь, кажется, ждали. Хотя, наверное, его всегда здесь ждут. Стражник открыл перед ним ворота, они заунывно и горько всхлипнули. Здесь все было пропитано этой смертельной унылой горечью. Они долго бродили по темным коридорам замка, спускаясь все вниз и вниз по лестницам. Освещенные факелом стены зловеще мерцали, тараканы и крысы разбегались, услышав звуки человеческих шагов. Здесь всегда было жутко. Через несколько минут вместе с многочисленной стражей Альфред подошел к двери камеры, но зашел один. Через дверную щель свет от факела проникал в камеру, и Альфред увидел, что ведьма сидит на полу, увидел, как светлые волосы растрепались и выпачкались, под глазами появились глубокие фиолетово-черные тени, а губы побелили от постоянного холода. Альфред тоже начинал мерзнуть. - А, это вы господин инквизитор… - рассеяно и хрипло сказала она, зло улыбнувшись. – Не подскажите, время суток, мне просто интересно знать… - ее вопрос прервал сухой кашель, больно раздиравший горло. - Сейчас день. – Альфред не стал ничего врать. – Вы, наверное, знаете свой приговор. – И больше продолжать у него не было сил. Повисла напряженная тишина. Где-то шуршали крысы, и это действовало на нервы обоим. - Значит, меня сожгут. – Она всего сухо констатировала факт, не проявляя эмоций. Альфред кивнул. - Я пришел попрощаться. – Горькая улыбка блеснула на его губах. – Я буду скучать по вам, Анна. - А я ведь ждала вас… - как-то невпопад ответила она, закрыв глаза. – Знала, что вы придете. Ведьма встала слишком резко, пошатнулась и схватилась за стену. Долгое заточение в клетке подействовали на нее не самым лучшим образом. Она осталась стоять у стены. - Почему у вас такое странное имя, господин инквизитор? – весело спросила она. – Ни у кого похожего нет. - Вы действительно ведьма? – Альфред задал вопрос, терзавший его долгое время, оставив предыдущий без ответа. - Вы же проверяли!.. – уже жестче ответила Анна, подходя к нему все ближе. – Странно, что вам этого оказалось недостаточно. – В доказательство своих слов она резко протянула ему ладонь с ужасающими волдырями. – И этому способу обучали вас в университете? - Она почти перешла на крик. - Простите меня, Анна… Я не хотел пробовать его на вас… - его не ужасали волдыри. Такие Альфред уже видел не раз и не два. Ему приходилось видеть вещи и пострашнее. Фреда ужасали ее волдыри. Он действительно не был сторонником этого способа. - Вы верите в бога, господин Джонс? – успокоившись, спросила она. Это прозвучало скорее как насмешка. - Я… да, я верю. – Запнувшись, ответил он. Эта ведьма сумела его околдовать. Или ему так казалось. – А вы, Анна, верите? - Я не отрицаю бога... Я отрицаю церковь. Она не признает за человеком право исследовать мир. Мы не пойдем дальше, если все останется на местах. Человек, ничего о себе не знающий, подобен скоту. Вы согласны со мной, господин инквизитор? - Считайте как хотите, Анна. Я не имею права вас осуждать. Он собирался уже уходить. Говорить им было не о чем, тем более он чувствовал свою вину перед ней. Развернувшись он услышал ее голос. - Возьми это. – Она протянула ему холщовый сверток. - Спасибо… - поблагодарил он, сам не зная за что. – Прощайте. - Еще свидимся. – Ответила она. *** Альфреда с детства преследовала какая-то маниакальная страсть к справедливости. Поначалу это считали нормальным – неиспорченный ребенок со светлой душой всем нравился и был всеми любим. Но Альфред взрослел, а его страсть оставалась с ним. Ради справедливости он мог совершать жестокие убийства, мог осуждать и освистывать, мог оскорблять и унижать. Выросший в семье священника, Альфред еще более укрепил в себе эти качества. К тому же, еще в раннем детстве ему привили любовь в церкви, и когда был поставлен вопрос, чем Альфред планирует заниматься в жизни, он выбрал юриспруденцию, хоть и пошел против мнения отца. Отец говорил, что юрист для благочестивого католика не дело, и лучше бы он подался в священники. Но уверив отца, что будет служить Святой Церкви и на этот поприще, окончил с отличаем университет. Юристы, такие как он, обычно не были знатными дворянами, поэтому он, не будучи особой голубой крови, был доволен своим общественным положением. Заведя много знакомств с людьми, так или иначе связанными с Инквизицией, и добившись немалого успеха в юриспруденции, он был приглашен юристом к расследованию убийства человека ведьмой. Казнив ее, Альфред укрепился в этой организации. Он считал, что поступает правильно. Это было справедливо – еретиков и колдунов нужно сжигать, ибо так велит Святая Церковь – а она неприкосновенна и не обсуждаема. И тут все незыблемые истины грозились рассыпаться в пыл. Он должен был вывести на чистую воду ведьму, что досаждала местным жителям. Донос написала одна из женщин, живущих с ней по соседству. Она говорила, что колдунья по ночам летает на метле, и к ней приходит человек замотанный в черный плащ – как-никак сам сатана. Сама Анна всяческим образом опровергала эту информацию. Альфред не знал кому верить, и все же хотел все сделать по справедливости. Так, чтобы вина преступника была доказана, и чтобы он не сумел избежать наказания. В глубине души он понимал, что никакая Анна ни ведьма, а всего лишь хорошенькая женщина, не лишенная здравого смысла. Она кое-что понимала в медицине, поэтому принимала у себя дома больных со всей округи и, естественно, мужья некоторых местных женщин были очарованы ее красотой. Никому из жен это не нравилось, как и не нравилось священнику местной церкви ее врачевание – если господу Богу угодно забрать жизнь своего раба – не стоит этому противиться и пытаться вылечиться. Соседка Анны написала донос, и его поддержало почти все женское население округи и священник. Так под тяжестью улик и показаний свидетелей ведьма оказалась в ловушке. Чтобы насолить ей окончательно, женщины предложили испытать Анну – инквизитор должен был приложить к ее руке раскаленное железо, а после, смазав воском, забинтовать руку. Это был жест милосердия Анне со стороны женщин, ибо если ее ожоги заживут – ведьма будет прощена. Но она понимала истинную суть их стараний – развеять все подозрения в их заговоре. И Анна знала, что ожоги не заживут. После тюремного заключения здоровье ее пошатнулось, а раны никогда не заживали у нее быстро. Таким образом, обвинение в колдовстве на нее все же повесили. Глупый инквизитор не понимал хитрости и лицемерия этих женщин, а она должна была гореть на костре. Судья, тем более, никогда не оправдает ее – он изучал дело с помощью записок Альфреда, а с его примитивным мировоззрением Анна высветилась в самом невыгодном для нее свете. Ей совсем не нравилось, что она, вылечив стольких людей от разных хворей, должна была погибнуть из-за ревности какой-то там кучки деревенских бабенок. Ей нужно было зарабатывать деньги на хлеб – ей, давно овдовевшей женщине. Как эти мерзкие твари могли удумать, что она предоставляла их мужьям именно те услуги, о которых дамам дозволено говорить только шепотом?! Те услуги, которые ей гордость бы не позволила предоставлять деревенским мужланам. Но гневаться на кого бы то ни было стало поздно. Альфред стоял от нее в нескольких метрах, и как-то так странно и грустно смотрел, так, что она решилась. - Господин инквизитор! Подождите! – тихо, но властно сказала она. - Я хочу у вас кое о чем попросить. Я действительно не ведьма. Но лекарства в моем доме… в общем, продайте их. Они дорого стоят, я знаю. - Хорошо. – Альфред не стал говорить, что лекарства давно были проданы. - И еще. Не отдавайте никому этот сверток. Прошу. – Сказала она и отвернулась. В ответ Анна услышала лишь тихое «хорошо» и скрип закрывающейся двери. Жизнь для нее была потеряна. Она слышала, что осужденных казнят на рассвете. Значит это была последняя ночь у нее, никак не иначе. Эта мысль быстро промелькнула в ее усталый мозг и разогнала все остальные. Подумать только – завтра ее не станет! Почему-то Анне вдруг стало весело. А за весельем пришло отчаяние. Она не испытывала ни мук, ни угрызений совести. Она ведь делала все, что могла, чтобы помочь людям. К сожалению, эта помощь обернулась против нее самой. Единственное, что ее грызло – это нежелание расставаться с жизнью. Ее жизнь – все, что у нее осталось. Хотя, теперь отнимают и ее. Ей не смог помочь мальчишка-адвокат, как бы ни старался. Анна видела, что она ему нравится и видела еще, кое-что другое. Она видела его душу, похожую на свою – у обоих желание помогать людям затмевало все остальные. Они хотели быть нужными людям, хотя бы для того, чтобы считать, что свою жизнь проживают не зря. И стремились что-то делать, что-то полезное, чтобы укрепить уважение самих себя и окружающих к своей персоне. И пусть они вели себя как малые дети. Но они были счастливы. Теперь от счастья остались две истерзанных души и пара разбитых сердец, да и им скоро суждено было превратиться в пепел. *** Рассвет наступал. Проплакав всю ночь, Анна бодро поднялась на ноги и ждала стражи. Лицо ее было гордо и весело, а душа будто опустела – вылилась вместе со слезами на пол тюремной камеры. Каким-то образом ей не приходилось быть в кандалах за все время ее заточения. Она догадывалась, кто помог этому образу вылиться в жизнь, но сейчас это уже было неважно, да и кандалы пришлось-таки надеть. И ее повели на эшафот. Вся дорога – туманная вереница тупых, смазанных и разгневанных лиц перестала для нее существовать. На нее опять нашло отчаяние, ей ведь совсем не хотелось умирать. Но она должна была доиграть свою роль до конца – не расплакаться и не смазаться – в конце-то концов, она не виновата! Альфред тоже был в этот день на месте казни. Он и сам не заметил, как посерело его лицо, но он предпочел казаться веселым. Ведь это же так весело – оказаться на казни преступника! Альфреду казалось, что его сейчас стошнит. Люди пришли сюда для того, чтобы увидеть кровь и сгоревшие людские тела, почувствовать запах паленой плоти и волос, увидеть перекошенные в смертельной боли лица. Люди, которым нравилось смотреть, как убивают – как последние рваные вдохи доносятся из обожженной груди, как черное, сгоревшее тело превращается в горсть серого пепла… Раньше Альфред этого не замечал. Раньше он прикрывал глаза на эту ужасную сторону правосудия. Он ведь знал, что Анна невиновна. А ее казнят. И это было несправедливо. А сколько еще таких невиновных сжигалось на кострах?.. Альфред не мог ничего сделать. Но остался стоять на площади. Среди гомона зевак и участников процесса. Среди орущей, жаждущей крови и жестокости толпы, которая была разорвать любого, на которого ей только укажут. И когда костер под ведьмой загорелся, толпа взбушевалась. Кругом были орущие женщины, сыпавшие проклятиями мужчины и радостные дети, которых взяли посмотреть на сожжение врага народа. Ведьма кричала от боли, а народ от радости, что сумел причинить ей боль. «Ведьмам не место в нашем мире!» И большая ли разница, что их не существует… А ведьме было больно. Будто ее варили в кипятке и хлестали плетками одновременно. Она уже не слышала своего голоса, не слышала орущей толпы, только одно видение предстало перед ее глазами – разодетый, как франт, шут плясал на сцене, а сцена под ним горела. И он не уходил с нее, чтобы позлить своих зрителей. «Они будут счастливы, что я убегу как последний трус. Не бывать этому!» - думал он, пока его не убило упавшей с потолка люстрой с сотнями свечей. И свечи потухли вместе с шутовской жизнью. И Анна не хотела сдаваться и кричать, чтобы доставить удовольствие своим зрителям. «Моя война проиграна, но не насладиться последней в жизни битвой будет глупо!» - также думала и она до того, как развеяться пеплом по ветру. Вместо люстры ее задавило людское неодобрение, которое сразу же затихло после ее смерти. Жертва народу была принесена… *** Альфред в подавленном и отчаянном настроении возвратился домой. У него будто открылись глаза на людскую жестокость. Не зная куда себя деть, Альфред распаковал сверток, подаренный Анной. В нем лежали несколько флакончиков, назначения которых он так и не смог понять, несколько золотых украшений и маленькое накарябанное кое-как письмо. Он так же не понял, как Анна пронесла все это через стражу и умудрилась сохранить все целым и невредимым довольно долгое время. «От несчастной к небезразличному. Вы знаете, что с этим делать. Не-ведьма». Дело в том, что Альфред не знал, что ему придется сделать. Но очень хотел узнать.