Glass Skin

Йену часто снится, что он умирает: пару раз ему вспарывают живот в подворотне возле "Белой Ласточки", он дважды наступает на мину и разлетается в стороны неаккуратным, мало аппетитным, суповым набором, дней пять назад Галлагер проваливается под лед и тонет в холодной воде... Хотя, возможно, он умирает раньше от переохлаждения, и только потом опускается на дно - сейчас уже не вспомнить. На позапрошлой неделе его с завидной регулярностью душат - раз шесть за одну только ночь. Он даже оказывается помоечным котом со стройки, которого подростки-живодеры обливают бензином и поджигают, привязав к хвосту консервные банки. Потом его снова душат, и еще он трижды обжирается таблетками. А! И однажды даже его убивает молнией. Очень быстро - быстрее, чем мгновенно. Молниеносно! Ха-ха... И это, пожалуй, страшнейшее из всего, что с ним случалось, потому что Галлагер даже не успевает понять, от чего сдох. Рыжему, если честно, куда больше нравится смотреть кино про свою смерть, чем умирать действительно. И Йен бесится всякий раз, когда кто-то пытается отвлечь его от созерцания, в то время как еще один "единственный рыжий гей" в семье Галлагеров, "другой он", думает, что впору начать ненавидеть себя - лежащее на кровати полено, заботливо укрытое теплым пледом. Это отвратительно, слезливо, и мерзко. И нежно. Подобные рефлексии причиняют боль обоим Рыжим. Его - их - двое. И им обоим слишком тесно в одном теле: пока "психанутый" Галлагер мазохирует и страдает, прикидывая различные способы самоубийств, "максимально здравомыслящий" шизофреник-Галлагер пытается взобраться на эмоциональный Эверест, чтобы не дать себе сдохнуть, воплотив одну из идей чокнутой своей половины. Но, по крайней мере, в его жизни есть призрачная, почти прозрачная, стабильность - Микки с ним регулярно разговаривает, не обращая внимания на маты в ответ и "чтобы катился ко всем чертям"... А может и замечает, но старательно пропускает мимо ушей и вида не подает, как его это бесит и ранит? "Ранит" - всяко больше, потому он и продолжает день за днем капитально доебываться. Как будто мстит. Хотя на самом деле, это называется заботой - Милкович по-другому не умеет. - Хреново ты выглядишь, Галлагер, - он стоит, привалившись к шкафу плечом, и смотрит почти брезгливо. - Отвали, а? - это задевает - такое отношение - то ли скотское, то ли безразличное. Рыжий мог бы его послать, или отшутиться, но он говорит то, что говорит. - Ты какой-то зеленый? "Все потому что я опять умер. Сегодня во сне меня сбил грузовик с мороженым мясом. Ты бы выглядел не лучше, если бы истекал кровью пять часов", - проговаривает про себя Рыжий. Слишком уж это личное. Да и не поймут его. Поэтому он закрывает глаза, отворачивается на другой бок и лежит молча. - Какого хрена ты делаешь? - орет Милкович, нависая сверху. Его руки, непривычно жесткие, прижимают к кровати, а в спину упирается старая пружина от матраса. Больно. Давно таких ладоней у Микки не было - грубых, шершавых от стали, и чтобы пахли порохом. - Нет, правда! Почему тебе не живется спокойно? Сколько еще ты планируешь продолжать? - для человека, который в своей недолгой жизни видел много жутких вещей, наверное, это естественно и нормально - забывать о сострадании. Йен ржет до слез, глядя куда-то в потолок, в окно, в открытую дверь и испытывает нездоровое чувство восторга. Микки на секунду делается противно, он кривится, как от боли, и встряхивает Рыжего раз, другой, третий - пока тот, разом заткнувшись, не начинает размахивать клешнями, пытаясь съездить Милковичу по морде. Галлагер в последнее время почти ничего не жрет - не удивительно, что сил у этого неврастеника нет ни грамма. Голод Йена не мучает, инстинкт самосохранения оказывается в жопе, куда, собственно, стекается вся их жизнь, он не ведется на провокации и не притрагивается к еде даже "за компанию". В общем и целом, накормить Рыжего - ужасно нервотрепная фигня. Гуманнее было бы задушить его шнуром от утюга. И потому слабая пощечина, которая вскользь все же достигает цели, так отвратительна: "настоящий" Рыжий выбил бы ему четверку одним тяжелым апперкотом. Или пятерку. - Кретин, - фыркает Микки. Отчего-то он чувствует себя униженным. - Хуйло, - отзывается Йен и начинает давиться воздухом. Его сворачивает пополам, и он сжимается, повиснув на краю кровати, пока пытается выблевать из себя сухие истерические слезы. Это вроде как проткнуть язык вилкой и захлебнуться в крови, но только всухую. - Ох, блять... Йен?! - но Рыжий шарахается в сторону и отворачивается, накрываясь пледом до самой макушки. - Пожалуйста, отъебись нахуй. "Помоги мне…" Галлагеру не помогает ничего: ни ласка, ни объятия, ни разговор по душам. Впрочем, ор и лиловые синяки на плечах и запястьях тоже результатов не дают. Делать Рыжему больно - себе дороже! Хотя бы, потому что его боль ощущается раз в двадцать острее, чем собственная. Особенно, когда Микки перестает заниматься отрицанием себя и их “несуществующих” отношений и прекращает ломать комедию, притворяясь кем-то другим - тогда мучить Галлагера вообще невыносимо. К херам, отрицание - у них, вообще-то, любовь. Милкович вспоминает, как Йен приручал его к своему присутствию - гораздо тяжелее и дольше, чем к постели: невзначай касался локтем по дороге к дому, после закрытия магазина; хлопал ладонью по плечу, проходя мимо. Спустя месяц после такого Микки всего лишь простреливало нервозной дрожью от копчика до лопаток, но прикосновений Рыжего он больше не шарахался. Еще через пару месяцев он перестал удивляться, когда Рыжий приходил как к себе домой, с порога залезая в холодильник - только задница торчала из-за дверцы. Говорил, что к Мэнди, но заканчивалось все одинаково - конечно, они трахались в комнате Микки, на полу, чтобы гребаный диван не скрипел. Собственно, именно поэтому для Милковича не стали откровением ни осознание того, что он каждый день ждет, когда входная дверь откроется, впуская Рыжего, ни то, что с каждым днем сам садится чуть-чуть ближе к Галлагеру. Мик думает, что если процесс сработал в одном направлении, то сработает и в обратном: он приручит Рыжего так же - постепенно сокращая дистанцию. Естественно, все идет через задницу. Йен сносит его присутствие, в то время как Микки надеется, что он на правильном пути. Йен не уворачивается от прикосновений, и Микки, по незнанию, ошибочно принимает это за прогресс. Он понимает свой промах, только когда пытается поцеловать Рыжего, а тот начинает панически вырываться и орать. Приходится зажать его в тиски, и долго шептать на ухо всякий монотонный бред, поглаживая по влажным вискам - лишь бы только успокоился. - Я больше не трону тебя, - говорит он и уходит подумать наедине. В туалете маленькая ванная - в ней, кстати, очень удобно ненавидеть себя. Тем более что поводов - хоть отбавляй. Взять хотя бы, что у него стоит на такого вот Галлагера. Это неправильно и подло. Но, блять, от его рыжих ресниц, всегда чуточку влажных, потому что Йен может без причины разреветься или разоржаться десять раз на день, от поджатых губ и невротических движений можно обкончаться! Трахаться с ним, таким, - определенно плохая идея. Микки даже не дрочит в последнее время - презирает себя за извращенность, стесняется делать это на спящего Галлагера, ну и боится, что просто выключится, после того как спустит в кулак. Хотя жутко хочется Рыжему на загривок… Или между лопаток. С синяками под глазами, плотного пепельно-серого цвета, бледный, всклокоченный и нервный, Милкович похож на законченного наркомана. Вообще-то, все домашние знают, это потому что Милкович боится засыпать. От него так разит терпким кофейным запахом, что догадаться, кто методично уничтожает банку за банкой, питаясь им на завтрак, обед и ужин, не трудно. Он вообще старается не спать ночами - нельзя. Да и к тому же, выпивая каждый день столько кофе, Мик подскакивает чуть ли не каждый час - неслышно включает ночник и проверяет, дышит ли рыжее чмо на соседней подушке. И не может прекратить трогать пальцами веснушки на острых скулах, шумно сглатывая в тишине... Иногда, с недосыпа, у него бывают галлюцинации и навязчивые идеи: однажды он пол ночи торчит на кухне, на полном серьезе опасаясь прикуривать в доме - показалось, что Галлагер газом собрался самоубиться. Именно так и именно посреди ночи. Он даже запах метана чувствует! Кретина кусок. Долбанный параноик. Больше всего Микки боится, что не доглядит - пропустит момент, когда Галлагер сломается окончательно, бесшумно выскользнет из их кровати, отправится прямиком на станцию метро и сбежит. Или, раскинув руки, как в дешевом кино, - ох, блять, только не это! - шагнет на проезжую часть. А его отвратительно и кроваво раскатает по асфальту. Мик, конечно, с облегчением шагнет следом: заебался жить в подвешенном за яйца состоянии. Да и Йена хочется страшно. А если его не будет – нахуя все? Рыжий проваливается в депрессию все глубже и глубже - из его глаз уходит осмысление. Это по-настоящему пугает. Микки думает, что время пришло: он целует Галлагера в лоб и спускается вниз, в подвал с инструментами. Мик понимает гораздо больше, чем другие. И, что важнее, он понимает Йена, поэтому он уверен в том, что собирается сделать. По крайней мере, думает, что уверен, до тех пор, пока не возвращается в комнату, сжимая в руках тяжелый гаечный ключ. Вовремя: Рыжий как раз заканчивает с приготовлениями, балансируя на трехногом стульчике. Он накрепко привязывает пояс от халата к трубе под потолком, вдевает голову в петлю, глядя стеклянными глазами на Микки, и делает шаг вперед, отшвыривая табуретку в сторону. Микки не успевает понять или испугаться - только открывает рот, чтобы крикнуть "какого хуя ты делаешь?!" Или, может быть... "стой, долбоеб!" Ну, или хотя бы банальное "блять, о, Господи!!!" Но нихера – ни гребанного звука! Он просто стоит и смотрит, как слишком тонкая пластиковая труба ломается, обдавая галлагерскую рыжую макушку ржавой водой из системы отопления, затхлой и холодной, а сам Йен летит вниз, больно ударяясь задницей об пол. - Ох, блядский мудак, ты что творишь? - Микки возвращается в норму и чувствует, как его начинает типать в отходняке. - Ты ебнулся? - Как видишь - да. А вообще, не твое дело, - отвечает Галлагер, поднимаясь на ноги. Он не выглядит как тот, кто меньше минуты назад пытался повеситься в домашних условиях - поднимает на место табуретку и затирает старой футболкой ржавые лужицы из батареи, что-то прикидывая в своей рыжей башке. - Какого хрена ты пытаешься сдохнуть, а? Приди в себя! - Милкович орет, надрывая связки, потому что он, мать вашу, до усрачки испугался! - Я не могу! Не могу, понимаешь ты?! - тоже орет Йен, и замечает в руках Милковича "инструмент". - Это что за...? - Это на всякий случай, - отвечает Микки и откидывает гаечный ключ на пол, пихая его мыском кроссовка под кровать. - Забудь, Галлагер. - Ты... меня что ли... - Йен подходит ближе, и смотрит прямо в глаза, внимательно выглядывая там правду, а потом отскакивает, как черт от ладана. - Ты сам в край, ты понял?! - Я помочь тебе хотел! - Себе помоги! Они молчат и пялятся друг на друга из разных концов комнаты, как два кота. - Микки, мне нужна помощь, да? - внезапно говорит Галлагер. - Я не хочу кончить в психушке в одиночке. Без тебя. Я ведь… я же тебя… Милкович кивает и пялится на него своими голубыми, как у девчонки, глазами. - Я люблю тебя, - отвечает он и не чувствует под ногами пола, когда рыжая психопатина обнимает его до хруста в ребрах и пихает на кровать. Он ведь почти отвык от этого. Микки обожает каждый их гребаный день друг с другом!