Птица

Я с детства любил наблюдать за птицами. Когда ты живёшь будто на раскалённой сковородке, то глоток свободы порой действительно необходим, чтобы не загнуться от душного реального мира. Птицы – идеальный образец свободы. Сойки за окном замолкают, когда слышат её восхитительный голос. Тонкие ручки теребят подол красного в клетку платьица, и маленькая Китнисс трогательно и невинно смотрит на весь мир. А я смотрю на неё. Пять, десять, пятнадцать, тридцать лет прошло, а мои привычки не меняются: изо дня в день я смотрю на неё. Девочку с душой птицы. Она всегда хотела быть свободной. Её голос протестовал, её губы не подчинялись воле тех, кто хотел затмить её сияние, оборвать её песню справедливости. Её душа рвалась на волю, птице не нравилось петь в клетке – ей хотелось летать и петь на свободе. Она плачет. Я вижу слёзы, текущие по её щекам, и мое сердце больно сжимается в груди, потому что я понимаю, что именно я стал причиной этих слёз. Она всхлипывает, и мне хочется обнять её и прижать её к себе крепче. Что я, в принципе, и имею наглость сделать, когда она лицом утыкается в мою рубашку. Он цепляется в меня, когда я прижимаю её к себе, нежно поглаживая дрожащую спину, шепчу: - Всё в порядке, Китнисс. Это всего лишь протез. Тогда я даже не подозревал, что перекрываю кислород своей любимой птице, собственноручно захлопываю клетку, в которой мы оба находимся. И выбрасываю ключ, не оставляя надежд девушке с душой птицы. Птицу выпустили. Меня забыли в клетке. Я как игрушка, которую малыш, потеряв к ней интерес, оставил в парке на скамеечке. Забавно. Мальчик, наблюдавший за птичкой, сам её отпустил. «Встретимся в полночь». Как же! Я отпустил девушку с душой птицы, и она улетела. Улетела в новую клетку, по глупости решив, что там ей будет лучше. А в той клетке было ещё меньше места. Клетка. Клетка. Клетка. Мальчик ищет птицу. Птица недосягаема. Мальчик продолжает наблюдать за ней, не имея возможности помочь своей любимой птичке, которая начинает задыхаться. Он сам задыхается. Я задыхаюсь. Мальчика сломали. Мальчика изменили. Мальчик переродился, и только потом птичка заметила, что у неё нет наблюдателя. Того, к которому она привыкла. Того, кого хотела видеть сама. А он больше не хотел наблюдать за птичкой, которая ненароком и клюнуть его могла. Девушке с душой птицы требовался обожатель. А его уже не было. Но что мешает птичке спеть только для мальчика и снова заманить его в свои сети? Что мешает птичке снова спеть и сломать его заново? - О чём ты думаешь? – тепло улыбается жена, опускаясь рядом со мной на траву. Я пожимаю плечами и снова любуюсь лучистыми глазами женщины с душой птицы. – Тейт! Аккуратнее, - просит она нашего сына. Я перевожу взгляд на наших детей. Они играют на Луговине. Темноволосая девочка с голубыми глазами танцует, а её брат пытается поспеть за ней. Его светлые волосы растрепались, а глаза матери – сияющие, яркие, любопытные – сверкают на детском личике. Моя семья. Птица опять завоевала мальчика. Только на этот раз её песни, кажется, посвящены ему. Я притягиваю Китнисс к себе и касаюсь губами её нагретой макушки. Она ласково улыбается, и я снова чувствую волну нежности, накрывающую меня с головой. Я слишком люблю эту женщину, чтобы не пытаться прикоснуться к ней лишний раз. - Пит… Ты так и не ответил, - напоминает она. - Я люблю тебя, - говорю я, поворачивая её лицо к себе. Она улыбается и прикасается к моим губам своими. - Я тоже тебя люблю, - нежно отвечает она, а потом укладывается на мои колени, занимая свой наблюдательный пост, чтобы следить за нашими детьми. – Не уходи в себя, - тихо просит она. Мальчик, снова влюблённый в птичку. Девочка, девушка, женщина с душой птицы… которая принадлежит мне. Я тот, кто снова лишил её свободы. Но эта птица сама подарила мне её. Порой я застываю, цепляясь за стол. Отголоски переродка, так долго паразитировавшего во мне, порой дают о себе знать, и я изо всех сил сдерживаю неконтролируемую ярость, которая накатывает на меня во время приступов. Я привык к настороженным взглядам Китнисс, к любопытным глазам Мэриан и сияющим глазёнкам Тейта во время моих приступов. В эти минуты Китнисс уводит детей, а после остаётся со мной, обнимая меня и рассказывая о той цене, которую мы заплатили за возможность просто сидеть на кухне и ужинать всей семьёй. Я боюсь причинить им вред. Я боюсь, что моей любимой птице снова может потребоваться свобода. Больше всего на свете я боюсь, что моя птица улетит.