Один день

Слишком рано. Я устала. Школа — больница — дом — школа — больница — дом. И так по кругу. Устала так рано вставать, так поздно ложиться. Так медленно засыпать. Слишком медленно. Слишком устала. Это нормально? Мне пятнадцать. А я устала. Мои вены вздуты. Это нормально? Может, они тоже устали? Как и каждая клеточка моего иссыхающего тела. Обколотого по самое не хочу. Я не хочу. Можно мне перерыв? Нельзя? Ладно. Я потерплю. Еще совсем немного. Белые коридоры, белые простыни, белые халаты. Я знаю все интриги районной больницы. И не только районной. И не только больницы. Я устала. Скажу это еще раз. — Как ты себя чувствуешь? Этот вопрос со временем стал вызывать у меня рвотный рефлекс. Раз так на сотый. Я долго держалась. Когда это все закончится? Будем считать, что я не задавала этот вопрос. Я бросила танцы. Зачем? Скорее, почему. Не хочу выглядеть жалко. Видимо, получается не очень. Жалость повсюду. Мерзкая, тягучая. Размножающаяся со скоростью света. Стоит одному ее проявить, как эта цепь повиснет у тебя на шее навечно. Жалость... Ужасное слово. Жестокость. Еще одно слово на «ж». Ненавижу эту букву. Она жестока. Как и наши желания. Снова «ж». Жалкая картина. — У Вашей дочери выявлена опухоль. Кажется, мама теряет сознание. Да, точно. Это… неожиданно? Скорее, наоборот — вполне ожидаемо. Я узнала раньше. Я не удивилась. Я не жалкая. Жизнь. «Ж» опустилась в моих глазах еще ниже. Думать о том, что может оборваться в любой момент — жалко. Снова. Жажда жизни. Самое жалкое словосочетание, которое мне доводилось услышать. «Ж» в очередной раз меня подвела. Жаль. Безысходность — жалкое оправдание, придуманное неудачниками, чтобы привлечь в свою секту лузеров побольше народу. Выход есть всегда. Наверное. Я устала. В который раз я это говорю? Я сбилась со счету. Значит ли это, что я жалкая? Возможно. Мне нравится эта игра в вопрос-ответ с самой собой. Это забавляет. Мое подсознание болтает с внутренним голосом — вполне себе вменяемый диалог. Я не удивлена. Боль. Буква «б» оказалась такой же жалкой, как и «ж». Какая там буква дальше? Кажется, я забыла алфавит. А, нет. Не кажется. Бегство. Часто ли мы используем это слово? Нет. Мы избегаем его, чтобы не показать своих слабостей. Чтобы скрыть, спрятать, солгать. Самим себе. Это жалко. Слишком жалко, чтобы об этом думать. — Пройдите в кабинет, пожалуйста. Очередной врач собирается задавать мне свои бессмысленные вопросы. Они все стали одинаковыми — эти врачи. Их лица… Седина, уставшие глаза, сморщенная кожа. Они сливаются в одно большое пятно. Они устали. Так же, как и я. Бегство. Что я там говорила про жалкость? Я пошутила. Пора убегать. — Милая, пойдем. Мама гладит меня по волосам. Ненавижу, когда она это делает. В ее глазах страх. А что в моих? Мне надо узнать. Зеркало. Мне срочно нужно зеркало. Прямо сейчас. Пожалуйста. — Где здесь сартир? Мой голос звучит глухо. Не ожидала. — Прямо по коридору и направо. Писклявый голосок блондинки в белом халате заставляет меня вздрогнуть. Ненавижу, когда меня кто-то заставляет. — Я сейчас, мам. Надо же, я это сказала. Вдвойне неожиданно. Белая дверь с табличкой «WC» оказалась слева. Блондинка оправдала свой цвет волос. Большое зеркало прямо над прозрачной раковиной. Слишком большое для больницы. Тусклое освещение придает этому месту мрачности. Немного неуместно для туалета, не находите? Меня окутывает тень. Один шаг — и я окажусь на свету. Я вспомнила следующую букву. Буква «с». Страх, сомнение, самоконтроль. Ну, или же его отсутствие. Сумасшествие. Мне нравится эта буква. Мои ноги словно приросли к полу. Я боюсь. Это… нормально? Снова этот вопрос. Я не получаю ответа. Мое сознание устало отвечать. Я вспомнила еще одно слово. Смелость. Мне определенно нравится буква «с». Шаг. Тусклая лампочка слепит глаза. Это странно. А там… пусто. В моих глазах. Зияющая дыра. Океан горечи и уныния испарился в связи с глобальным потеплением. Или с чем это там связано? Я не учила географию. Я вообще ничего не учила. А зачем? Это нужно для будущего. Будущего, которого у меня нет. Я улыбаюсь. Не знаю, почему. Наверное, это плохо — улыбаться без причины. Но мне плевать. Потому что… Там пусто. Внутри. Везде. Я — пустышка. Я устала. Я подхожу к раковине, включаю воду, увеличиваю напор. Пара брызгов летит мне в лицо. Я смотрю на воду. Она такая красивая. Переливается в этом тусклом свете, спиралью стекает по раковине, оставляя еле видимые разводы. Она красивая. Она живая. А я? Поднимаю глаза. Бледность — главная черта моего лица. Впалость щек — на втором месте. Черные волосы коротко острижены. Не знаю, зачем я это сделала. Это был вызов. Окружающим. Самой себе. Пустые глаза приобрели смоляной оттенок. В них бездна. Похороненное в карием безумии будущее. Оно там, глубоко, на самом дне. Дне, которого нет. Мне надо идти. Там, в приемной, меня ждут. Я выключаю воду, бросаю последний взгляд на свое отражение, выхожу. Коридор кажется гораздо длиннее, чем в первый раз. Просто шутка моего воображения. Мама встает с кожаного дивана. На ее лице… улыбка? Пытается подбодрить. Не стоит, мам. Со мной все хорошо. Улыбаюсь в ответ. Не думала, что хватит сил. Ошибалась. Блондинка открывает нам дверь, мы заходим в кабинет. Очередной старик смотрит на меня из-под своих очков. Я присматриваюсь. В его глазах нет усталости. Там вообще ничего нет. У него… пусто. Как у меня. Точь-в-точь. — Вы больны? Вопрос сам вырывается. — Простите ее. Мама смотрит осуждающе. Не стоит. — Все в порядке. Он наклоняет голову немного набок, разглядывая меня, как музейный экспонат. Раздражение подкатывает прямо к горлу — не надо меня разглядывать. — Итак? Я не выдерживаю. Терпение не моя сильная сторона. Он молчит. Они оба молчат. Доктор-пустышка опускает глаза к каким-то бумагам у себя на столе. — Вам надо подписать вот это, это и это. У Вашей дочери найдена опухоль. Нам надо проверить, злокачественна ли она. У кого-то из Ваших родственников был рак? — он протягивает маме несколько бумаг и перламутровую ручку. Интересно, почему именно перламутровую? — У моей сестры. Она умерла в прошлом году от рака легких. — Сочувствую. — Спасибо. Моя тетя Люси умерла в прошлом году. Ее волосы выпали. Все до последнего. Но в ее глазах всегда была надежда. До последней секунды. Я не понимала ее. Мы всегда были слишком разными. — А если опухоль доброкачественна? Не будь такой оптимисткой, мам. — Тогда, считайте, вам повезло. У меня вырывается нервный смешок. Старик смотрит на меня с интересом. — Тебе ведь не страшно, не так ли? Ты уверена, что не больна? Звучит как угроза. — Я уже ни в чем не уверена, сэр. — Тогда почему ты не боишься? Ты ведь знаешь, что на кону жизнь. Рак не лечится. — Все мы умираем. Рано или поздно, я бы все равно пришла к этому. Смерть — это не страшно. — Что тогда, по-твоему, страшно, если не смерть? Он играет. Удивление вовсе не искренне. Пустышка понимает, о чем я говорю. Я вижу это по его глазам. Глаза никогда не лгут. Он спрашивает меня, что, по-моему, действительно страшно? Страшнее смерти? Я скажу ему. — Жизнь. Он смотрит мне прямо в глаза. Кажется, пространство наэлектризовано до такой степени, что сейчас все здесь подлетит в воздух. Боковым зрением я вижу, как округляются мамины глаза. Не стоит удивляться. Удивление здесь ни к чему. — Дорогая, что с тобой? Мамин голос дрогнул. Боюсь повторить ее ошибку. Молчу. — Вам надо сдать анализы. Врач нарушает неловкое молчание. Спасибо ему за это. Еще одной минуты в этой давящей тишине я бы не выдержала. — Ты готова? Он смотрит на меня испытующе. А я… Я молчу. Потому что не знаю, что сказать. Потому что, кажется, сейчас решится моя судьба. И, наверное, пришло время задать этот вопрос самой себе… Я готова?