Её прекраснейшая улыбка

      Шорох её стареньких таби едва слышимым эхом разносился по деревянному коридору, по которому она тихо шла к его комнате. Уже несколько дней её непонятно почему мучила бессонница. Может, потому, что они только что вернулись в Токио после пережитого кошмара, вызванного Эниши. Или потому, что он упорно отмалчивается насчёт того, что происходило здесь, когда обнаружилось её отсутствие.       Слишком много вопросов теснится в голове...       Вот и его комната. Она уже подняла руку, чтобы постучать по раме тонкой бумажной перегородки, но резко отдернула её, испугавшись мысли, что может его разбудить. Ведь уже поздняя ночь. Он, наверное, отдыхает... Почему же она раньше об этом не подумала? Порой даже саму Каору раздражала импульсивность и непродуманность своих поступков. Вот и сейчас...       Поколебавшись немного, тёмноволосая девушка покачала головой. Бессонница или нет — нельзя вот так будить Кеншина только потому, что ей так захотелось. Повернувшись на пятках, она уже направилась было обратно к своей комнате, как вдруг услышала шорох отодвигаемых сёдзи.       — Каору-доно?       Каору замерла на месте, словно застигнутая на месте преступления, затем медленно обернулась к нему.       — Кеншин... Я просто... Я... — попытка объяснить, зачем она подкрадывалась к его двери, вышла настолько же неудачно, насколько и всё, за что она бралась в последнее время. — Я не могла уснуть, вот и...       Опустив голову, она безуспешно пыталась скрыть яркий румянец, окрасивший её щеки.       К её удивлению и облегчению, Кеншин мягко улыбнулся и понимающе кивнул, перешагнул порог своей комнаты и устроился на энгаве, жестом предлагая ей присесть рядом.       — Да. Ваш покорный слуга тоже не мог заснуть, вот так вот.       — Кеншин... Извини, что побеспокоила, — пробормотала она, нервно теребя подол юкаты. Он покачал головой.       — Всё в порядке, Каору-доно. Я не привык спать на футоне, поэтому уже несколько дней сон нейдёт.       Обернувшись, она через приоткрытые сёдзи заметила, что его футон свернут в центре комнаты. Поняв, что вовсе не разбудила его, девушка вздохнула с облегчением и расслабилась, легонько опустив голову на плечо мужчины. Украдкой она взглянула вверх, чтобы проверить его реакцию на такую вольность. Казалось, Кеншин не возражает, на его губах даже играла лёгкая полуулыбка. Это был весьма смелый шаг со стороны Каору, они ведь всегда крайне осторожно выражали свои чувства друг к другу, но после случая с Эниши сердце всё чаще не подчинялось доводам разума и отчаянно отметало все запреты. Да и, в конце концов, бодрствуют сейчас только они вдвоём, так что беспокоиться не о чем, не так ли?       — Кеншин... — выдохнула она, — Я так рада, что мы вернулись и снова вместе. Я больше никогда не хочу с тобой разлучаться, — она произнесла это мягким шёпотом, а в сапфировых глазах застыла грустная задумчивость, вызванная воспоминанием о недавно пережитом Джин-Чу — земном правосудии Эниши. Это событие глубоко врезалось в их сердца и до сих пор причиняло страдания.       Его голос также был тих, но в нём она легко расслышала боль.       — Я — убийца, и Эниши вовсе не первый противник, напомнивший об этом. Во мне всегда будет жить убийца, Каору-доно, и ваш покорный слуга не в силах ничего изменить.       Она упрямо покачала головой.       — Кеншин, ты ведь хороший человек, у тебя доброе сердце, я знаю. Я всегда верила в тебя и потому... потому я хочу всегда быть рядом с тобой, Кеншин. И я об этом никогда не пожалею, — уверенно и открыто провозгласила она, поднимая глаза, чтобы встретить его взгляд... но тут у неё перехватило дыхание.       Из сияющих, таких родных глаз Кеншина капали слёзы, а на лице были написаны непонятные Каору эмоции. За всё время, которое она провела рядом с Кеншином, она никогда не видела, чтобы он плакал.       Честно говоря, Каору никогда и не ожидала увидеть его в слезах. Хотя вслух она бы не осмелилась высказать ему это, но всегда считала, что Кеншин ни перед кем, даже перед ней не стал бы выказывать подобные эмоции.       — Ваш покорный слуга и помыслить не мог, что кто-либо сумеет принять такого убийцу, как он. Я думал, что не заслуживаю Вашего великодушия, понимания и любви... — он ненадолго умолк с застывшей на губах горькой улыбкой. — Не так важно, насколько я жажду быть вместе с Каору-доно... факт будет всегда оставаться фактом — я не заслуживаю ни одного из ваших добросердечных поступков, не достоин ваших тёплых слов. Я, тот, кто однажды был убийцей, кровь жертв на чьих руках не смыть никогда — я не достоин вас.       После этого он поведал ей историю краткой и бесплодной попытки посетить могилу юноши-самурая, которого он убил в конце эпохи Бакумацу. И как слова, произнесённые матерью убитого, остались в его сердце во все время его странствий.       — Если бы я мог... Если бы мне было позволено, тогда всё, чего бы я желал — остаться здесь с Каору-доно. Видеть её прекрасную улыбку, быть с ней рядом. Но никогда мне не будет подарен такой шанс. Человек, подобный мне, не заслуживает прощения. Поэтому мне и нет позволения быть счастливым, ничем я не смогу заслужить истинного счастья...       Видеть этого сильного человека таким, в столь жалком состоянии, всегда одного с постоянно терзающим его на протяжении долгих лет чувством вины, оказалось слишком тяжёлым испытанием для Каору, она не смогла удержаться от слёз. «Нет! Он прожил такую суровую жизнь. Он заслуживает всего самого хорошего...»       — Тогда пусть это будет на моей совести, — пробормотала она, потянувшись к нему. — Мне не важно, кем ты был в прошлом... Я приняла решение разделить твоё бремя, Кеншин, и я ни о чём не сожалею... Истинное счастье, которое ты ищешь — ты заслуживаешь его... — она уже фактически рыдала, громко всхлипывая, но, очевидно, он всё же разобрал её слова, ибо удивлённо выдохнул:       — Каору...       Она продолжила, торопясь, только бы не позволить ему снова скатиться в пропасть боли, вины и самобичевания, хотя и отметила про себя, что он отбросил уважительный суффикс «-доно»:       — Тебе дали жизнь, чтобы ты мог жить, радуя людей вокруг себя, вызывая их улыбки. Ты всегда жил не для себя, а для других. Так скажи же мне — разве этого недостаточно, чтобы освободить твою душу от вины?       Они снова смотрели друг другу прямо в глаза. Он тепло коснулся мозолистой ладонью её щеки.       — Каору... Ваша улыбка — единственное, что я хотел бы видеть до конца отпущенных мне дней. Важнее всего для меня ваше счастье, и я клянусь защищать его, — девушка в свою очередь протянула руку к его изуродованной шрамом щеке, и пристальный взгляд воина заметно смягчился.       — Тогда... — прошептала Каору дрожащим и прерывающимся от волнения голосом, — Тогда исполнишь ли ты мою мечту? — она перехватила его руки и переплела его пальцы со своими. — Станешь ли частью семьи Камия?       Сперва на его лице отразилось лишь изумление, затем вдруг понимание и, наконец, искренняя улыбка осветила его черты, когда он медленно кивнул, прошептав в ответ:       — Если это сделает вас счастливой.       Теперь уже она восхищенно просияла: — Конечно!       И Кеншин тут же прижал её к себе с силой, ясно показавшей, сколько эмоций им владеют, и как долго приходилось ему их сдерживать... Он сжал её в объятиях так крепко, что она даже не могла дотянуться и обнять его в ответ как следует, но всё же ответила на объятие как могла и тоже прижала Кеншина к себе изо всех сил. Ни он, ни она не желали ослаблять объятия, наслаждаясь каждой секундой этой близости и сознанием того, что оба одинаково дорожат этим волшебным моментом...       — Каору... люблю, — прошептал он мягко, в голосе звучали невысказанные эмоции.       Эти долгожданные слова, произнесённые голосом любимого, снова вызвали слёзы у девушки, на сей раз — от безграничного ощущения счастья.       — Да... И я люблю тебя, Кеншин.       Долго сидели они, застыв в этом тесном объятии, пока наконец рыжеволосый мужчина не заметил, что девушка уснула. Он осторожно перехватил её поудобнее и одним ловким движением поднялся на ноги. Руки Каору взметнулись, вцепившись в ворот его ги, будто она не хотела отпускать его. Кеншин тихо усмехнулся: и в сознании и даже во сне — его Каору была такой, что не полюбить её было просто не возможно.       Его Каору.       Боже, до чего хорошо было наконец назвать её своей женщиной, открыто признать этот факт. Так долго он пытался отрицать свои чувства к ней, так долго пытался бороться с ними, а после осознания бесполезности этих усилий — так жестоко приговорил себя к тому, чтобы пытаться скрывать эти чувства от неё самой и всех окружающих.       Теперь больше не нужно сдерживаться.       — Кеншин... — приглушённо донеслось откуда-то из складок его ги.       — Я... не хочу сегодня оставаться одна, — смущённо прошептала она, пряча полыхавшее румянцем лицо на его мускулистой груди... — Просто побудь со мной, я больше ничего не прошу... Просто я...       Мужчина снова улыбнулся, поняв её. Он и сам не хотел оставлять её одну. Только из-за того, что это не совсем «правильно» и прилично, он изначально нёс девушку в её комнату.       — Да.       Кеншин вошёл в свою комнату и ногой развернул на полу футон. Мягко опустил Каору на постель, заметив с обычной проницательностью то, как она напряжена и смущена. Осторожно, дабы не напугать её, он устроился рядом, обняв девушку за талию — нежно, но в то же время покровительственно.       Это, очевидно, сработало — Каору буквально растаяла в его руках, в свою очередь обвив руками шею любимого. Она так сладко пахла жасмином, и он дышал и не мог надышаться, гладя её по талии, осознавая, что это не сон, и словно пытаясь навсегда запомнить силуэт её фигуры.       Каору удовлетворенно вздохнула. «Любимая». Она никогда прежде не чувствовала себя такой любимой, никогда не испытывала такой близости — ни с кем другим. Эта ночь и все грядущие таили много непознанного и неизведанного, но жаловаться точно было не на что. «Кеншин...» — шептала она мысленно, — «Если твоё счастье заключается в том, чтобы видеть мою улыбку, то я до конца дней своих буду улыбаться тебе... Ты поклялся защищать моё счастье, я же клянусь защищать твоё». В этих мыслях её утверждало и воспоминание о последних минутах на острове Эниши.       «Возможно, я не вижу твою подлинную улыбку, какую довелось видеть Томоэ-сан, но теперь это уже не так важно... Да, я всё ещё надеюсь, что однажды ты улыбнёшься мне от всего сердца, но пока я жду наступления этого дня, я приложу все усилия, чтобы улыбаться ради тебя и быть счастливой — ради тебя. Вот что я поняла. И это — мой ответ».       — Кеншин?       — Хмм?       Она спрятала улыбку, уткнувшись ему в плечо, и мягко прошептала:       — Доброй ночи.       Из последних сил борясь со сном, она сквозь подступающую дрёму всё же уловила, что Кеншин прижал её к себе покрепче и негромко откликнулся:       — Доброй, Каору... Любимая...       Услышав эти слова, девушка счастливо улыбнулась и, наконец, заснула.