Реанимация

В этот момент зазвонил телефон. Отдельная линия. Высокая важность. За окном выли сирены. За углом, в квартале от клиники – полыхало здание «Шариф Индастриз». Пожарные, «Скорые», копы. Репортёры, жадная на события толпа, мобильники, камеры, вспышки. Маркович схватила трубку. Руководство. Немедленно отменить всё – и вниз. Она будет оперировать. Сейчас. До городского госпиталя далеко. Примчат – к ним. Запищал больничный пейджер на поясе. Красный код. Уже везут. Маркович опустила трубку голосом начальства вниз. На клавишу отбоя. В административном холле плоские экраны работали на приём событий. Видимо, кто-то на ресепшене переключил стандартный рекламный блок о возможностях и прелестях клиники «Протез» на трансляцию происшествия. Новостной канал «Пика» успел первым из своры. И вовсю освещал событие вещанием с вертолёта. Кажется, о теракте обыватели узнали чуть ли не раньше, чем тревожный сигнал поступил на дежурный пульт спасательных служб. Каналы помельче подоспели позже. И сейчас старались наверстать упущенную сенсацию крупной съёмкой занятых тушением пожарников, оцепивших периметр полицейских, накрытые простынями тела, которые не успевали вывозить «труповозки» – мертвецов складывали поленницей на бордюре. Над маленькой лужицей крови на затоптанном асфальте медленно и обалдело кружилась бомбовозом муха. «Скорая» ревела мощно и звонко, выезжая с места нападения. Пробивалась сквозь затор людей и машин, вспахивала рылом, как плуг – глину. Маркович успела к её прибытию секунда в секунду. Облачившись в хирургическую накидку, натянув латекс перчаток. Привезли двоих. И, похоже, единственных, кого раскопали ещё живыми. Парамедики вытащили первую каталку. Техник, глубокая кома, отравление угарным газом. Вера шагнула навстречу. – Не этого! – чужая, тяжёлая рука, упав на плечо, развернула её судорожно и яростно. – Его! Она оглянулась – и не сразу узнала в оскалившемся, измазанном сажей дочерна, воняющем гарью, дымом и жжёным пластиком человеке холёного Дэвида Шарифа. Из второй машины вытаскивали следующего пострадавшего. – Его первым, доктор! – белые зубы на блестящем от пота и разводов копоти лице казались натёртыми мелом. – Адама первым! – Успокойтесь! – резко сказала Маркович. Почти рявкнула в сине-красную от мигалок маску демона. – Для истерики есть мужской туалет! – Стряхнула цепкую хватку с плеча. – Не мешайте мне спасти его! Раненый был без сознания, в тяжёлом шоке от массивной кровопотери. – Адам Дженсен, тридцать четыре года, – скороговоркой докладывала сопровождающий парамедик, – сквозное ранение головы, возможно огнестрельное, открытая черепно-мозговая травма, пульс нитевидный, острая гипоксия… – Первая отрицательная, – влепился в спину рык Шарифа. – Группа крови первая! Отрицательная! Он успел взять себя в руки поразительно быстро. Общую операционную уже успели подготовить. Маркович быстро, тщательно, отработанными до автоматизма движениями, мылила ладони, скребла кожу и ногти. За стеклом, в операционной, медсёстры безжалостно срезали ножницами с парня одежду, освобождая тело поступившего травматика для хирургов. Сверху вогнутой линзой одноглазого циклопа включился биосканер. Так, лёгкие, рука, внутренние повреждения, мозг, площадь ожоговых поверхностей, глубина обугливания тканей… Как он ещё жив? Пена, горячая вода, сухой пар, новые перчатки, маска. Вперёд. Кровь не свёртывается, хлещет из разрывов. Слишком много, что, откуда, не разобрать, где неглубокие порезы, где проникающие до костей. Крупные осколки стекла – прочного, толстого, – торчат из тела обломками, их можно просто вытаскивать руками. Мелкие – блестят в распоротых мышцах ёлочным праздничным крошевом. С неотложной реанимацией при коллапсе и обильной кровопотере парамедики не уложились – «Скорая» ехала лишь квартал, меньше трёх минут. Оказали лишь частично: успели интубировать, влить пакет раствора в жилу. Этого мало. Сейчас попросту некого будет резать, истечёт сам. Нужно быстро и толково возместить утраченный объём крови. Значит, повторить комплекс неотложки заново, по полному кругу. Струйное вливание растворов, затем эритромассы, затем цельной крови – первой отрицательной группы. Отлично, переливание завершено. Теперь – срочная блокада очагов кровотечения. По-прежнему нитевидный пульс; верный сподвижник при шоке, острой сердечной недостаточности. Наркоз, кислород. – Следите, – командует Маркович ассистентам, – чтобы не началась рвота. Когда прикладывали маску, произошло невозможное. У парня распахнулись глаза, мутные, страшные. Он не мог дышать, кричать, видеть, двигаться, но что-то случилось. Он пришёл в себя. Резко, расплываясь восприятием, не осознавая. Маркович поняла, что четвертует анестезиолога, не рассчитавшего дозировку. После операции. А сейчас… – Пропофол, живо! Пять кубиков препарата. Игла в локтевую вену, поршень вниз. Наркоз наголо, точечным убойным ударом. Не откачивать бы потом от передозировки. Ничего. Реаниматологи на подхвате. Зато точно не придёт в сознание на операционном столе. Скальпель – тампон – зажим. Отсос, салфетки в раны, чем больше, тем лучше, Дженсен превращается в распотрошенного мишку, набитого ватой. Узкие свёрла лазеров. Дренажи для оттока раневого экссудата — главная мера профилактики инфекционных осложнений. Кусочком марли на пинцете медсестра промакивает лоб Веры. Травматический отёк мозга, слишком опасно сейчас трогать, это дело нейрохирурга. Сейчас главное – стабилизировать. Локализовать, вычистить, заделать пробои, поставить заплаты. Руку не спасти. Действующий очаг инфекции, в будущем – гангрены и гноя. Станет лишь угнетать остальной организм. – Вызывайте ортопеда, – командует Вера. – Кто у нас сейчас на смене? – Доктор Маркович, – один из ассистентов почтительно наклоняется к ней. – Только что позвонили. «Сверху». Вас вызывают, срочно. – Куда? – Просто выйдите на минутку. Что-то важное. Маркович с досадой покидает операционную. Сразу за матово-стеклянными дверями её встретил Шариф. Успел отмыть копоть, стереть полосы грязи. Рот перекошен, глаза лихорадочные. – Что с ним? – потребовал он. – Вы справитесь? Он жив? Он должен жить! – Вы кто ему? – Вера с раздражением содрала окровавленные перчатки. – Родственник? – Рабо… Шариф сглотнул пересушенным, без слюны, горлом. – Работодатель. – И из-за вас меня оторвали от операции? Идите в приёмный зал ожидания и не мешайте мне работать. Рот Шарифа перекосило на другую сторону. – Я имею право. Больше всех. У него контракт. Хоть пеной изойдите, Вера, если вам приспичит, но я должен знать. И вы сейчас выложите мне всё. Вера швырнула изгвазданные перчатки ему под ноги. Ситуацию спасло появление юриста клиники. За ним по пятам следовал незнакомый человечек со стороны, с бутылкой воды наперевес. Оказалось, юрист корпорации «Шариф Индастриз». Вода предназначалась боссу. Дэвид пил тяжёлыми глотками, как лошадь с ипподрома, пока Вере объясняли положение вещей. Шариф отдал пустую бутылку подчинённому, отослал властным взмахом руки. Удивительно, что послушались оба сотрудника: не только чужой, но и свой. Маркович заговорила быстро, точно, сдерживая неприязнь. Шариф слушал её, не перебивая и явно понимая все медицинские термины. – Меняйте, – сказал он. – Руку, лёгкое, всё. Ставьте протезы. Ставьте всё. Сразу. Вера снова взглянула в копию злосчастного контракта. В который раз за пару минут. Перечень имплантантов бьёт наповал. Список модификаций – чудовищен. С таким количеством – не живут. – Руку ампутируем сейчас, – часы тикают, Шариф отнимает её время и время Адама. – После операции подключим на оставшееся лёгкое ИВЛ, пусть качает воздух. И посмотрим, как пациент будет дальше. Организм крайне истощён, ему не хватит ресурсов. У Адама огромная кровопотеря, химический дисбаланс из-за отравления. В данный момент модифицировать его нельзя категорически. – Он выдержит. – Это убьёт его! – Никаких проволочек! – низкий вибрирующий рык. – Сейчас. Немедленно! Вера скрутила контракт в трубочку – такой хорошо лупить мух по стенам, и аккуратно протянула Шарифу. Улыбнулась ямочками на щеках: – Распоряжайтесь у себя в офисе. На этой операции главная – я. И хоть пеной изойдите вы, Дэвид, как хотите, но резать Адама не дам. Она возвращается в операционную, как в космос. Свет, звон, стерильность. Травля остаётся за дверями, чёрный человек, похожий на ожившее проклятье – за порогом. Сюда ему хода нет. Хирургическая пила работает вовсю. Циркулярный зубчатый диск уже иссёк мягкие ткани и врезается в надкостницу. Вызванный хирург-ортопед одновременно и работает, и зубоскалит, шутит сквозь марлевую маску. Работа у него скучнее, чем у патологоанатома – каждый день по несколько раз оттяпывать клиентам руки-ноги для последующей аугментации. Пила с визгом врубается в плечевую кость. Поднимается мелкая пыль. Конечность падает в подставленный таз. Всё. Пережать, прижечь. И можно завершать операцию. Большего пока ничего сделать нельзя. И тут ситуация в момент слетает в пике. Артериальное давление падает в ноль, у Дженсена останавливается сердце. Гиперкапния – повышенное содержание в крови углекислоты из-за нарушения газообмена в лёгких, отравление веществами при пожаре, – настигает именно сейчас. Сердечная мышца перестаёт выполнять свою основную функцию насоса, качать кровь. Два кубика адреналина. Дефибриллятор, разряд. На мониторе длинная белая черта. Из-под краёв маски по лицу Адама растекается синева, как пятно чернила, упавшего в воду. Гипоксическая синюшность удавленника. – Разряд, – хладнокровно командует Маркович. От удара током заштопанное тело парня встряхивает дугой. На экране ровная сплошная полоса. Ассистент оттягивает Дженсену безвольное верхнее веко. Весь глаз залит чёрным, страшным слепым зрачком. Он не сужается под бьющим направленным ярким светом операционных ламп. Трогает пальцем роговицу. Реакция отсутствует. – Разряд! – рявкает Маркович. И переводит регулятор мощности сразу – на максимум. * * * Послеоперационный бокс реанимации напоминал не то большой хрустальный саркофаг, не то отсек космического корабля. Плотно сомкнутые двойные автоматические двери с упругой полосой резиновых прокладок. Неоновый свет, хрустящий воздух, стерильный вакуум. Писк индикаторов, мигающие цифры на мониторах, короткие пики линий, то вниз, то вверх, неверными ломкими кривыми. Шуршание мехов аппарата искусственной вентиляции. Если грудная клетка Адама и поднималась, Шариф не мог уловить её движения. Вместо неё сжималась и разжималась помпа. Шариф всматривается до рези. Его мальчик кажется неимоверно истончившимся, хрупким. Узником, выдернутым из-под гильотины палача. Иссиня-чёрные круги вокруг глаз, вернее, глаза, второй под повязкой, как и полголовы. Заострившийся нос, восковые торчащие скулы, растрескавшиеся губы. Мелкие запёкшиеся порезы залиты антисептиком и йодом. На шее – пять фиолетовых кровоподтёков, похожих на отпечаток руки. Будто кто-то издевательски держал его мальчика за горло, на весу, прежде чем пристрелить, как бешеную собаку. Он жив. Главное, он жив, и значит, мы прорвёмся, сынок. Шариф меряет шагами короткий шлюз перед боксом. Мечется из стороны в сторону. Зажимает рот рукой, молча кричит в ладонь, не размыкая губ. Здесь, на минуту, пока никто не видит, он может позволить себе слабость. Страх. Его сокровище похоже на мертвеца в формалине, на свежую мумию в гробнице, и только куча датчиков, проводов и трубочек, подключённых к аппаратам поддержки жизнедеятельности, доказывают – Адам всё ещё здесь. С ним, с Дэвидом. Шариф бросает напоследок тяжёлый взгляд на неподвижное усечённое, диспропорциональное тело, упакованное в плотный кокон бинтов. И поспешно выходит в коридор. Для Маркович он безукоризненно бодрый, твёрдый, прямой. Смотрит внимательно, и от его глаз Вере кажется, что ей в лицо с двух сторон от переносицы вцепились стальные серо-синие крючья. – Мы поместили его в искусственную кому, – негромко объясняет она. – Это позволит организму нарастить резерв. Телу Адама нужен отдых, чтобы справиться с повреждениями. Состояние тяжёлое, но стабильное, надо подождать, пока спадёт хоть немного травматический отёк мозга. Тогда можно будет имплантировать нейрочип и начинать поэтапную модификацию. Когда закончим, выведем в сознание. – Сколько? – неласково каркает Шариф. Вера выдерживает его взгляд. – Пару дней, может больше. Зависит от того, как быстро начнётся улучшение. Шариф обдумывает варианты почти мгновенно, как высококлассный процессор. – В первую очередь ставьте ему нашу систему «Страж RX». Это позволит снизить нагрузку на организм. Он нужен мне живым и собранным как можно скорее. Вера сдержанно кивает. Узкопрофильная операционная давно готова, техники клиники получили от «Шариф Индастриз» схемы, конфигураторы, программное обеспечение – весь материал для тончайшей настройки оборудования. Не сегодня-завтра точные острые щупы роботов внедрят в Дженсена всё. Как того и хочет Шариф. * * * – Зафиксируйте его, пожалуйста, – аккуратно просит Маркович. И стяжки ремней, крепкие плотные петли захлёстывают новые блестящие руки и ноги Адама, пристёгивают к поднятым поручням кровати. Парень никак не реагирует и не шевелится, лежит расслабленным безвольным манекеном. За плечами неделя сложных операций, одна за другой, с постепенной заменой живого тела на список приращений. Сначала нейрочип, без которого не будут работать остальные аугментации. Потом «страж здоровья», настоящий маленький, но мощный заводик по интенсивной регенерации, снизивший опасность следующих процедур до минимального риска. Один день – ноги. Второй – руки. Третий – модификация спины, многочасовая, скрупулёзная операция на позвоночнике и спинном мозге. Дальше – торс, ключицы, рёбра, лёгкие... В последнюю очередь – точечный дренаж черепа с установкой почти десятка заявленных в списке имплантов. Отёк мозга почти спал, позволив, наконец, провести широкомасштабную установку дополнительных функций в довесок одинокому язычку нейрочипа. Всё это время, в промежутках между операциями, Адам плавает в полубессознательном состоянии, оглушённый лошадиными дозами нейропозина и транквилизаторов. Наконец он полностью модифицирован, и наступает торжественный для Шарифа и ключевой для Маркович момент приводить парня в сознание. Санитары в последний раз проверяют крепления, усиливают страховочные элементы. Вера меняет верхний ослепительный свет на боковой, приглушённый. Шариф стоит напротив, у невысокой спинки кровати, с нетерпением вглядываясь в бледное умиротворённое лицо на подушке. Фигурные чёрные насадки. Шестиугольная метка «КАСИ» выдавлена тавром. Взлохмаченные волосы, недельная скупая щетина. Вид болезненный, но в разы лучше, чем тогда, в стерильном боксе. Его мальчик справился. Стал тем, кем ему назначено быть с рождения. И наконец-то всецело принадлежит ему, Дэвиду. Воплотился в его мечту, в его рукотворное создание. Вера вводит шприцом в катетер капельницы полный флакон светлого раствора. Пальцы левой руки Шарифа пощипывает колкая лёгкая дрожь. Правая покоится на поручне спинки незыблемо. Быть создателем удивительно, захватывающе и – просторно. Адам медленно открывает желтоватые глаза. Неуверенно, привыкая к свету, моргает. – Адам, – Шариф взволнованно подаётся вперёд. – Сынок… Дженсен несколько секунд смотрит на себя. Чёрные лакированные руки, вгрызшиеся до колен металлические ноги. Он дико кричит и рвётся из ремней. Зверем, попавшим в капкан, рыбой в крепкой рыбацкой сети, бьётся, затягивая петли ещё сильнее. На шее вздуваются вены, зрачки кошмарными расширившимися дырами, почти залепив радужку. Ремни скрипят, ходят ходуном – но держат. Санитары бросаются, придавливают воющего безумца к кровати. Вера хладнокровно вводит в узел капельницы другой заготовленный шприц. Через десять секунд Адам ещё сопротивляется, ещё хрипит горлом. Ещё через пять – в отключке. Судорожно стиснутые в кулаки механические ладони медленно расслабляются. Маркович оглядывается на человека, который так хотел получить своё. У Шарифа белое лицо. Даже не так – пепельное. Он пытается заговорить – и не может. Он такого не ждал. Он совсем забыл, что его совершенное создание – внутри ещё человек. Обыкновенный, уязвимый, не готовый к щедрому дару Шарифа. – Всё, мистер Шариф, – жёстко изрекает Вера. – Хватит. Всё, что вы хотели с ним сделать, вы сделали. Дальше моя работа – приводить его в норму. Ему требуется отдых и покой. И время. Дэвид медленно переводит на неё стальной взгляд и хищно щурится. – Вера, – от уголков холодных глаз разбегаются морщины. – Мне не нужна реабилитация длиною в год. Маркович вдруг улыбается, так, словно именно эти слова она хотела услышать. Её неожиданная яркая улыбка на профессионально непроницаемом лице выглядит странно, почти неестественно. – Вон, – веско, с удовольствием произносит она. – Все – вон. Особенно вы, мистер Шариф. Идите на свою территорию и изображайте там бога, сколько заблагорассудится. Маленькая крепкая ладонь с коротко стрижеными ногтями опускается на металлическое предплечье спящего Дженсена. – Я его врач. И теперь только я решаю, когда Адаму можно будет иметь с вами дело, мистер Шариф. Так что будьте любезны очистить помещение. Палата пустеет, как пляж от морской пены. Шариф не опускается до угроз. Он уходит, как отлив. Чтобы вернуться позже – цунами. Лицо Адама, ещё минуту назад искажённое криком, смятое ужасом и гневом, по-детски безмятежно и открыто. От тёмных сомкнутых ресниц на скулы падают короткие полукружья тени. Впереди ему предстоит тяжёлый восстановительный период, и изнурительное привыкание, и ежедневная борьба с самим собой. И если его не прикончит собственный организм, оснащённый запредельным количеством имплантов, и не убьют прихоти Шарифа, если не сломается рассудок и не сожжёт до остова нейропозин… Вера Маркович отцепляет ремни, осторожно гладит взмокшие от адреналина растрёпанные волосы Дженсена. – Всё будет хорошо, – тихо говорит она несчастному, влипшему в неизбежное будущее, мальчишке. – Постарайся справиться, Адам. Выдержи, что бы тебе ни грозило. И тогда… всё будет хорошо.