Часы, минуты и секунды

      Огромные, старые часы отсчитывают время: тик-так, тик-так, осталось тридцать минут, тик-так, тик-так, осталось двадцать девять минут. Феликс, лежащий на широкой кровати, сжимал в ослабевших руках край снежно-белого одеяла и смотрел на циферблат часов, висевших на стене. Глаза у него были пустые и безжизненные, а бледные, искусанные губы едва шевелились, считая.       – Двадцать пять минут осталось, – тихо сообщил Феликс через несколько минут затянувшегося молчания.       Толис, сидевший рядом с кроватью на старой и шаткой табуретке, сжал книгу в руках и закусил губу, чтобы не проронить ни звука. Что ещё можно было произнести в эту секунду?       – Теперь двадцать четыре, – Лукашевич бросил короткий взгляд в сторону часов и закашлял. И с каждым его словом Лауринайтису становилось всё хуже и хуже, будто бы именно он был болен и угасал с каждым мгновеньем.       Вдруг лежащий Феликс приподнялся и посмотрел в глаза своему другу. Толис, уж было собирающийся сказать что-то по этому поводу, так и не смог проронить ни слова, когда встретился с взглядом, некогда бывшим пустым и отрешенным, но теперь горевшим огнем. Знакомым пламенем, медленно затухающим, но еще пылающим зеленым светом.       – Я хочу посмотреть, – знакомый нагловатый образ Лукашевича постепенно возвращался к своему обладателю, и эта фраза прозвучала как раньше. – Толек, тебе, что, трудно исполнить мою просьбу?       – Что же именно ты хочешь? – легкая полуулыбка коснулась губ Толиса, Феликс, все тот же знакомый Феликс, такой, каким и был раньше.       А Лукашевич не ответил, но обернулся в сторону огромного незанавешенного окна.       Октябрьское небо скрывалось за тяжелым свинцом дождевых туч, слегка накрапывал дождь, ударяясь небольшими каплями о подоконник, глухо завывал пронизывающий ветер, слышимый даже сквозь пластиковое окно. Что же смогло сейчас привлечь Феликса во всем этом?       Толис задумался на секунду, но все же помог своему другу встать и дойти до стула, более нового, стоящего невдалеке. Лукашевич осторожно уселся на него и, сложив руки на подоконнике, начал вглядываться в светло-серое небо.       – Я слышу, как огромные, старые часы отсчитывают мои последние мгновенья, – произнес через некоторое время Феликс, повернув голову, и улыбнулся, пусть и через силу, но искренне и по-доброму, так, как улыбался, кажется, очень давно. – Я хотел бы остаться с тобой именно в эту секунду. Лауринайтис всё понял и обнял его, осторожно, стараясь не причинить лишней боли.       … А через несколько минут, когда крепкая хватка рук Лукашевича ослабла, Толис расцепил их и вгляделся в умиротворенное лицо своего друга.       – Кончилась тридцатая минута, – Лауринайтис слегка улыбнулся и погладил Феликса по голове.