***
Охотник устало выдохнул, распрямил плечи, стер с лица вязкую демоническую кровь и закинул на спину верный арбалет. За тяжелые и долгие сутки удалось отразить очередную стремительную атаку омерзительных демонов, и теперь бездыханные тела исчадий ада были хаотично разбросаны по огромному полю. Выжженная огнем черная земля была сплошняком покрыта багряными лужами загустевшей крови. Воздух словно застыл, в одночасье лишившись всяких звуков. Хмурое серое небо постепенно светлело, депрессивные тучи рассасывались, позволяя заходящему солнцу ронять на мир остатки своих золотых лучей. На запах падали начали слетаться шумные вороны. Охотник на демонов, не оглядываясь назад, быстрым шагом направился в сторону ближайшего поселения. Но на границе поля все же остановился и за пару секунд установил одну турель — среди демонов было немало хитрецов, которые могли притвориться мертвыми, на время зарывшись под тела павших товарищей и затаившись. Довольно окинув взглядом установленный смертоносный механизм, охотник, наконец, покинул место сражения. Ближайшая деревня, через которую пролегал его путь, издали казалась совсем крошечной. И чем ближе подходил к ней охотник, тем меньше она казалась. Небольшое поселение состояло из пяти-шести деревянных домиков, утопающих в зелени. Охотника поразил такой бросающийся в глаза контраст: совсем недавно его ноги ступали по иссушенной пепельной земле, а сейчас сочная зеленая трава доходила высотой до лодыжек. Охотник неспешно зашел в обветшалые ворота деревушки и застыл, раздумывая, куда направиться. Идти в местную таверну не хотелось — продолжительная битва нехило взбудоражила все его существо, поэтому в ближайшее время ни жажда, ни голод его не побеспокоят. Охотник еще долго мог бы стоять на одном месте, поглощенный тяжелыми мыслями, но тут его чуткий слух уловил отдаленное журчание воды. Почистить броню от крови и грязи было все же не лишним, как и искупаться самому. Он что-то хмыкнул себе под нос и двинулся на приятный звук. По пути он на секунду краем глаза заметил красно-желтый всполох между домами. Показалось ему или нет — не имело значения, но охотник все-таки позволил себе незаметную улыбку — если все же не показалось, то его ждала приятная встреча.***
Она не хотела брать заданий в этот день, видит бог, — не намеревалась, — но пришлось. Она не привыкла отказывать в помощи сильно нуждающимся людям, только неизвестно насколько сильно требовалось именно сейчас одной из селянок добраться до соседнего поселения. Та что-то говорила об этом монахине, благодарила ее, утирая платочком мокрое от слез лицо, но монахиня ее не сильно слушала. Она устала за время череды тяжелых битв, предшествующих ее прибытию в деревню; вымоталась в дороге, но теперь даже была благодарна, что девушка не гонит ее и все-таки догадалась замолчать и закончить путешествие в тишине. А монахиня в свою очередь смогла погрузиться в молитвы и думы. Все тело ныло от ссадин и синяков, от усталости и невозможности присесть, но это лишь оттачивало волю; оставалось еще немного до маленькой спокойной деревушки, в которой жила немощная родственница девушки. Монахиня не взяла денег за сопровождение, а вот пару пирожков — вполне охотно, и, убедившись, что больше ее помощь не потребуется, отправилась на поиски уютного местечка за пределами деревни, чтобы восстановить силы и отдохнуть. В лоне природы это всегда происходило более охотно и плодотворно, там ей точно никто бы не мешал: ни посторонние звуки, ни чужая энергетика. Заслышав неподалеку шум бегущей воды, монахиня решила, что это и есть идеальное место для отдыха, что восстановившись, она намного быстрее сможет вернуться к своему основному заданию. Оставив сумку в тени деревьев на полянке, скрытой от чужого взора, и разувшись, она вошла в воду. Ручей радостно обхватил тонкие лодыжки холодом.***
Охотник завернул за угол дома, стоявшего на отшибе, и оказался в маленьком раю, не оскверненном вездесущим злом. С вторжением демонов в мире все меньше оставалось нетронутых сражениями первозданных природных уголков. Все чаще на пути попадались пепелища деревень, сожженные леса и опаленные огнем и магией горы. И сейчас охотник полной грудью вдохнул чистый горный воздух и на миг прикрыл глаза, наслаждаясь звуками умиротворенной природы. Открыв глаза, он тут же заметил у места, где небольшой водопад падал с зеленых скал, яркое красно-желтое одеяние монахини. Она стояла к нему спиной, но охотник был уверен, что как только он ступил на изумрудную траву полянки — монахиня тут же почувствовала его присутствие. Охотник не стал приближаться к ней, зная, что лучше дождаться приглашения — поворота беловолосой головы в его сторону или уверенно сказанного приветствия. Вместо этого охотник снял с себя сапоги, кожаную броню и испачканную кровью и грязью рубашку, подошел к кристально чистому ручью и опустился на одно колено, окуная одежду в воду. Прозрачная вода тут же окрасилась в рубиновый цвет. Прополоскав ткань и дождавшись, когда она станет примерно белого цвета, охотник с силой встряхнул одежду и оставил ее сушиться на траве. Немного замявшись, он все-таки решился зайти в холодную воду; сначала неуверенно ступил в ручей одной ногой и сжал зубы, стараясь не обращать внимания на жгучую боль, охватившую ступню. Немного привыкнув, он сделал еще шаг вперед, и вторую ногу так же резко обожгло холодом. Охотник прошел дальше, пока лед не охватил его ноги по колени, потом зябко передернул плечами и, наклонившись, зачерпнул ладонями воду, чтобы умыться и омыть грудь. Он краем глаза заметил, что монахиня чуть повернулась к нему, наблюдая.***
И все-таки ее побеспокоили: она почувствовала чужое присутствие в этом чистом от зла месте. Это был не зверь, хотя смотря с какой стороны на это посмотреть. Она надеялась, что он будет благоразумен, и если не уйдет, то не станет ее трогать, и надежды оправдались. Даже не смотря на то, что, наверное, складывалась не слишком красивая ситуация: они знали друг друга, довольно продолжительное время не виделись и... возможно, она его так и не увидит. Монахиня изменила свое положение: встала на другую ногу и зависла другой над гладью воды, оторвала голову от сложенных в молитвенном жесте ладоней и повернула ее, чтобы краем глаза все-таки увидеть своего знакомого. Их взгляды пересеклись. Охотник насколько мог приветливо улыбнулся в ответ на взгляд монахини, но тут же вернулся к своему занятию. Он смывал со свежей раны на руке свернувшуюся кровь и размышлял, что его даже забавляет эта ситуация. И он, и монахиня превосходно справлялись с толпами кровожадных монстров. Но когда дело доходило до проявления простых человеческих эмоций, они оба пасовали перед необходимостью отбросить свои личины хладнокровных убийц. Что ж, порой можно перестать быть ледяной глыбой и попробовать вернуться к почти потухшей человеческой оболочке. Закончив с раной, охотник стряхнул с пальцев капельки воды, и брызги сверкнули бриллиантовой россыпью в золотистых лучах наполовину скрывшего за горизонт солнца. Он вышел из ручья и с недоумением обнаружил, что перестать быть ледяной глыбой теперь не так-то просто: ноги онемели от холода и слегка порозовели. Присев на большой плоский камень у берега, он предпринял попытку пошевелить пальцами на ноге — это получилось, хоть и сопровождалось болью; онемение постепенно спадало. Охотник снова повернулся в сторону монахини и, обнаружив, что за ним все еще незаметно наблюдают, невозмутимо крикнул, разрушая невидимую стену между ним и женщиной: — Доброго вечера! Монахиня кивнула в приветственном жесте и продолжила свои немые молитвы, закрыв глаза и прикоснувшись кончиками указательного и среднего пальца правой руки к губам, остальные были сжаты в кулак. Мир не был таким, каким она видела его прежде: умиротворенным, спокойной зеркальной гладью воды, на которой она, словно палый лист, балансировала. Теперь в него кинули камень, который скоро скрылся на дне, оставив после себя только круги на воде; который кровоточил. Раненый хищник. Гордый хищник. Осторожный. Она знала, что он не попросит у нее помощи и вряд ли вообще побеспокоит ее. Она пыталась ужиться с этими мыслями, но чем больше была в бездействии, тем больше окрашивалась в цвет крови ее уже успокоившаяся гладь озера-мира. Это было невыносимо. Монахиня открыла глаза, медленно выдохнула и, опустив в воду ранее согнутую в колене ногу, преодолела короткое расстояние до берега, где сидел этот кровоточащий камень. Она хотела воочию увидеть, насколько тяжелы были его раны. Охотник методично счищал гарь и пыль с кожаной брони. Ручей с радостным журчанием поглощал падающие в него грязные частички. Оставалось лишь почистить арбалет от копоти и можно было двигаться дальше, искать место для ночлега или... Охотник слышал, как монахиня шла к нему, а вскоре и ощутил за спиной ее присутствие. Оглянувшись назад и увидев монахиню совсем рядом, он невольно залюбовался ее прекрасным обликом. Казалось, что она была словно отлита из чистоты и добродетели, и даже усталый вид и растрепанные серебристые волосы не портили впечатления. Охотник моргнул, возвращая самообладание и переводя взгляд с губ женщины на ее глаза — притягательные, прозрачно-голубые, чистые, словно вода в горном ручье. Запустив пядь в отросшие волосы и зачесывая их назад, охотник невольно подумал, что как порой не хватает в его жизни чего-то непорочного, светлого. Как лик монахини. — Я и не заметил, как ты подошла, — с улыбкой соврал охотник, в последний раз окуная броню в воду и вытаскивая ее на траву для просушки. — Рад тебя видеть. — Не могу сказать того же о тебе, — промолвила монахиня, сощурившись, — о таком тебе не могу сказать. Она хмурилась все больше и больше, изучая его полунагое тело и пытаясь найти зияющую дыру, которая кровоточила. Но кроме царапин и ссадин не находила ничего серьезного, что могло бы переменить цвет картины покоя. — Тогда, быть может, не стоит так пристально меня разглядывать? Я могу не так понять. — Охотник больше не поворачивал головы в сторону монахини. Эта женщина всегда оставалась для него загадкой: о чем она думала, о чем мечтала и молилась — никому не было дано узнать. Стоит ли давать самому себе ложные надежды, прекрасно зная, что бывают вершины, до которых никогда не добраться? — Как — «не так»? Она осторожно села рядом с охотником, одним ловким движением схватив свою сумку, которая по чистой случайности оказалась брошенной рядом в зарослях высокой травы, и вытянула ноги, снова позволяя ледяной воде ласкать уставшие пятки. — Уверен, ты все прекрасно поняла, — задумчиво ответил охотник. Он устало потянулся всем телом и улегся спиной на еще теплый после жаркого дня камень. Его ничуть не смущало, что монахиня, возможно, будет смотреть на его сплошь покрытый новыми и старыми шрамами оголенный торс. Он скрестил ладони под головой и чуть прикрыл глаза. Рядом с монахиней было необычайно спокойно и... тепло. — И что же заставило тебя подойти ко мне? — Охотник не стал бороться с умиротворенностью в душе и полностью закрыл глаза, с наслаждением слушая тихое журчание ручья и отдаленное пение пичужек. — То, что тебе нужна помощь, — сухо констатировала факт монахиня и стала рыться в сумке, пытаясь найти там плату за сегодняшнее сопровождение. Только сейчас она поняла, что голодна и может подкрепить свои силы еще и так. Заодно и как-то скрасить получившуюся неловкость. Она достала два пирожка, один запихнула сразу в рот, а другой положила на оголенный живот расслабившемуся охотнику. Поначалу охотник хотел отказаться от предложенной пищи, но вдруг оживший желудок заставил передумать, напомнив о том, что за весь долгий день был только неплотный ранний завтрак. Порой во время непрекращающихся сражений некогда закинуть в рот и кусок хлеба. Охотник неуверенно взял пирожок и немного откусил, словно заново учась жевать. Он приподнялся, вновь усаживаясь на камне, и посмотрел на монахиню: — Спасибо. Но какого рода помощь мне, по-твоему, требуется? — Он откусил еще, подмечая, что пирожок вовсе недурен на вкус. Жаль только, что нечем было запить, разве что водой из ручья. Монахиня недолго смотрела на присаживающегося охотника, а потом отвела взгляд, всецело занявшись едой. Она не знала, стоит ли ему сказать прямо, что его организм источает смерть или попробовать тайком исцелить его. Она жевала и думала, думала и жевала, рассматривая раскачивающиеся под объятьями ветра ветки ив на другой стороне ручья. — Ты ранен, — наконец тихо ответила она, все так же глядя в никуда. — Чепуха, — небрежно кинул в ответ охотник. — Я не чувствую боли, зная, что за каждой раной на моем теле стоит смерть демона. Тот, кто посвящает жизнь истреблению адских отродий, привыкает к любым ранам. — Охотник замолчал, доел пирожок и облокотился на колени, подперев подбородок ладонями. Он проследил за взглядом монахини и теперь тоже был загипнотизирован плавным покачиванием гибких веток плакучих ив. В этом богом забытом уголке, казалось, никогда не будет огня и крови, только тишина и почти стеклянный воздух. Если бы так было на самом деле... Охотник тихо вздохнул. — Всему есть предел, Нерон. — Монахиня вздохнула в унисон с охотником и скорбно взглянула на него. — И чем больше ты не замечаешь боли, тем больше разрушаешься. Ты на грани, — прошептала она, осторожно хватая его за плечо, надеясь, что хоть так он откинет гордость и услышит, — но не видишь этого. Зато это вижу я. — Вся моя жизнь — предел. Предел сил и возможностей. И если мне предстоит погибнуть в бою, то это не самая худшая смерть, — последние слова охотник почти выпалил, он чувствовал, как внутри что-то снова разгорается, бурлит, как если бы он был среди заклятых врагов. Он сморгнул, заметив, что у монахини изменился взгляд — проскользнули скрытый страх и сочувствие, потер веки пальцами и отвернулся, наблюдая за безмятежно парящими над водой цветастыми стрекозами. — Думаю, ты так просто не сдашься, верно? — На этот раз он позволил себе улыбнуться, хоть его собеседница и не могла этого видеть. Охотник помедлил, будто что-то обдумывая и произнося в уме имя монахини, которое звучало сразу и твердо, и мягко. — Делай, что должна, Терье, — наконец сказал он. Монахиня не ждала иного ответа. Она поднялась на ноги резко и порывисто, но вместе с тем не волнуя окружающий воздух. И доверительно протянула охотнику раскрытую ладонь, одновременно с этим пятясь к воде. — Когда-нибудь я бы хотел с тобой станцевать, — зачем-то сказал охотник, медленно поднимаясь с камня и заворожено разглядывая дышащее спокойствием лицо монахини. Сейчас он готов был доверить ей не только свое тело, но и целый мир. Он протянул руку, легонько касаясь своей шершавой ладонью ее белых пальцев, подошел ближе, чувствуя, как босые ноги вновь охватывает жгучий холод. Не торопясь, огладил пальцами нежное запястье монахини и только после этого накрыл ее ладонь своею, позволяя взять себя за руку и незаметно утянуть на середину ручья. Монахиня ничего не ответила, не подала виду, что услышала о его желании, сосредоточенно разглядывая меняющееся выражение лица охотника: когда они зашли в воду и прошли дальше, когда остановились там, где было самое глубокое место, где ей было по пояс, а ему, конечно же, еще меньше. Монахиня выпустила его ладонь из своей и закрыла глаза, склонив голову и в молящемся жесте прижимая руки к своей груди. Так она простояла с полминуты, понимая, что охотник не повторяет за ней, и его взор направлен только на нее. Монахиня жестами показала, что ему стоит повторить ее действия. Охотник лишь недоверчиво хмыкнул, но все же послушно повторил все движения монахини, склонив голову и с неохотой закрыв глаза. Ноги уже полностью замерзли в холодной воде, настойчиво напоминая о себе ноющим онемением. Охотник не понимал, как все это может помочь ему, но он не понаслышке знал о чудодейственных силах древних монахов. Охотник приготовился ждать, что же будет делать монахиня. Возможно, он и правда был сильно ранен. Не телом, а душой. Монахиня снова осмотрела охотника. Как она и думала, он балансировал на грани и был поистине воронкой — той, что могла засосать, поглотить. Охотник был тем, кто мог отравить озеро, сам не зная и не желая этого. Нужно было выгнать эту заразу из него. Любым способом. Монахиня расцепила свои ладони и на ощупь, не открывая глаз, нашла охотника. Она нежно огладила его лицо, разливая тепло и свет по его телу, разгоняя ту тлетворную тень, что поселилась в нем. Охотник начал расслабляться, его плечи опустились, а дыхание выровнялось и замедлилось. Затем ладони монахини продолжили путь по шее и спине, груди — она медленно, чтобы не нарушить покой, обошла охотника, не отрывая от него кончиков пальцев. Охотник почувствовал, как разливается внутри него тепло, тревоги сходили на нет, в голове появилась приятная пустота. Мыслей не было, только волнами накатывающее спокойствие. Он постепенно перестал понимать, где находится и что происходит, словно сознание отделилось от тела и безмятежно витало теперь где-то высоко, за пределами человеческого понимания. И там, в солнечных высотах, не было ничего, только осязаемый мягкий свет и прикосновения теплых пальчиков монахини. Дыхание охотника стало почти не слышимым. И в этот момент монахиня, полностью обойдя вокруг охотника и застыв перед ним, наметила точку и совершила резкий удар на выдохе. Прямо в солнечное сплетение. Почти добравшись сознанием до самой вершины залитых солнечных светом небес, охотник вдруг почувствовал резкую боль в области живота. Он согнулся, хватаясь за место, куда был направлен удар монахини. Высоты с их божественным светом остались где-то далеко позади, в недосягаемости; все светлое и спокойное разом сжалось до размеров кулака и ворвалось искрой прямо в мимолетную боль, разбивая ее. Все произошло за считанные секунды: боль — вспышка света — снова тепло вернулось в расслабившееся тело. Охотник медленно распрямился. Глубоко вздохнул и нехотя разлепил веки. Перед глазами слегка искрилось, но постепенно мелкие золотистые искры пропали. Охотник моргнул несколько раз и помотал головой, словно пытаясь избавиться от тонких нитей недавнего обряда. Вокруг уже было темно. Солнце успело совсем скрыться за горизонтом, не оставив миру ни единого лучика света. Ручей все так же ободряюще журчал, унося вдаль всю боль и печаль охотника. Монахини рядом не было. Только в воздухе еще чувствовался еле-еле загадочный аромат ее тела, сравнимый только с тем благоговейным чувством, когда входишь в огромный древний храм, наполненный ласковой тишиной и сиянием множества свечей. Охотник оглянулся, выискивая на траве и земле следы, оставленные монахиней. И улыбнулся: снова ничего, никаких зацепок, куда бы та могла направиться дальше. Он с легким сожалением вышел из ледяного ручья, оделся и только потом с удивлением обнаружил, что идти так легко, дышать так легко, во всем теле так легко, словно он стал пушинкой, лишился всякой тяжести и научился парить над землей. Он еще раз бросил взгляд на то место, где монахиня касалась его тела, излечивая глубокие раны. Взошедший на темное небо серебристый месяц бросал на то место свое дрожащее от бурного потока воды отражение. — До встречи, Терье, — прошептал в никуда охотник, взваливая на плечи арбалет и сумку и навсегда покидая залитый сине-фиолетовой мягкой тьмой спокойный уголок природы.