Он спас меня

Я встретил его, когда все вокруг сходили с ума, а мой привычный мир рушился и разваливался на части. Не метафорически – буквально. Он ворвался в мою жизнь так же быстро и безвозвратно, как разбушевавшийся ветер, что внезапно поднялся тем жарким, майским днем. Прицельным, точным выстрелом он попал прямо в сердце, внезапно появившемуся из неоткуда, и загнавшему меня в тупик мертвецу. А немного напряженной, но все же, искренней улыбкой и отважностью – он попал в сердце мне. Затем, последовало еще два выстрела, на сей раз, точно промеж глаз. – Зомби умирают, когда умирает их мозг, – тоном учителя, спокойно поясняет он, будто мы находимся в классе биологии, а не в скоропостижно умирающем, и насквозь пропахшем вонью гнилой плоти Сиднее, что постепенно становится пристанищем для живых мертвецов. – Тебе не стоит быть одному, – это все, что он говорит, но этого достаточно. Я больше никогда не был один. Он неожиданно и безоговорочно вошел в мою жизнь, даже не поинтересовавшись о моем согласии, – поставил перед фактом, и, уже ожидаемо, остался в ней на долгие и смертельно опасные два месяца. И, если уж я решил быть честным, то я надеюсь, что он останется навсегда. Даже, если наше «навсегда» может закончиться в любой момент. Он спас меня. Не только в тот день, и не только от смерти. Есть кое-что похуже, чем смерть. Стать чертовым живым мертвецом, уподобиться этим ходячим ублюдкам, которые вот уже два месяца жрут все живое на своем пути, норовя уничтожить оставшихся в живых людей – последний след человечества. Не только в Сиднее – во всем мире. Эти адовы твари, как тараканы расползлись по всей планете, и стабильно, день за днем, убивают ее. Нет, у них нет стратегии и командиров – для этого они слишком тупы. Эти отродья Ада стимулируются только постоянным голодом и жаждой крови – человеческой крови. Они просто бесцельно бродят, медленно передвигая, а иногда и волоча за собой прогнившие, зловонные конечности, оставляя после себя недоеденные трупы и таких же, как они. И, блять, если я когда-нибудь попадусь этим тварям, без возможности унести ноги или растрощить их черепа – я сделаю все, чтоб убить себя раньше, чем их, какого-то черта, крепкие и острые зубы доберутся до моего тела. Это сейчас, спустя два месяца, я понимаю, и говорю Вам все это. Но тогда… Тогда я дрожал, загнанный в угол, готовясь быть укушенным или разорванным на куски. Я совершенно не думал о том, что со мной будет после – я просто был готов умереть. Эштон спас меня не только от смерти, и от участи стать живым мертвецом. Он так же спас меня от одиночества, от скорби, потому что, черт возьми, я скорблю. Не только по родным – по всему. Я так привык к этому, что, порой, мне кажется, что неправильно, это не зомби, не те твари, что окружают нас, а мы. Мы – единственная неправильная вещь среди всего этого хаоса. Мы идем наперекор судьбе – боремся. Мы белое пятно среди беспроглядной тьмы этого мира. Мы единственные живые среди мертвецов. И, блять, мы просто жизнь посреди смерти! Такого не может быть! Это неправильно! Мы не можем быть единственными выжившими, должны быть еще. И от этих разрушающих не только надежду, но им меня целиком мыслей, Эштон тоже спасает меня. Он продолжает спасать меня каждый день, и я уже даже не пытаюсь считать, сколько раз он это делал. Я, блять, устал и сбился со счета еще, наверное, на неделе второй нашего с ним общего Ада. И я, наверное, спасаю его тоже. Гораздо реже, чем он меня, и, конечно, не так умело, но все же спасаю. Пару раз мне приходилось крошить черепа окружившим его тварям, чаще, мы просто говорим, спасая и исцеляя души друг друга. А один раз, мне даже пришлось утирать его слезы, и заново вселять надежду – мне пришлось казаться сильнее, чем я есть на самом деле, и, черт возьми, это было самое сложное, что я когда-либо делал. Вот уже два месяца мы ходим по краю лезвия. Держимся друг друга, спасаемся от зомби и живем надеждой. Надеждой найти таких же, как и мы – отчаянных, уже давно бесстрашных и одиноких. Надеемся снова почувствовать жизнь. Спустя три с половиной недели, как я встретил Эштона, мы случайно наткнулись на радиостанцию. Там было полно записей радиотрансляций из Нью-Йорка. Каждый день в семь часов утра, как по расписанию, неизвестный нам человек по имени Энди выходил на связь, и говорил, что он жив. И самое главное, что он не один. Их целый отряд, с женщинами и детьми, и им сложно. Их около сотни, но каждый день к ним присоединяются еще люди. Живые люди. Энди выходил на связь каждый день до третьего июля, мы нашли радиостанцию седьмого. Мы пробыли там двенадцать дней – двенадцать дней ожидания и пустых надежд, что кто-то снова выйдет на связь. Я не знал чего во мне больше, радости, что есть выжившие или отчаянья, что мы упустили шанс. Мы убеждали себя, что, возможно, они потерли надежду с кем-то связаться или, что у них сломалось радио – что угодно, но только не то, что все они мертвы. И мы убедили себя. С каждым днем надежда разгоралась в нас все большим пламенем. Возможно, мы и вправду верили, что у нас получится добраться до Нью-Йорка, и найти тех людей, присоединиться к ним. А, возможно, нам просто нужно было во что-то верить. Еще две недели мы готовились. Расчищали путь к аэропорту, собирали нужные вещи и топливо, искали исправный самолет и учились управлять этой огромной летающей штукой. Надо ли говорить, что ни одному из нас прежде не доводилось этого делать? Достаточно было уже того, что Эштон в прошлом был неплохим механиком, и немного разбирался во всей этой хрени. Нам везло. Мы нашли частный аэропорт, с небольшим, но исправным и способным вынести перелет самолетом, даже несколькими. На одном из них мы ставили свои опыты, готовясь к долгому перелету. Так же, нам встречалось гораздо меньше зомби, чем в городе, и мы даже смогли провести несколько ночей в объятиях друг друга, потому что раньше, кто-то из нас обязательно дежурил, а кто-то спал. Сегодня шестнадцатое июля, и это, наверное, один из важнейших дней в нашей жизни – сегодня мы летим в Нью-Йорк. Пока Эш проверяет все ли исправно с самолетом, и ничего ли мы не забыли, я стою в нескольких метрах, опираясь о полуразрушенное, ржавое подобие когда-то самолета-кукурузника, и курю. Я раньше никогда не курил. Раньше – в смысле, до того момента, как адовы твари разрушили мой мир. Наш мир. Это смешно, но я рассказал Вам нашу с Эштоном историю раньше, чем успел докурить. И я, какого-то черта, сейчас улыбаюсь, хотя, по сути, это очень грустно. –Люк! – я слышу отчаянный крик, и прежде, чем понять, что случилось, наблюдаю упавшее рядом гнилое тело, голова которого валяется в паре метров от меня. Поднимаю взгляд, и встречаюсь с парой обеспокоенных каре-зеленых глаз. Меня никогда не оставляли равнодушными его глаза. – Ты обещал быть осторожным, Люки! – в его голосе слышится упрек, смешанный с болью. – Знаю,– продолжаю смотреть на него, молча вымаливая прощение. Я больше не боюсь смерти, но я боюсь умереть, оставив его одного. Эш механически вытирает лезвие его мачете рукавом клетчатой рубашки, что повязана на его бедрах, а затем поправляет бандану, которая не дает его отросшим кудрям растрепаться и лезть в глаза, но все так же с укором, продолжает на меня смотреть. – Я бы не пережил, если бы ты… – он не договаривает. Наверное, ни один из нас не сможет сказать это в слух. – Знаю, прости. – Иди ко мне, – и я не задумываясь ни на секунду, растворяюсь в его объятиях. – Прости меня, я должен был заметить его, – шепчу ему в шею. От него пахнет потом, топливом и гнилью, но это уже такой привычный запах, что я не обращаю на него внимания. От меня пахнет так же. К тому же, я научился среди всего зловония этого мира, распознавать родные нотки запаха его тела. Я мог бы всю жизнь провести в его объятиях, но, увы, если я так поступлю, жить нам придется не долго. – Думаешь, у нас получится? – он не уверен, и хотя я тоже, я знаю, что сейчас моя очередь быть сильным. – Я верю в нас. Эштон обнимает меня крепче, и на секунду заглянув в мои глаза, целует. Мы никогда не целовались долго и самозабвенно, никогда полностью не растворялись друг в друге, не отдавались чувствам до конца. Потому что, какая-то частичка нас всегда была начеку. Посреди всего этого Ада, невозможно полностью расслабиться, и мы никогда не позволяли себе этого. Но этот поцелуй… он был именно таким. И пусть он был совсем недолгим, но запомнится тем, что мы впервые, не думая ни о чем вокруг, наслаждались друг другом. Наверное, не смотря на всю надежду, которую мы питаем, каждый из нас, в глубине души, понимает, что этот поцелуй может оказаться последним. Я не знаю, что ждет нас впереди. Возможно, мы летим в еще больший Ад. Возможно, нам даже не суждено приземлиться, и снова почувствовать твердую почву под ногами. Но, что бы там, – впереди, – ни было, мы вместе. И это единственное, что сейчас важно. Мы есть друг у друга. Он мой, а я – его. И, не смотря, ни на что, так будет до тех пор, пока наше «навсегда» еще существует.