0.007

      «Черт побери!» — от всей души кричал инженеру по радио Нико. Льюис снова выиграл квалификацию, обойдя его на жалких семь тысячных. Да чтобы моргнуть, нужно больше времени! Росберг злился на себя за то, что не смог прибавить, и на Льюиса за то, что смог он. Отчего-то казалось, что завтра все пойдет насмарку именно из-за этих жалких тысячных. А если все пойдет насмарку, это отдалит его от титула, чего Нико хотел в самую последнюю очередь. Вылезая из кокпита в боксах, он заметил торжествующий взгляд Хэмилтона, и это отнюдь не добавило ему радости. Они обменялись рукопожатиями, как и положено достойным соперникам, но в глазах обоих читалась непримиримая вражда. Оставаясь наедине с собой, Нико часто думал, в какой момент все перевернулось с ног на голову, когда они перестали быть такими, какими всегда были друг с другом. Думал, когда борьба за титул стала дороже чувств и развела их по разные стороны окончательно. Еще недавно просыпавшиеся в одной постели, теперь они не могут даже находиться рядом. Каждый поставил личные амбиции на первое место. Еще бы — такая возможность, которую нельзя упустить. Иногда, сидя в темноте своего номера в отеле, Нико отчаянно хотел плюнуть на все, послать куда подальше это проклятое чемпионство, прийти к Льюису и сказать, что он не хочет бороться, а хочет его. И тогда ему было бы позволено как раньше целовать его, а потом торопливо стаскивать одежду, чтобы затем долго ласкать выгибающееся под ним тело, пока Льюис не попросил бы взять его… Но всякий раз когда его посещали подобные мысли, Нико залпом допивал бокал с виски, ложился в постель и видел во сне, как Хэмилтон стонет и просит его не останавливаться… Такое обычно бывало с ним после очередного проигрыша напарнику. Поэтому и сегодня, закончив со всеми формальностями после квалификации и кое-как ответив на вопросы журналистов, Нико вернулся в отель, поднялся в номер и уселся на полу в обнимку с бутылкой. Завтра гонка, и ему ни в коем случае нельзя напиваться перед ней, но Росбергу было наплевать. В глазах у него до сих пор стояли два нуля и семерка после точки, а в ушах звенело «семь тысячных секунды». Ему бы сейчас обнять кого-то, почувствовать чужое тепло, но рядом не было никого. Вивиан не любила, когда муж в плохом настроении и ушла, а он даже не поинтересовался, куда она собирается пойти. Ему было все равно. Чувство утраты день ото дня жгло его изнутри. Несправедливость происходящего заставляла делать глоток за глотком. Поначалу они с Льюисом были так рады оказаться в одной команде и собирались делить на двоих свои радости и неудачи. Но реальность жестоко обошлась с их мечтами. Хотя Нико казалось, что это Хэмилтон виноват во всем. Почему он не может уступить ему? Ведь у него уже есть титул, а самому Росбергу впервые выпал такой шанс. Наверно, просто из них двоих Льюис меньше любил. Он всегда охотнее брал, чем стремился отдать. А Нико не скупился для него на любовь и щедро дарил ее, потому что однажды, еще в детстве, увидел улыбчивого темнокожего мальчишку, с сияющими глазами сидящего за рулем карта, и с тех пор больше никого не замечал, пока однажды ему не пришлось жениться. Теперь ничего больше нет. Их борьба уничтожила все, словно огромная волна, смывающая дома на побережье. Его ошибка убила последнее хорошее между ними. Что бы там ни говорили, Нико не хотел тогда, в Монако, не дать напарнику закончить быстрый круг. Он пытался сказать ему, но Льюис уже ничего не желал слышать. Возможно, он хотел увидеть в этом подлость, чтобы ненавидеть Росберга было легче, чтобы не ощущать себя виноватым в их расставании. А потом была гонка в Спа…       Нико вдруг почувствовал такую злость на Льюиса за всю причиненную ему боль, за попытки посягнуть на его титул… «Да пошло оно все», — громко сказал себе Росберг, поднимаясь с пола с твердым намерением высказать напарнику то, что накопилось у него в душе за эти несколько месяцев. Вся команда жила в одном отеле, и Нико прекрасно знал, что номер Хэмилтона недалеко от его. Выпитый виски возымел свой эффект, который Росберг почувствовал, когда шел сначала к двери своего номера, а потом по коридору отеля. Его слегка шатало, и он старался не думать, как завтра будет объясняться с руководством команды.Льюис открыл ему не сразу. За дверью несколько раз что-то падало, прежде чем Хэмилтон показался на пороге. И даже несмотря на то, что сам был почти пьян, Нико уловил исходящий от него отчетливый запах алкоголя.       — Ты что, пьешь? — тупо спросил он, хотя это была совсем не та фраза, с которой стоило бы начинать разговор.       Льюис недовольно зыркнул на него исподлобья.       — Не твое дело. Зачем пришел?       — Поговорить.       — Ну, так говори быстрее или проваливай.       — Что, даже не впустишь? — Нико не хотелось, чтобы кто-то стал нечаянным свидетелем их беседы.       — Ладно, заходи, — буркнул Хэмилтон, нехотя пропуская его в номер.       Похоже, Льюис разлил виски, потому что запах спиртного прямо-таки витал в воздухе. Сам обитатель номера нервно озирался по сторонам, явно недовольный тем, что напарник застукал его с выпивкой. Немного помолчав, Нико наконец выговорил:       — Я не хотел, чтобы все так вышло.       Он думал, что сейчас Хэмилтон начнет орать как всегда и обвинять его во всех смертных грехах, но Льюис просто стоял и молча смотрел на него. Росберг терпеливо ждал ответа, затаив дыхание. Хэмилтон схватил уже наполовину пустую бутылку со стола, жадно сделал большой глоток и только после этого сказал:       — Никто не хотел. Уходи.       — Нет, ты не понимаешь! — Нико стремительно рванулся к нему, схватил за плечи и тут же прижал к ближайшей стене.       Он вгляделся в лицо Льюиса, вдруг оказавшееся так близко, и увидел, как в глазах напротив промелькнул страх. Росберг не понял, что на него нашло, но губы будто сами по себе зашептали:       — Господи, давай уже забудем про титул, потому что это неважно… Все неважно… Зачем мы боремся, я ведь люблю тебя… Черт, как же я люблю тебя!       Нико придвинулся вплотную к напарнику, утыкаясь в его шею. Тепло чужого тела опьяняло почище «Джонни Уокера». Он уже не знал, зачем именно пришел, знал только, что Льюис сейчас так близко… Росберг потянулся к его губам, но Хэмилтон отвернулся в последний момент и попытался оттолкнуть его от себя.       — Прекрати, что ты делаешь? Не надо, Нико.       Росберг не дал ему выскользнуть и снова вжался в него, держа уже крепче.       — Перестань, Льюис. Лучше иди сюда, мне так нужно… — Нико задыхался от нахлынувших чувств, принимаясь целовать шею напарника, который дрожал от ласки и чьи попытки вырваться постепенно сходили на нет.       Оторвавшись от смуглой кожи, Росберг потянулся к губам Льюиса, но тот снова отпрянул.       — Ты напился?! — с какой-то растерянностью в голосе спросил он.       — Немного выпил, как и ты, но какая разница?       — Вообще-то, разница есть. Что, на трезвую голову прийти смелости не хватает?! Какой же ты… — Нико не дал ему закончить обвинительную речь в свой адрес, затыкая парню рот поцелуем. Чужие губы были сухими и твердыми — Хэмилтон не отвечал на поцелуй, но Нико был настойчив, и в конце концов Льюис сдался, его напряженное тело расслабилось, а губы приоткрылись. Росберг млел от полузабытого ощущения близости с любимым человеком, от мягкости его губ и языка. Его разрывали на части два разных желания: хотелось наслаждаться долгими поцелуями и одновременно поскорее заполучить такое доступное сейчас тело. Льюис уже не сопротивлялся, и было видно, что он хочет Нико не меньше, чем тот его. Не прерывая поцелуя, Росберг разжал руки, прижимавшие Льюиса к стене, и задрал на нем белую футболку. Ладони легли ему на грудь, и Нико почувствовал под пальцами затвердевшие соски. Хэмилтон задышал тяжелее и чаще и еще сильнее прижался к нему, хотя казалось, что между ними нет и миллиметра свободного пространства. Сквозь два слоя плотной ткани — своих джинсов и Льюиса — Росберг ощутил его вставший член. Да и ему самому уже давно было тесно в белье. Он с неохотой оторвался от напарника и, взяв его за руку, повел к кровати: Льюис никогда не любил секс в неподходящих местах. Уже лежа в постели, Нико дрожащими от нетерпения руками стянул с себя и Хэмилтона такую ненужную им сейчас одежду. Обнаженный и возбужденный, Льюис был прекрасен, и Росберг ненадолго замер, завороженный. Темнокожий парень на светлых простынях выглядел восхитительно. Нико улыбнулся сам себе, вспомнив, как говорил, что кожа у Льюиса похожа на карамель — такого же оттенка и такая же сладкая, а Хэмилтон в ответ на это только застенчиво смеялся. Сейчас им не хотелось разговаривать: разговоры давно не приводили ни к чему хорошему, а для секса слова не нужны — тело скажет все само. Движение бедер как раз получилось у Льюиса очень красноречивым. Нико погладил его колено, успокаивая и обещая будущее удовольствие. Хэмилтон с готовностью развел ноги, выставляясь на обозрение. Нико облизнулся и склонился над ним. Обычно ему нравилось долго изводить любимого ласками, сосать его член, слушать сбивающееся дыхание, но сегодня не было времени на все это. Хотелось поскорее взять себе, ощутить, что Льюис снова принадлежит ему как раньше, будто и не было этих месяцев, проведенных друг без друга. Хэмилтон вдруг вскинулся и принялся шарить рукой где-то сбоку от кровати, а через минуту протянул Нико презерватив. Росберг отрицательно покачал головой. Льюис не стал настаивать — им нужно было чувствовать друг друга. Нико развел ягодицы Хэмилтона и проник в него указательным пальцем. Это вышло у него чересчур легко, и Росберг понял, что Льюис совсем недавно был с кем-то. Возможно, даже сегодня. Вариант с самоудовлетворением отпадал сразу — Хэмилтон всегда предпочитал игрушкам живого партнера. Только нестерпимое желание близости заставило Нико сдержать вспышку ревности и гнева. Конечно, они уже были не вместе, и Льюис имел полное право спать с кем ему хочется, но Нико был зол на него за то, что он так легко смог переступить через их многолетние отношения. Он женился, потому что так было надо. Они всегда знали, что им обоим не миновать женитьбы и давно смирились с этим фактом. Женщины в их жизни являлись неизбежной необходимостью, но другие мужчины... Льюис был единственным в жизни Нико, и он — как оказалось, наивно — полагал, что тоже один у Хэмилтона. Тихий шепот любовника, звавшего его по имени, заставил отвлечься от мрачных мыслей и поспешить осуществить желаемое. Росберг одним движением вошел в тело под собой, решив особо не церемониться и заодно выплескивая всю свою ревность. Хэмилтон вскрикнул от боли, и Нико опомнился, наклонился к нему, стирая крик с его губ поцелуем. Все в нем трепетало от счастья ощущать своего Льюиса, быть внутри него. Нико должен доставить ему такое удовольствие, чтобы он и думать забыл о других в своей постели. Перед этими «другими» у него было преимущество в долгие годы, за которые Росберг изучил тело своего напарника до мельчайших подробностей. Нико двигался аккуратно, сильно, но не слишком резко, делая все так, как любил Льюис. Тому, конечно, нравилось — он тихо постанывал и подавался навстречу, вцепившись Росбергу в плечи. Нико хотел бы растянуть эти моменты на целую вечность, навсегда остаться здесь, в этой комнате, с задыхающимся от наслаждения Льюисом. Но слишком умоляющими становились его всхлипы, а когда Хэмилтон зашептал: «Быстрее, Нико, пожалуйста… Я хочу быстрее…» — не смог ему отказать, потому что Льюис теперь редко просил у него хоть что-то. Нико совсем потерялся в ощущениях, которые дарило отзывчивое тело. Он знал, что они оба уже близки к концу: Льюис стонал все чаще и все сильнее сжимал его в себе. Росберг провел рукой ему по животу, чувствуя под пальцами напрягшиеся мышцы, и сразу после этого Хэмилтон задрожал всем телом, а потом выгнулся над кроватью. Нико видел, как во время оргазма губы Льюиса шептали его имя. Это стало последней каплей, переполнившей чашу его ощущений и эмоций, и Росберг кончил следом, изо всех сил вцепившись в бедра любовника. Отдышавшись, он лег рядом с Льюисом и попытался обнять его, но Хэмилтон не дался ему, отодвинулся на край кровати. Несколько минут они просто лежали в тишине, а потом Нико услышал, как Льюис тихо, но отчаянно стонет. Решив не обращать больше внимания на возможное сопротивление, Росберг перелег ближе, так, чтобы смотреть ему в глаза. В комнате было темно, ее освещал только свет от уличных вывесок, но даже так Нико увидел, что Льюис пытается сдержать слезы, которые вот-вот были готовы покатиться из глаз.       — Зачем ты пришел? — срывающимся голосом на грани слышимости произнес он.       — Я… Я хотел поговорить, — Росберг вдруг растерялся. — Прости.       Одна слеза все-таки побежала по смуглой коже. Нико хотел стереть ее большим пальцем, как всегда делал, когда Льюис позволял себе плакать в его присутствии. Хэмилтон успел перехватить его руку.       — Не надо. Просто уходи. И перестань наконец мучить нас обоих.       Нико без слов поднялся с постели, зажег лампу на ночном столике и принялся одеваться. Уже собираясь уходить, Росберг подошел к кровати, склонился над все еще лежащим неподвижно Льюисом и задал давно терзающий его вопрос:       — Значит, наша любовь больше тебе не нужна?       Хэмилтон не ответил ничего, просто посмотрел на него, и Нико заметил, как в его глазах на доли секунды, возможно, те самые семь тысячных, горящим бензином полыхнуло твердое «нет». Росберг развернулся и вышел из номера, думая, что все-таки иногда справедливость торжествует: его семь тысячных были гораздо важнее тех, что на трассе. И даже пусть чемпионом ему не стать — битву за их с Льюисом счастье он обязан выиграть.