Раз в десять лет

Боги нынче обмельчали. Раньше с ними нельзя было справиться без подготовки, в одиночку. Но черного Бога новолуния в рогатой маске засосало в сосуд с офудой, как какого-нибудь аякаши. Матобе, конечно, хотелось польстить себе и сказать, что достиг мастерства, но нет. Просто обмельчали боги. Матоба Сейджи наблюдал упадок японской культуры касательно потусторонней стороны. Люди сетовали на то, что больше никто не помнит ни богов, ни духов, однако по-прежнему продолжали их забывать. Как смертному, Матобе порой приятно было думать, что в силах человека одарить этих созданий вечной жизнью и в их же силах — лишить. И все же даже эти слабые и лишенные бессмертия боги продолжали приносить проблемы. Раз в десять лет в здешних местах проходил фестиваль, на который стягивалась вся окрестная мелюзга — поглазеть, как двое богов, Хозуки и Фузуки, будут сражаться за плодородие холмов, а с ним и за человеческое благополучие, до которого им, конечно, не было никакого дела: все равно все оставшееся время, будь то засуха или урожай, они либо спали, либо предавались созерцанию. Матоба Сейджи не был вечен — ему шел уже тридцать третий год, и он не мог ждать еще десять лет до их следующего соревнования. Поэтому накануне, запечатав Фузуки, темного бога горы, и надев копию чужого кимоно, он заменил его собой на празднике луны. Он должен был сделать так еще в прошлый раз, когда ему было двадцать два, а на фестиваль отправили экзорциста из клана Натори. Тогда, ближе к концу праздника, этот мальчишка, Нацуме Такаши, все-таки ввязавшийся в игры богов, бесследно исчез. Длительное расследование так ни к чему и не привело. Натори и сам хотел бы знать, что произошло: аякаши даже не подозревали, что там были люди, а боги просто исчезли до следующего фестиваля. Не помогли ни их поиски в лесу, ни расспросы ёкаев по всем окрестностям. Единственное, что точно удалось узнать за эти годы: Нацуме жив, и искать его стоит на следующем празднике полной луны. Шанс, выпадающий раз в десять лет. То, что он взял верный след, Матоба понял, когда заметил белого кота в свите Хозуки. Иногда ему казалось, что Натори если не знал, то по крайней мере догадывался о том, что на самом деле случилось, просто не хотел признаваться в своей недальновидности. Иногда — что и он сам, Матоба, давно все понял. Однако нужны были не только доказательства, но и сам Нацуме, надеяться которому теперь было не на кого. И все же при виде светлого бога в маске с оленьими рогами внутри что-то дрогнуло, захотелось приблизиться, обойдя охрану, — а может, и отшвырнув, если те будут мешаться, и, сняв с бога маску, убедиться в чем угодно — в своей ошибке, обнаружив под ней чужое безносое лицо — или же ошарашенного Нацуме. Только для того, чтобы не тратить времени зря. Но здесь, на шабаше нечисти, Матоба мог погубить этим их обоих. Не важно, какое задание будет в этом году, Матобе нужно было всего лишь увести светлого бога дальше от толпы и там сорвать с него маску. У Матобы больше не было уважения к богу, который может так беспардонно сделать своим почти ребенка. Возможно, когда-то Матобе казалось, что он хочет, может и имеет право поступить так же — забрать Нацуме в свой клан, даже если придется прибегнуть к шантажу, и оставить рядом, под своей защитой и опекой. Возможно, тогда он бы так и сделал, но не теперь. Сейчас он был спасителем, а не злодеем — и эта роль нравилась ему куда больше. — Что-то не так? — спросил светлый бог чужим голосом. — Ты смотришь на меня, не отрываясь. Так жаждешь победы в этом году? — Именно, — кивнул Матоба, выныривая из своих мыслей. Нацуме могли как затянуть в печать вместо бога, так и сделать одним из слуг Фузуки, и все же для верности нужно было сперва заглянуть под маску. Судья, старый ёкай с темными провалами вместо глаз, появился одновременно со звоном колокольчиков, провозгласив: — В этом году победитель будет определен в соревновании «прятки». И раз в прошлом году Фузуки проиграл, в этот раз водить будет он. Игра закончится, если ему не удастся найти Хозуки до заката. Начнем! Матоба не растерялся и не остолбенел, но схватить в миг взлетевшего бога ему не хватило сноровки. Хуже и быть не могло. Лес оказался прямым воплощением слова «дремучий», хотя и не сказать, что он был чем-то непривычен. Аякаши водились именно в таких дебрях — без тропинок или какого-то намека на путь, заросших настолько, что внизу всегда царила влажная полутьма. Ему не был нужен этот бог. Как, по сути, и праздник: Матоба пришел сюда, чтобы найти Нацуме, и если бы тот оказался закрыт в какой-нибудь святыне или запечатан в наказание за свое вмешательство в сосуде до нового праздника, Матоба искал бы там. Однако он точно не знал, что случилось. Бог прятался, но одно существо было на виду и не смогло бы укрыться, даже если бы очень захотело: хвост Мадары свешивался со скалы к речке, а сам ёкай дремал на камне, подобрав под себя лапы, как пес у своей будки. — Ты сильно изменился с нашей последней встречи, котик, — не снимая маски, поздоровался Матоба, поставив перед зарычавшим было на его появление волком бутылку саке. Мадара удивленно глянул на него, словно не узнав, а потом опустил морду и принюхался. — Поговорим? — О чем нам говорить? Я играю за Хозуки, а значит, против тебя. Дабы получше освежить ему память, Матоба открыл бутылку, вытащив из нее пробку. Желтые глаза смотрели все с тем же подозрением, но уже не так враждебно. — Я и не хочу переманить тебя на свою сторону. Просто задать вопрос. — Разве ты не должен искать Хозуки? — Зачем? Сейчас этим занимаются мои слуги. Глупо думать, что я смогу в одиночку обшарить весь этот лес. Как только они нападут на его след — меня позовут. Это было правдой, но все же не нервничать оказалось сложно. Если они не справятся, то Нацуме снова исчезнет на десять лет. Конечно, Матоба не откажется от поисков, но тогда ему будет уже сорок два. А потом и пятьдесят два, шестьдесят… Как долго живут аякаши? Стареет ли сейчас Нацуме? Остался ли он вообще человеком? — И что же ты хотел узнать? — придвинув бутылку к себе, пробасил Мадара. Больше всего Матобе хотелось запечатать этого наглеца и вызвать «Хозуки» спасать своего слугу. Но тот тоже может отсидеться до заката, явившись уже после победы. — Давно ты служишь Хозуки? Не припоминаю тебя рядом с ним раньше. — Как знать... Кажется, что недавно — с прошлого фестиваля. Но ведь по человеческим меркам прошло уже около десяти лет, так? — Ты помнишь, почему стал подчиняться ему? Мадара нахмурился, дав понять, что ему мешают. Пришлось выложить упаковку праздничных пирожков моти, и не верящий своему счастью ёкай ответил: — Я пришел с ним в этот лес на праздник. У него было что-то, что я хотел забрать. — А потом? — Потом стало все равно. Я забыл, что именно мне нужно. Просто мне нравится путешествовать вместе с Хозуки. Матоба кивнул: — Последний вопрос. Ты помнишь человека по имени Нацуме Такаши? Мадара снова наморщил нос, будто злясь, но в то же время уже не так агрессивно, а, скорее, растерянно. Это имя ничего ему не говорило, но он почему-то помнил. Помнил то ли мальчика, то ли девочку, грустную улыбку и светлые волосы. Вспомнил и сладкий запах, куда слаще, чем от принесенных Фузуки даров, и еще какую-то старую тетрадку, комнату с футоном на полу и кого-то, кто плакал рядом. Но эти кусочки мозаики никак не складывались в одну картинку. — Вроде бы припоминаю... но это было так давно, что ничего толком на ум и не приходит. Нет, можно сказать, что не помню. Кроме слуг Фузуки, в лесу рыскали и его собственные — шики клана Матоба. И вот что странно: ему было проще найти булыжник с запечатанным в нем богом, чем нынешнего Хозуки. Стоя по колени в воде и намочив подол кимоно, Матоба держал в левой руке пульсирующий камень, правой вычерчивая на нем символы кисточкой. Камень задымился, заискрил, но вместо того, чтобы выпустить своего узника, распался. Это означало, что его оболочка была уже пустой, и кто бы ни был запечатан в нем — давно исчез. Матоба раздраженно цыкнул, стряхивая песок в воду. Этот камень нашли его слуги, которых он отправил за «Хозуки», а теперь Матоба приказал им искать Нацуме. На этот раз, казалось, задача наконец была поставлена правильно. Какие еще ему нужны доказательства? Свита не смогла достать ослабевшего бога из камня и пригласила Нацуме, чтобы заменить его — это Матоба знал от Натори. Бесполезного Натори, потерявшего Нацуме из виду к концу фестиваля и больше никогда не видевшего его. Ёкаи, бросив своего бога умирать запечатанным, сделали Нацуме новым. Для себя или ради процветания людей в этих местностях — Матобе не было дела. У него отобрали Нацуме на десять лет ради глупой игры местных божков. Отобрали, потому что тот оказался слишком доверчивым, а теперь и в самом деле считал себя богом, прятался где-нибудь, чтобы выиграть и самому ему не нужную игру. Путешествовал где-то эти годы, заботясь о мелких ёкаях в своем подчинении, совершенно забыв о том, что его ищут, что опекуны, не знавшие что и думать, могли навоображать себе каких угодно ужасов. И нельзя было прийти и сказать им: «Не плачьте. Он просто стал богом». И сам Матоба, который поначалу, узнав из своих источников, что Нацуме все-таки пропал и не представляя, где и как его искать, перетряс весь окрестный лес, опросил людей в его школе и даже поимел неприятный разговор с полицией, которой его интерес показался подозрительным. Последние сведения были получены семь лет назад, когда расследование уперлось в этот праздник и встало на мертвую точку. Искать нужно было здесь, но это оказалось как в сказке или фантастических книгах, когда некие врата появляются в определенное время раз в несколько лет. Нацуме всегда оставался для него не совсем понятен. Даже ёкаи с их примитивными желаниями могли быть для Матобы проще и ближе, чем этот парень, который, не обладая никакими способностями экзорциста, на чистом энтузиазме ввязывался в самые жуткие дела местных духов. Возможно, именно этим мировоззрением он и был привлекателен. С Матобой у них не получалось ни дружить, ни враждовать. Нацуме старался держаться от него подальше и лишний раз не попадаться на пути, а Матоба — присматривать за ним, сделав из этого что-то вроде своего хобби. Ему казалось, что однажды, спустя, например, год, они с Нацуме смогут спокойно попить чаю при открытых дверях, — и желательно, чтобы Матоба при этом не держал нож у горла его кота. Он считал это вполне реальным, просто они не с того начали и впечатление это надо было как-то сглаживать. В конце концов Матоба планировал сыграть на том, что он сам прежде всего помогает людям, а уж потом использует для этого ёкаев. Матоба думал, что если даже ему и не удастся заманить Нацуме в клан, то они по крайней мере смогут помогать друг другу. И дело было не только в том, что талант Нацуме будет эксплуатироваться кланом, но и в том, что Нацуме сможет прийти к нему без страха, если понадобится помощь. О, если бы Матоба начал осуществлять этот план раньше! Не дожидаясь, когда Нацуме понадобится сильный экзорцист в битве против бога, а обратиться будет не к кому, кроме как к Натори. Сейчас, учитывая их натянутые отношения в прошлом, можно было ожидать, что спасенный попытается сбежать от него. К тому же Нацуме, пусть и против воли, но дорос до бога, а Матоба фактически пришел скинуть его вниз с карьерной лестницы. — Мы прочесали лес начиная с краев, как вы приказали, — отчитался темный ёкай из слуг Фузуки. — Пока его не нашли, но кольцо сжимается. Ему не вырваться. И все же… Ёкай, у которого и лица-то не было, обернулся на более человекообразных и подвижных слуг Матобы, так же ожидавших на опушке. — Эти существа, они… — неуверенно начал он, поглядывая в сторону деревьев. — ...помогут нам найти Хозуки, — закончил Матоба. — Но у них… — ёкай понизил голос до суеверного шепота, — у них нет души. — Это предрассудки. Они полезны и ничего не требуют взамен. К тому же какая разница, есть у них душа или нет, если Хозуки найдут именно они? — Нет! — тут же встрепенулся ёкай. — Хозуки найдем мы, а не они. Как только он исчез, сиганув темной молнией в сторону леса, к Матобе, словно пиявки, потянулись его шики. — Ну, что скажете? — спросил он, хотя шики, конечно, говорить не умели и информацию передавали чуть ли не ментально. — Все обыскали? А мне казалось, с годами вы стали лучше. Поищите еще раз. Он бог. Он может притворяться листиком, травинкой или грибом. Но как бы то ни было, этот листик или травинка будет богом, а потому отличен от прочих… О, кажется, еще двоих не хватает. Так же мысленно ему передали, что двоих загрыз белый зверь, лежащий на солнцепеке. Это было похоже на общение с пришельцами — шики, тянущие к нему свои тонкие руки с длинными пальцами и раздававшийся в его голове звук, который нельзя было перевести, зато можно понять. — Ищите еще. Ищите мальчика в облике бога. Или просто мальчика. Ищите Нацуме — вы еще должны помнить его запах. И сразу же сообщите мне. Постепенно масса из рук, пальцев и белых масок втянулась в лес, рассредотачиваясь в нем. Время подходило к концу. Матоба был почти уверен, что под маской бога скрывается Нацуме, и все же не мог успокоиться, думая о том, что это могло быть ошибкой. Если он нагонит Хозуки и победит в этом фестивале, то мало того, что обречет гору на десять лет бесплодия, так еще и сам предстанет в следующий фестиваль перед юным, шестнадцатилетним Нацуме сорокалетним мужчиной? В таком возрасте так резво бегать по лесам уже не получится. И все же, кажется, он знал, где искать Хозуки. Дремлющий Мадара дернул ухом и поднял голову, как бы между прочим широко зевнув и тем самым демонстрируя впечатляющие ряды зубов. Матоба не впечатлился: у него с собой были печати, способные усмирить и это животное. Просто не хотелось тратить силы. — Опять ты, — недовольно констатировал Мадара. — Еще вопросы? Что ты еще принес? — Как странно — пока твой хозяин в опасности, ты лежишь тут и в ус не дуешь? — Он мне не хозяин. К тому же я довольно своенравный. Я не домашняя собачка, чтобы его охранять или дремать у ног. — Да. Конечно. — кивнул Матоба, подходя почти вплотную, но ёкай угрожающе зарычал. — Не приближайся. Ты пованиваешь. — Чем же? — поинтересовался тот, пытаясь незаметно коснуться меха, но зверь заворочался, отодвигаясь, насколько позволял край, на котором он лежал. — Тронешь меня, и я тебе голову откушу, — пригрозил Мадара. Все равно что разговаривать с разозленным псом, который может проглотить тебя, не жуя. — Мальчик, о котором я спрашивал. Может, это ты его сожрал? Говорят, ты собирался. — Матоба все-таки ухватился за шерстинки, и, когда Мадара дернулся, некоторые из них остались в его руке. Разозленный подобной наглостью, ёкай завертелся, едва не сбив Матобу хвостом, и встал так, что экзорцист оказался напротив его носа. — Я знаю, где Хозуки. Я могу просто запечатать тебя вместе с ним и предъявить вас обоих, но я хотел бы поговорить с ним. Мадара продолжал рычать, но Матоба был невозмутим. Где-то внизу шумела вода, и прошло, наверное, с полминуты, прежде чем голос — не Мадары, более мягкий, но все еще незнакомый — спросил: — Ты ведь не Фузуки? — А что ты помнишь о Фузуки? — вопросом на вопрос ответил Матоба, быстро просматривая длинную белую шерсть Мадары. «Бог может стать травинкой. Или волоском». Сейчас Нацуме — бог. Так он себя успокаивал. — Все. Прошлое, фестивали, устраиваемые людьми на этой горе, и всегда… — Это не твои воспоминания. Давай я покажу тебе, что у меня под маской, а ты покажешь, что под твоей? — Нет. Кто ты и куда исчез Фузуки? — Он у меня. И я отдам тебе Фузуки, если позволишь снять с тебя маску. — Тогда Фузуки победит. Я не могу так. Я в ответе за эту гору. — Фузуки бесполезен и запечатан. Он не явился к празднику, его и так назовут проигравшим. Впрочем, праздник объявят несостоявшимся. Ведь и ты не Хозуки. Он не заметил ни той самой шерстинки, ни момента, когда Хозуки снова стал собой. Но он стоял по левую сторону Мадары, положив руку тому на шею, — бог в сиреневом кимоно и маске с оленьими рогами. У Матобы перехватило дыхание при мысли, что там, под этой маской, в этой одежде — Нацуме. Возможно, стоило прийти сюда в пятьдесят, не будучи обуреваемым постыдными желаниями. Или научившись ими управлять. — О чем ты? Я — Хозуки. Где ты оставил запечатанного Фузуки? — Если ты Хозуки, то сними маску. И снова замешательство, но слишком короткое, чтобы поселить в нем сомнение. — Я иду искать Фузуки, — бросил бог, отпустив своего зверя и, словно это было единственной державшей его здесь ниточкой, исчез, мелькнув светлым пятном, теплым весенним ветром. Матоба попытался было последовать за ним, но Мадара оживился и, зарычав, преградил ему дорогу, разинув пасть так, будто бегство являлось разрешением наброситься, сожрать и изничтожить обидчика. Но Матоба и сам был выведен из равновесия тем, что его задержали: теперь, упустив драгоценные секунды, он снова потерял Нацуме из виду. Мадара даже не успел понять, что произошло, когда его огрело чем-то по носу, будто раскаленной плетью. Он отскочил, и это ощущение тут же отпечаталось на боку, а затем и на лапе, заставив попятиться, но зато он смог рассмотреть: «кнут» оказался фигурно вырезанной бумагой в руках того, кто скрывался под маской Фузуки. — Знакомое оружие, — ощетинился Мадара. — И ничего хорошего оно не предвещает. «Значит, дело труба, и клану Натори он тоже никогда не доверял», — решил Матоба и стеганул еще раз. — Я могу тебя запечатать, животное. Давно пора было это сделать. — А я — откусить тебе голову. — Иди сюда, и проверим, как ты это сможешь, — поманил Матоба; бумажный кнут в его руках продолжал извиваться кольцами, подобно огромной змее. — Ты был намного приятнее, когда приносил еду, самозванец. — А ты — пухлым интересным котиком на плече слишком смелого и принципиального школьника. Зверь замешкался, осмысливая эти слова и все еще не понимая их, и этой заминки Матобе хватило, чтобы перетянуть его по спине целиком. Именно в этот момент Мадара проиграл схватку, все остальное напоминало лишь барахтанье попавшейся в сети рыбы. Хозуки приходилось точно так же обследовать чуть ли ни каждую травинку, каждый камень в лесу — хотя ему, будучи богом, было проще, чем человеку, пусть и сильному экзорцисту. Он не снимал маску, так как видел в ней так же хорошо, как и без, да и оказалось не до того: особенно сейчас, когда в зарослях вокруг раздался шорох. Хозуки замер, обернувшись, всматриваясь в темноту. Он ожидал увидеть в худшем случае кого-нибудь из слуг Фузуки: с ними он мог договориться, объяснив ситуацию. В лучшем случае — кого-то из своих, кто поможет ему с поисками. Но из кустов за ним наблюдало что-то, от чего и ему, привыкшему к ёкаям и аякаши, стало не по себе. Потому что у существа в белом кимоно и с темными провалами глазниц не было ни души, ни собственной воли. И оно стояло, неподвижно глядя на Хозуки своими отсутствующими глазами. Решив не испытывать судьбу, он сбежал с этого места, но, стоило только приземлиться в новом — вокруг опять зашуршало, на этот раз громче, и, осмотревшись, Хозуки заметил еще нескольких. После третьего перемещения марионеток стало уже штук десять. Перейдя с места на место с дюжину раз, Хозуки наконец остановился, прислушиваясь. Вокруг было тихо, лишь ветер легонько трепал ветви ив. Это продолжалось всего пару секунд, а потом марионетки появились прямо из-под ног, обвили своими руками-веревками тело и потащили вниз, на траву. Спеленали, и богу вдруг показалось, что эти пустышки способны запечатать даже его. Что тьма их рук превратится во внутренность сосуда, и он останется сидеть в своей одиночной камере, пока у экзорциста не появится необходимость в нем. Матоба подоспел, когда поляну осветило яркой вспышкой, будто от взрыва, и теперь на землю, вместе с опавшими листьями, опускались обрывки масок его шики. Хозуки, пытаясь отдышаться, стоял в центре уничтоженного окружения. При виде поддельного Фузуки он хотел было снова сбежать, но Матоба окликнул его, вытянув руку и показывая в ней два запечатанных бутылька: светлый и темный. — Поиграем? — предложил Матоба, успокоившись от того, что ему удалось привлечь внимание Хозуки. Солнце клонилось к закату; у них оставалось либо пятнадцать минут, либо еще десять лет. — Что это? — Печати. В одном я закрыл Фузуки. В другом — твоего зверя. У нас будет своя игра, Хозуки. — И? Чего ты хочешь? — Уместнее было бы спросить, каковы правила. Если сосуд разбить — Бог или зверь выберется наружу. Так вот, есть условие. Ты угадываешь, в каком из сосудов запечатан Фузуки. Если побеждаешь ты — то следом за печатью с Богом на землю полетит и печать со зверем. Он будет свободен. А если проигрываешь, — продолжил Матоба, не дожидаясь вопросов, — то разобьется печать только с твоим зверем. А ты снимешь маску. — А Фузуки? — спросил Хозуки недоверчиво. — Оставлю у себя. — С чего я должен играть в твои игры, человек? — Я могу развернуться и покинуть этот лес, забрав с собой нетронутыми обе печати. Ты же понимаешь, что я экзорцист и они мне еще пригодятся. А покинуть этот лес я смогу, уж поверь — раз мне хватило сил запечатать Бога. Он блефовал. В этом десятилетии была очередь Фузуки пребывать в упадке сил, и запечатать его смог бы даже начинающий экзорцист. А вот выбраться из восставшего леса рисковало стать невыполнимой задачей. Но ему повезло: Хозуки купился. «Ты не понимаешь, Нацуме, — думал Матоба, пытаясь рассмотреть что-то в провалах глаз маски. — Я был готов уничтожить весь этот лес. Этих богов, их слуг и всех тех мелких духов, которые спокойно смотрели, как тебя убивали. Если бы я узнал, что они наказали тебя за вмешательство… Если бы понял, что след обрывается здесь и нет больше ни тебя, ни надежды, я сжег бы всю эту гору со всеми ее обитателями. Я скормил бы богов своим аякаши и смотрел бы, как их пожирают. Я был бы крайне жесток и никогда больше не поверил в искренность и безобидность ёкаев. Я стал бы новой жуткой легендой клана, как наш предок времен Токугавы. И мне бы не оставалось покоя даже тогда. Я приходил бы сюда каждые десять лет, чтобы найти тебя. Мне было бы сорок, шестьдесят, семьдесят, девяносто… И когда я бы понял, что больше не смогу здесь появиться, — я приказал бы сжечь гору. Запечатать светлого бога в оленьей маске и спалить к дьяволу всех, кто здесь обитал. Я бы весь мир перевернул, чтобы только не отпускать это, забыть тебя и простить случившееся здесь. Снимай маску. Если ты Бог, то я сорву ее с тебя вместе с кожей, потому что не выдержу. Потому что под этой маской должно быть лицо того, кого я потерял десять лет назад, так толком и не сблизившись с ним». Хозуки смотрел, казалось, пристально, не шевелясь, в то время, как солнце садилось. И, когда Матоба уже заподозрил, что тот тянет время, решительно произнес: — Фузуки в черном сосуде. А мой зверь — в белом. Матоба не ответил, правильная это была догадка или нет. Поднял черный сосуд на вытянутой руке, надавил так, что хрупкие глиняные стенки его треснули, но следующим движением швырнул емкость дальше, ввысь и в то же время в сторону. Он не разбил его о землю, но все же сосуд развалился в воздухе, и вскоре над верхушками деревьев замер растерянный Фузуки. Он не мог видеть экзорциста с другим богом, зато Хозуки разглядел его, радостно провозгласив: — Я угадал. Отпускай… И тут его, повернувшего голову в сторону второго бога, сбило с ног и бросило в траву. Матоба не думал о том, честно это будет или нет. Он не собирался играть ни с кем — ему просто нужно было выполнить свой план, — и, прижав руки еще не успевшего опомниться бога к земле, он резким движением скинул с него маску. Хозуки вскрикнул, пораженный такой несправедливостью, но вдруг застыл, как парализованный. Поодаль лежала оставшаяся целой бутылочка с Мадарой, а вместо нее в Матоба держал в руке зеркало, в котором отражался… лежащий под ним замерший Нацуме. Пользуясь тем, что сопротивление ослабло, Матоба не спеша снял с себя маску, и, не убирая зеркало, наблюдал за превращением. Не было света, не было ветра, менялись только желтые глаза Нацуме: из нечеловеческих, напоминавших звезды, они становились более осмысленными. Ему все еще было шестнадцать, и Матобе казалось, что Нацуме не постарел ни на день, — и от того стало почему-то особенно стыдно за свои проявляющиеся морщинки. — Матоба… сан? — спросил Нацуме. В его голосе не чувствовалось страха — так, словно Нацуме долго спал и теперь никак не мог отойти от увиденного во сне. — Да. Я. — Я… Я был богом? Сколько? — Десять лет. Твои опекуны с ума сходят от беспокойства, — Матоба говорил устало, будто на него свалилось все напряжение этих многолетних поисков с обманутыми надеждами и страшными тупиками. Но теперь все хорошо, ведь он спас Нацуме. Он больше не был просто некогда пугавшим его мерзавцем, он стал... другом? — Они все еще живы? — спросил Нацуме, по-прежнему лежа на земле. Возможно, тело, которое еще минуту назад было богом, не могло привыкнуть к тому, что теперь оно человеческое. — Да, все хорошо. Я присматривал за ними для тебя, они будут рады вашей встрече. Тебе сложно подняться? — Я никак не могу вспомнить, как это делается, — неуверенно признался Нацуме. — Ничего, это пройдет. Я помогу. — Путаясь в пышном кимоно, Матоба встал, подняв Нацуме на руки, и тот вновь воспринял это спокойно — только немного смущенно. — Надо уходить отсюда. — Но мой кот... Нянко-сэнсэй... Устало вздохнув, Матоба как мог пинком отправил второй сосуд в дерево, и тот разбился, выпуская белого зверя. Хотелось ему или нет, но теперь они с Мадарой стали союзниками.