325Е

Сосны, сюда забредшие, были все же другие: они были толстые, короткие. Они были как породистые собаки: рыжие, с черными ветками. На ветках пушились зеленые шарики хвои, покрытые блестящими капельками, оставшимися после недавнего дождя. Из-за мороси, витавшего в воздухе тумана, лес стоял как в синеватой дымке, из-за которой дальние деревья казались голубой бахромой. Мягкого, свежего зеленого цвета были разбросаны меж ними также блестящие от влаги кустики какого-то странного растения. Серыми, однотонными на фоне белого неба вставали пологие горы, как картонные декорации. Были и луга, вспаханные поля, проваливающиеся иногда оврагами с красными глинисто-песчаными берегами, с шустрыми потоками, звонко журчавшими на дне. Были крупные склоны, большие реки, сожженные деревни, что уже тоже стали частью пейзажа. Воздух весной непрозрачен, непрозрачны и мысли. То вдруг светлая грусть, то переполняющая радость. Отовсюду, от мокрых лесов, от отражающих их зеркально гладких озер, от парящих низко ястребов веет неизбывной, древней, языческой Русью. Веет смутными временами, когда только что крещенные племена диких славян приносили в часовнях жертвы и мазали кровью губы святым на иконах. Веет могуществом и таинственностью. А сколько веков застыло в капле янтарной смолы? Что было тогда, когда, упав с высоты, сосновая шишка отскочила от мокрой хвои на земле, разбрасывая семена, и определила тем самым облик этого места на ближайшие несколько столетий? А слышался ли когда-нибудь звонкий детский смех сквозь огнившие сейчас глазницы оконных проемов сырого, покрытого мхом заброшенного дома? Так же ли тогда кричали, вытянув шею, утки, возвращавшиеся на родные болота? Так же ли оживали ростки, пробивая грунт слежавшихся за зиму листьев? Так же ли стояла вечная природа рядом с короткими вспышками человеческих жизней? По колено в мерцающих от ветра камышах стоят загадочные пики берез. От влаги, от обсидианово-черных луж между кочками сухой травы они почти сгнили и стоят теперь без веток и вершин, как гигантское поле гнутых палочек от чупа-чупса. А те березы, что растут в лесах и избегают ежегодного весеннего половодья, распустили между сосен и елок белоснежные прожилки-ветки и уже опушились почками. На месте прошлогодней сожженной кем-то травы из черной земли лезет новая, которая будет также сожжена неосторожно брошенной из окна поезда сигаретой через год. Она, как видно, совсем не страшится этой участи и ласково гнется под ветерком, кивая солнцу. Чуть ближе к концу пути березы исчезли, и стали попадаться низенькие белые кустики, белые уже оттого, что были осыпаны цветами. Довольные и счастливые, они были похожи на маленьких толстеньких невест. Камышовые болота уже без берез стали перемежаться с ковриками зеленой травы. Там обитала туча всякой живности, и иногда то там, то здесь вспархивали маленькие птички, напуганные далеко разносящимся рокотом приближающегося поезда. Чаще стали попадаться тополя, на которых по два, по три, а то и заполняя все свободное место, гнездились грачи. Много стало распаханных полей, разделенных полосами деревьев. Они порой занимали все пространство, от горизонта до горизонта, освещаемые столбами отвесных лучей, пробившихся сквозь облака. Один из дальних холмов, как жуками, был усеян то ли козами, то ли коровами. Кроваво-красное солнце в один из вечеров садилось за горизонт, разрезанное синими, подсвеченными снизу облаками. Они еще долго хранили его отблеск, как и голубые далекие холмы. Из-за тумана было сложно различить предметы ландшафта, видно было только как зажигались в раскиданных по огромному пространству домиках первые огни. И целая жизнь была в этих огнях. Целая жизнь неслась навстречу чему-то новому, приключениям и впечатлениям, громыхая колесами, и эхо разносилось по простору, между едва отличимыми от равнины темными холмами, вспугивая вылетевших на ночную охоту летучих мышей под всеобъемлющим небом с робкими вечерними звездами, похожими на отражение зажигавшихся в домиках огней.