Fucking never.

Бом. Бом. Бом. Маятником раскачивается камень, подвешанный за сотни тонких рыжих нитей. Когда-то они были медными, огненными, обжигающими. Но не теперь. Тусклые, цвета потухшего огня. Потухшего внутри Бадоу. И с каждым утром истирается и рвётся одна из них. И с каждым утром тускнеет зелёный глаз. И с каждым ёбаным утром всё сильней обрывается этот камень внутри. Однажды он просто рухнет и отдавит рыжему яйца. В тот день, когда до этой безмозглой башки наконец-то дойдёт: Хайне больше не вернётся. Кажется, курильщик пушек сходит с ума. В те моменты, когда всё тело бьёт в агонии, когда с глотки рвётся беспомощный хрип, рык, навзрыд. Когда ломается каждая кость и вены словно кипят. Это всё, что осталось у Нейлза. Боль, тоска, нервные ноздри, да вены-кратеры. Это всё, что осталось и к чёртовой матери не сдалось. Нужен только запах псины на подушке, вторая пара ботинок в коридоре, ещё одна куртка на вешалке. Он бы и рад был, чтобы синяки на руках были от побоев этой белобрысой скотины. Не нравится ему, блять, что накурено. Да засунь ты себе в жопу это "накурено"! Или можешь в тощую, подбитую жопу засунуть и членом своим пропихнуть. Как раньше. Натягивая рыжие патлы, рыча, как животное, чтобы пробирало насквозь, до самой печенки. Бадоу обнимает сам себя. Так любовно, одержимо, отчаянно. Сбитые ногти рвут кожу на лопатках. Такая сладкая, знакомая боль. Если закрыть зелёный глаз, то даже чувствуется это родное дыхание над ухом. Если сорвать к чертям собачьим повязку, то знакомый горячий, острый язык сразу ложится в пустую глазницу. - Ты был ненормальный, Хайне! Ты был больной, ёбаная ошибка природы! Ты был моим самым... - голос рвёт воздух, со свистом рассекает единственного собеседника в этой пустой квартире. Нет никакой куртки, похожей на решето, что висит на вешалке и сочится кровью. Нет стоптанных домашних тапочек (да их никогда и не было). Есть только карточка от метро на залитом дешёвым пойлом столе. Зажигалка и дурманящий дым, окутывающий кухню. Ещё горячая ложка и перетянутая рядом рука. Голое, сжавшееся тело на мокром кафеле ванной. Рыжий долбит. Нещадно долбит и пьёт в попытках смириться/забыться/успокоиться. - Я ненавижу тебя, ёбаный Хайне! Ты бросил меня, сука, подыхать здесь! - сколько уже Бадоу кричит никому? Сколько проклинает никого и разговаривает с никем? Неделю? Месяц? Полгода? Он сбился считать дни. Изорванный в порыве истерики календарь ему тоже больше ничем не поможет. Так же, как и героин. Как и сигареты, которые давно уже не помогают. Бадоу вскидывает руки к потолку, тянет их вверх и роняет на морду, размазывая сопли и кровь от уха до уха. В самых страшных кошмарах ему снятся эти пылающие, злые глаза, в которых вдоволь плещется ненависть. Презрение? Отвращение? И Рыжий сам всё испортил. И он бы рад всё вернуть. И рад бы хотя бы встать на ноги, надеть, наконец, трусы и хотя бы просто открыть окно, проветрить квартиру и себя. Но он боится. Боится выветрить запах из этой проклятой подушки. Воспоминания из этой тупорылой башки. Каждую ночь прокуренный наркоман бьётся в агонии. Знать бы только, что с Хайном всё в порядке. И только бы не знать, кого он сейчас ебёт, чью жопу имеет и прикрывает. А рыжий тут как-нибудь сам. Он как-нибудь потихоньку. Вот сейчас отойдёт, притихнет немного зверь, что жрёт его изнутри, и всё наладится. И Падре радостно встретит его в церкви. И старый фотоаппарат, как родной, словно ляжет в ладонь. Только каждый раз вспышками будет казаться, что это вовсе не он. Не шершавый пластик, а горячая плоть. А тело пронзает не холодная сталь, а острые клыки. И не кровь течёт из всех дыр в животе, не слёзы из одинокого глаза, а горячая сперма со вкусом Хайне. И не один сейчас он в этой холодной, затопленной ванной. Вот сейчас. Вот прямо сейчас этот белоснежный принц сукин сын придёт, закроет воду в кране и протянет свою крепкую руку. Бадоу - он же как маленький. Беспомощный, беззащитный ребёнок. Солёные текут по скулам. - Хааайнеее... - жалобный скулёж раздаётся в гулкой тишине внутри маленького героинового мира. Нет больше сил. Нет больше смысла. Не хлопнет входная дверь. И только бом... Бом... Бом.