***
Дворянин всегда просыпался рано. Он любил посидеть в кресле на террасе с бокалом вина, дыша затхлым сырым воздухом болот, читал Вороного курьера, в котором пишут лишь о низком урожае в Чейдинхоле, в Бруме и в столице, о новой картине некого художника, проданной по ранним меркам за бесценок, о высокой плотности каджитского населения Лейавина, об очередном открытии организации по борьбе со скумой в Бравиле. - Холодает. Не сидели бы Вы так долго на улице. Гудрун накинула плед на плечи человеку, что заменил ей отца, которого она никогда не знала. Дворянин слабо улыбнулся и благодарно сжал руку девушки на своём плече. - Присядь, дорогая. Я хочу с тобой поговорить. - Прошу Вас! Я не понимаю, как Вы можете сидеть и наслаждаться этим запахом! Пойдёмте поговорим внутри! - Ты уже тринадцать лет живёшь здесь и никак не можешь привыкнуть к болоту. Ну, думаю, будет тебе столько, сколько мне сейчас – ты начнёшь на это смотреть по-иному. Дворянин мягко усмехнулся, встал с кресла с предложением прогуляться и погладил по голове девушку. Он всегда так делал. Старик часто говорил: «У всего есть две стороны, даже у септима». Однажды он сказал, что только благодаря болотному воздуху, как он думал, смог пережить большинство своих современников. И в то же время болото – не самое комфортное жилище: всё из-за того же запаха, топи и нужды в поиске тропы. Сейчас они брели по одной из таких дорожек. Дворянин знает их шесть, а Гудрун пока запомнила лишь две. Если бы девушка не ненавидела запах болота так сильно, то непременно выбиралась чаще на прогулки. Всё-таки есть места красивые и живописные. Они проходили под сенью мангровых деревьев, замшелых дубов и сосен, на прохладном ветру шелестели камыши, и по воде шла рябь. Раннее утреннее солнце уже прорывалось сквозь крону деревьев. - Ты ведь тоже заметила, что люди очень изменились после этой войны? Гудрун нахмурилась. С ней можно было поговорить о «взрослых вещах» ещё в её пятнадцать. Она всегда чувствовала какие-то проблемы, которые не может объяснить, и пыталась поделиться с ним. - Кто же не заметит. Как Имперский город разграбили, так люди всячески пытаются везде свою долю оторвать. Все такими жадными стали. Закончится ли это хорошо? - Только Боги ответят тебе. Люди морально упали духом, и только Им известно, что это сулит. Возможно, нашему миру не хватает перерождения, ты так не думаешь? - Я не знаю, что ответить, - спустя хорошую минуту раздумий с сожалением сказала девушка. Она выглядела более чем озадаченной. Дворянин, остановившись под небольшим молодым дубком, улыбнулся. - Я тоже не знаю ответа. Но, когда это нужно будет, думаю, и я, и ты сможем ответить. - А с чего Вы вдруг спросили? – поинтересовалась Гудрун, когда они продолжили прогулку вглубь леса. - Я думаю сделать тебя своей наследницей. Но даже если твоя мама согласится выйти за меня, то появятся братья, сёстры, данмеры, босмеры и даже каджиты с аргонианами, которых я никогда не знал и в глаза не видел. И получится, что они обладают большим правом на наследство, чем моя падчерица. А я очень не хочу, чтобы этот дом достался какому-то проходимцу. Вот если бы твоя мама могла сюда переехать… - Она категорически не хочет. Наша деревушка слишком дорога ей, чтобы бросить всё. И меня пока обратно не зовёт, говорит: «Ещё лет пять тебе нечего здесь делать». - Ох эта твоя мама! Удивительная женщина, – усмехнулся дворянин, смотря на золотое утреннее небо, виднеющееся сквозь листву дубов. – Видать, в Скайриме всё ещё хуже, чем я думал, хотя война на те земли не пришла. В таком случае, есть ещё один вариант. И если ты не согласишься, то я более чем пойму. - Что это за вариант? - Если ты станешь моей женой, то никто посторонний не сможет претендовать на моё наследство. Само собой ни о каком супружеском долге и прочих прелестях брака и речи быть не может! Это будет брак лишь на бумагах. Сказать, что девушка была потрясена, значит, ничего не сказать. Всё звучало чересчур дико, но таков уж человек этот дворянин: он пойдёт на любой абсурд, лишь бы всё пошло по его замыслу, и вот в такие моменты спор с ним - пустое дело. Подозревать этого человека в извращённых вкусах тоже лишено смысла: девушка спокойно здесь живёт уже тринадцать лет. - Но что будут говорить? Что о Вас скажут? Это же опозорит Вас. - Наивное дитя! Есть старики старше нас, а находят влечение к девчушкам младше вас. В этом мире чего только не увидишь. От сплетен, конечно, не убежать, но я здесь, в болоте, а они там. Но если тебе неприятно, то, само собой разумеется, настаивать я не имею ни права, ни желания. Даже для меня это дикость. Что уже говорить о тебе. Но, я боюсь, это единственный выход. Только если твоя мама не приедет, и я не перепишу наследство на неё. - Да не приедет она. Моя мама – самая упёртая женщина во всём Тамриеле. Старик горько усмехнулся, предчувствуя, сколько от этой женщины придёт негодования в его сторону и сколько обвинений в заражении «болезнью богачества», как она любила называть на своём языке избалованность и странность вкусов среди аристократов. Все эти тринадцать лет, переписываясь, они поддерживали тёплые дружеские отношения. И дворянин открыл в этой женщине любовь к издёвке и чёрному юмору. - Думаю, тебе нужно время, чтобы подумать. - Не надо! Я согласна. Если Вам это не доставит неприятностей, то так тому и быть. На мою жизнь это мало чем повлияет. - Подожди! Это сейчас ты думаешь, что ничего не изменится. Всё-таки, подумай ещё… - Я все равно не изменю своего решения! Глаза восемнадцатилетней девушки были полны решимости и упёртости. Такие же глаза он когда-то увидел в скайримской деревушке у одной женщины, на чьи плечи взвалили целое поселение. Дворянин вздохнул: что за бешеные люди эти скайримские дети? Он ими искренне восхищается.***
Сидя на террасе с бокалом сурильского вина, что так любил дворянин, Гудрун перечитывала книги поместья. Вороного курьера до сих пор неинтересно читать, но старик всегда рассчитывал на нечто колоссальное, что может изменить нынешний чахлый мир. Его уже восемь лет как не стало, а мир всё такой же. Только женщина уже привыкла к болоту и перестала волноваться о мнении других людей за его пределами. Ей уже тридцать пять, а до сих пор выглядит на двадцать, что пугает истинных светских львиц и сердцеедок. В своеобразную отместку за её долгую молодость, они пустили слух о порочном смешении её человеческой крови с альтмерами, что грабили столицу Сиродила. Сама же Гудрун искренне смеялась с невежества глупых завистливых женщин, ведь она родилась за десять лет до этого в Скайриме, в глухой деревне, куда Альдмерский Доминион и клюва не совал. В эти моменты ей не хватало старика, с которым они девять лет высмеивали «простоволосие» современных аристократов, клевещущих на них. И именно старик научил её не обижаться на глупые слова, забиваясь в угол и думая о собственных недостатках. Он научил уважать себя, чтобы ты ни сделал. Началась зима. Но так лишь месяц назван зимним. Погода была всё ещё по-осеннему прохладной, дубы ещё в листве стояли, а болотная земля излучала тепло. Как же нордская кровь соскучилась по настоящему снегу! Как разум дочери соскучился по матери, которую не видела двадцать пять лет. От неё больше не приходили письма. Что-то тревожно извивалось в груди, а рука писала тысячи строк в неделю. И всякий раз ответа не было. Гудрун уже знала, что должна делать. В тот день солнце затмила луна, а со стороны самой высокой горы в Скайриме раздался звук, вселивший тревогу в сердца людей, о которой уже через час рутины они и позабыли. А зря...