Там, где цветут акации

Там, где цветут акации Мой маленький родной город, куда я вернулся после стольких лет, был всё таким же унылым и тихим, но до сих пор оставался любимым какой-то странной, необъяснимой любовью. Улицы не поменяли своё расположение, а я без труда ориентировался на них, исследуя тростью бугристый асфальт. Погода стояла пасмурная. Моросило. Поэтому людей на своём пути я не встречал, и лишь иногда до меня доносились приглушённые беседы продавцов из частных магазинов, вышедших на перекур. К одной из таких лавок я и направлялся. Это была пекарня приятеля моего отца, где сейчас занимался семейным делом его сын и друг моего детства Фреским. Придя на нужную улицу, я не почувствовал запаха свежего хлеба. И я даже подумал, не заблудился ли я, не забыл ли верной дороги, но рассохшаяся деревянная дверь, что истошно заскрипела под моей рукой, освежила в памяти яркие воспоминания. И я будто снова почувствовал себя маленьким мальчиком, сжимающим в потной ладошке несколько монет, чтобы купить свежих лепёшек. Но из помещения повеяло сыростью и мраком. Этот омерзительный запах за грудки вытащил меня из ностальгической щенячей радости. Где-то в области желудка зарождалась тревога. - Не верю своим глазам! - не успел я войти, как услышал чей-то прокуренный бас, и в тот же момент меня заключили в неуклюжие объятия. - Я тоже, - мрачно ответил я. Без сомнения, это был Фреским. Но вдруг меня постигло глубокое разочарование, будто я надеялся встретить всё того же мальчишку, которого знал в детстве. Болезненно худого, с кривыми узловатыми пальцами и ломающимся тонким голосом. Сейчас же Фреским больше напоминал ожиревшего от безделья быка. От него пахло куревом и потом. - Почему не пахнет хлебом? - я сразу перешёл к вопросу, который терзал меня всё больше и больше. - Ты не знаешь? Пекарню социальная служба закрыла. Из-за антисанитарии. - Фреским, наконец-то, ослабил хватку, и я чувствовал, как он разглядывал помятого меня. - А ты совсем не изменился! - И чем же сейчас ты здесь занимаешься? - спросил я, садясь на предложенный мне стул. Фреским шумно вздохнул. - Ремонтом обуви. Знаешь, прибыльное дельце. Обувь-то как хлеб. Всегда всем нужно починить чего... - голос его звучал приглушённо и неуверенно, но он продолжил, - ты помнишь моего двоюродного братца? Конечно, помнишь! - Щепку? Я с трудом вспомнил местного дурака по кличке Щепка. Прозвали его так за то, что однажды на лесопилке он обожрался опилок и чуть не помер, но местный ветеринар посоветовал пить побольше воды, и всё обошлось. С Щепкой я никогда не общался, не довелось. Но об его проделках был наслышан. - Да-да, Щепку. Он ведь работал со мной. Месил тесто. Много ли там ума надо? Так вот он однажды подскользнулся на закваске и треснулся мордой об стол. Вышиб все зубы к чертовой матери... Короче говоря, потом кто-то нашел пару зубов в булке, и поехало. Я понимающе кивнул, хотя не был уверен, что жест мой был замечен, потому что голос Фрескима исходил из дальнего угла помещения. Но это было и не так важно, потому что я больше соглашался с мыслью, что мне бы совсем не понравилось найти в булке хлеба чьи-то зубы. Даже если бы они принадлежали бедному Щепке. - И как его зубы сейчас? - вежливо поинтересовался я, не надеясь получить утешительного ответа. - Не знаю, он помер. - Как помер? - Он на рыбалку пошёл, а его поезд сбил. Дядька ему говорил, что рыбалка до хорошего не доведёт. Он же рыбу потом выбрасывал... - Фреским добавил к своим словам многозначительное мычание и вдруг вскрикнул: - А тебе обувь починить не надо? - Не надо! - с ужасом вырвалось у меня. - Тогда давай я тебе ботинки почищу! - с этими словами Фреским упал, как на последнем намазе, к моим ногам и начал шумно работать щеткой. У меня к горлу подкатил ком, и мне захотелось убраться куда подальше, пока и Фреским обо что-нибудь не вышиб себе зубы. Неловкость момента объяснить было трудно, и мне хотелось поднять друга детства за шкварник на ноги и дать пару оплеух с воплем: "что же ты делаешь со своей жизнью!". Или как следует дать ему по башке тростью, как в детстве я проделывал эту уморительную шутку, но сейчас мой дружеский жест был бы не понят и отвергнут. - Фреским, брат, скажи мне, а что стало с акациевой рощицей, где мы в детстве играли? Я еще могу туда попасть? Али сказал, что там собирались что-то строить. - О, брат. Там теперь торговый центр. Ну, ты в курсе, одежда, обувь... - последнее слово прозвучало особенно горько, и Фреским даже перестал возить пыльной щеткой по моим кроссовкам. - Сейчас проще купить что-то новое, чем чинить. Мы говорили ещё о каких-то глупостях, не столь важных. Неинтересных. И я не чувствовал более ничего ностальгического в общении со старым другом, разочаровавшись в собственных ожиданиях. Выпили кофе, покурили и распрощались. Прощался Фреским так же горячо и неловко, но веяло от него бесконечной тоской простого парня без будущего, что до старости лет будет чистить кому-нибудь ботинки. А когда-нибудь попадёт под поезд, отправившись на железнодорожный мост удить рыбу. Я шёл задумчиво по известным дорогам, куда меня влекло неясное чувство умиротворения. В акациевую рощу, где прошло всё моё детство. Там я первый раз пробовал курить, закапывал свои маленькие заначки и куда водил тихую слепую девочку еще по неясным тогда моему неразвитому детскому мозгу причинам. Там, где раньше была мягкая подстилка из прошлогодних листьев и молодой травы, сейчас лёг асфальт. Я спотыкался на поребриках, как раньше спотыкался о витиеватые корни кустарников. Стучал тростью об автомобили, как раньше, вытянув руки, налетал на заросли резко пахнущей акации, что всегда цвела в это время года. И тут я остановился, узнав то самое место. Своё место. И для меня стихли голоса людей вокруг и мерное гудение двигателей автомобилей, пропал запах гари и чьих-то духов. Всё преобразилось вокруг, и я будто снова стоял в своей рощице невысоких кустов с тонкими мелкими листьями, которые касались под порывами ветра моего лица и рук. И мне показалось, что пахнет акацией. Я снова вернулся домой. Апрель 2011