Dark and Light

- Знаете, кажется, я хочу обратно в школу, - однажды говорит Джон во время утренней прогулки по берегу бескрайнего моря LOLAR. Идет дождь – сильный, но теплый и ласковый, так что Джон и Джейд раздеты до трусов, а Дейвспрайт… Скажем так, ему и трусы-то не нужны. Джейд чуть сжимает их руки своими мокрыми ладошками и пинает пустой черепаший панцирь куда-то далеко в море. - Не-не-не, Джон Эгберт, не надо нам такой уличной магии, - тут же откликается Дейв(Джон не может думать о нем как-то иначе), и вновь замолкает. Джон уже знает, что задавать вопросы в такие моменты попросту бессмысленно, как бы ему этого не хотелось – чуть позже Дейв и сам все расскажет… если захочет, конечно, и он продолжает: - На самом деле, я все ждал, когда наконец вырасту и перейду в старшие классы. С каждым шагом ноги ноги слегка вязнут в мокром прибрежном песке, но набежавшая волна неизменно спешит освободить их из этого плена. Капли дождя крохотными ядерными бомбами падают на давно никем не потревоженный берег, оставляя за собой идеально круглые песочные кратеры. Джейд поворачивает голову и настораживает уши: - А как это вообще, учиться в школе? – интересуется она и поспешно добавляет: - Я же никогда в школе не была, у меня были только дедушкины книжки по математике и физике… Ну, и еще интернет. Много интернета. - Гогподи гоже, Джейд, ты настолько идеальна, что просто не имеешь права существовать, - говорит Дейв, и она хихикает, старательно произнося «хи-хи-хи», как будто читает текст из книги. Кому-нибудь другому это показалось бы издевкой; Джон же знает, что по-другому она просто не умеет, и, черт возьми, это просто убийственно мило звучит. - В школе классно, Джейд, серьезно. Там много народу, и можно найти себе друзей, а с ними и уроки уже не такие скучные становятся. Иногда, конечно, бывают всякие контрольные, тогда тяжко, мозгами надо шевелить, или подшутишь над кем-нибудь, а он возьмет и нажалуется, но вообще – мне и учителя нравились, и уроки, и все такое прочее. А еще у нас был свой ансамбль, и я там на пианино играл, тоже было просто офигенно!... Дейв отрицательно мотает головой, приобнимает Джейд за плечи и наклоняется к забавно торчащему уху: - Джейд, Джейд, Джейд, прием, найден сферический ботаник в вакууме! Обращаться с осторожностью, мой детектор лжи просто зашкаливает! Не верь ни единому его слову, все, что он говорит – голимые враки, уж поверь мне. Вранье это настолько голимое, что ему только на свалке и место, и то, даже бомжи побрезгуют. Школа – полное дерьмо, я тебя уверяю. * - Моя школа уж точно была полным дерьмом, - вдруг говорит Дейв и замолкает, собираясь с мыслями. Он не ждет ответа: они никогда не прерывают друг друга во время ночных посиделок в темноте, наполненной бормотанием двигателей корабля, далекими отголосками возни консортов и тихими бесстрастными голосами, что выдают свои самые сокровенные тайны одну за другой. Свет выключен, и пусть даже крылья и волосы Дейва мягко сияют желтым, этого недостаточно, чтобы разорвать тьму и позволить случайному удивленному взгляду или невольной гримасе слушателя нарушить вечерний ритуал. - Учителям было срать: они думали только о том, чтобы мы друг друга не поубивали, и даже это у них получалось хуево. Знаний, естественно, тоже давали хуй да нихуя. Вслушиваясь в полный горечи голос Дейва, Джон чувствует, как где-то глубоко в груди ворочается тяжелый ком вины – вины за то, что разбередил эти воспоминания, что заставил друга вновь переживать все это своей болтовней. Дейв такой умный – уж точно умнее самого Джона, и он достоин нормальной школы и нормальной жизни. Так хочется взять его с собой домой, жить вместе, ходить вместе в школу, дружить всегда-всегда-всегда, и чтобы Дейв никогда больше не говорил так – отрывисто, выплевывая слова, будто это какие-то отвратительные насекомые. - В первый день меня побили. Потом били постоянно, пока Бро не заметил синяки и не научил меня защищаться. По-моему, это было единственным, чему я вообще научился в школе, - светится Дейв неярко, но достаточно, чтобы по стенам и потолку плыли таинственные тени, сплетающиеся и переливающиеся при каждом его движении. По ночам все всегда выглядит по-другому, и даже сам Дейв неуловимо меняется, становясь чужим и немного пугающим. - И, наверное, слишком хорошо научился, потому что потом меня постоянно наказывали за «беспричинные драки». * Все вместе они развалились на огромном диване, который сварганили из двуспальной кровати Джейд и диванчика из гостиной Джона, и смотрят телевизор, который сварганили уже и не вспомнить из чего. «Чужой» все еще остается великолепным образцом своего жанра, но в этот раз фильм почему-то никак не может завладеть вниманием Джона. Дейв сидит на полу, пристроив голову на коленях Джейд, и чуть жмурится, когда она бездумно поглаживает мягкий пух воротника; его хвост подергивается и извивается в такт движениям девичьей ладошки, ни на секунду не прекращая движения. В такие моменты Джон чувствует себя немного… лишним. Он не знает и половины того, что произошло между ними: они никогда об этом не говорят, а сам Джон никогда и не спрашивает. Они оба спрайты – Джейд, по крайней мере, им когда-то была, - и они знают тысячи вещей об игре и вообще обо всем на свете, которые Джону уж точно никогда не понять. Они видят структуру игры, тот скелет из игрового кода, который лежит в основе всей их вселенной, видят друг друга как списки параметров и строки скриптов, и это, наверное, безумно тяжело. Может быть, они и хотели бы, чтобы он тоже увидел – но это физически невозможно, и Джону никогда не понять их. Он придвигается поближе к Джейд, и та обнимает его свободной рукой, позволяя прислониться к ее плечу. * - Я не рассказывала еще, как умер Дедуля? – тихо и грустно спрашивает Джейд, и ее голос под конец срывается на щенячье поскуливание. Она никогда не говорит так при свете дня, и Джона привычно охватывает жалость: у нее были свои собственные сто лет одиночества, и они с Дейвом должны провести с ней хотя бы еще столько же времени, чтобы хоть как-то компенсировать это. - Его застрелили. Раньше я не знала, как это случилось, а теперь… Теперь знаю. Я была совсем маленькая, играла с дедушкиными пистолетами и случайно нажала на курок, а это увидел Таврос и… не знаю, он как-то заставил Бека открыть портал, чтобы пуля не попала в меня. Вместо этого она попала в дедушку… но Таврос этого не хотел, это все случайно вышло, - спохватывается она, - Но дедуля… ох. У него были такие большие куклы, очень похожие на настоящих девушек, и в тот момент он как раз пил чай с одной из них, так что… Так что я подумала, что это сделала кукла. Я же думала, что они живые, дедуля всегда вел себя так, будто они живые. Мда. Если подумать, он вообще был немного ненормальным. Вот. На секунду ее голос обрывается, она сглатывает ком в горле и продолжает: - Звучит глупо, конечно, но… Я оставила эту куклу там. Она меня пугала, я не могла принести ее в дом. Просто не могла. И потом я смотрела на нее из окна, проверяла, там ли она еще, или ушла, чтобы убить еще и меня. А однажды мне было очень плохо, грустно и одиноко, и я… я ее убила, - она снова сглатывает и молчит чуть дольше. - Я схватила винтовку, прибежала туда и выстрелила ей в голову. А потом еще раз, и еще, - Джейд переворачивается на живот и с вздохом кладет подбородок на скрещенные руки, - И мне потом было так… так стыдно. Мне казалось, что я действительно кого-то убила. Я так испугалась, я думала, что кто-то мог меня увидеть, и выбросила ее с обрыва в море… - она говорит все тише и наконец замолкает совсем, тяжело дыша; Джон находит ладонью ее крепко стиснутый кулачок и сжимает его. - Пусть… пусть кто-нибудь еще продолжит. - Давай я, - вступает Дейв. – У меня в жизни был только один питомец. Некоторое время он молчит, но никто не торопит его. - Мне то ли восемь лет было, то ли девять. Это была золотая рыбка, я ее то ли в лотерее выиграл, то ли на ярмарке какой-то, не помню. Вроде как мы с классом куда-то поехали, и домой я уже вернулся с рыбкой. Я думал, Бро мне не разрешит ее оставить, но он откуда-то откопал аквариум, рыбку мы туда посадили и поставили у меня в комнате у окна, - он останавливается снова, и Джон следит за бликами света на потолке. Чем больше он узнает Дейва, тем острее понимает, как много неприятных, а порой и откровенно жутких воспоминаний скрывает его взъерошенная голова. Он снова чувствует бессознательное желание быть с ним рядом, защищая его хотя бы от тех монстров, что приходят к нему по ночам. - Каждый день перед сном я ее кормил, а потом… потом перестал. Не знаю, мне было интересно, что будет, если оставить ее на произвол судьбы. Бро ничего не замечал, а когда она подохла, и спрашивать не стал. По-моему, он вообще не заметил, что она пропала. И уж точно он не знал, что я ее специально уморил. Эти ночные исповеди приносят странное облегчение: рассказывать все эти вещи вот так, в молчаливую темноту, намного легче, чем носить их в себе. Больнее всего начать, но потом приходит спокойствие и легкость, и хочется чувствовать это снова и снова. Когда Дейв заканчивает историю, комнату накрывает тишина, которая держится уже слишком долго, прежде чем Джон наконец решается заговорить. - Я сейчас расскажу немного не такую историю, как вы двое, но все же… - мягко говорит он и ерзает на месте, устраиваясь поудобнее и складывая руки на груди, - В первом классе у нас в школе была девочка, которую никто не любил. Мне было все равно, а всем остальным – не очень. Она была очень тихая, с рыбьими глазами такими, и волосы у нее еще всегда были грязные. Все про нее говорили, что у нее перепонки на ногах, что она козявки ест, всякие такие гадости. В школу мы с ней на одном автобусе ездили, и иногда она садилась рядом со мной. Я был практически единственным, кто с ней разговаривал, наверное, и единственным другом. Она мне рассказывала, как они с отцом живут, что у них три собаки и кролик, и что летом они поедут на рыбалку на реку Скайкомиш… блин, и ведь помню же это все. С каждым новым словом стыд, вина и страх где-то глубоко внутри скручиваются во все более тугую спираль, и Джон резко выдыхает, пытаясь хоть как-то избавиться от этого жуткого чувства. Он никогда и никому об этом не рассказывал. Ему до сих пор хочется оборвать рассказ и сохранить эту тайну, и это глупо, потому что здесь нет ничего особенного, и здесь его никто и никогда не осудит. - Я тогда очень сильно увлекся шутками, но не понимал, что действительно смешно, а что – не очень, и совсем не понимал, чем шутка с подковыркой отличается от просто жестокой шутки. И вот однажды мы шли вместе из школы, и я сказал ей, что на самом деле я ей не друг и все это было шуткой. Мне казалось, что это будет очень смешно. А она… она вся прямо побелела и испугалась. Она сказала, что ее дядя работает в полиции, и он посадит меня в тюрьму за то, что я ей врал. Я подумал, что она говорит правду, мне же было всего шесть, я не знал, за что на самом деле в тюрьму сажают. Весь вечер я переживал, но даже бате не рассказал ничего, я боялся признаться, что натворил. Я помню, как вечером лежал в постели, рассматривал комнату и думал, что это последний раз, когда я все это вижу. Было просто ужасно. Джон потягивается, разминая затекшую спину, и перекатывается на живот. - Ну, утром за мной никто не пришел, а эта девочка ничего не говорила, и вообще все было так, как будто ничего не случилось. Мне… мне до сих пор трудно про это говорить. Я все еще… чувствую себя виноватым. Как только последнее слово тает в темноте, Джейд подползает к нему и обнимает за талию, а Дейв кладет голову на плечо. Джон поворачивается на бок, прижимая его к себе одной рукой, и Джейд прижимается еще ближе. Он чувствует ее теплое дыхание над ухом, слегка кивает, давая понять, что она на своем месте, и зарывается пальцами в перья единственного крыла. * Светлячки здесь заменяют солнце, и их мягкий золотистый блеск не исчезает ни на секунду, даже если специально нагнать грозовых туч и затмить ими небо. Джон проносится сквозь особо плотное облако, вылетая из него, как пробка из бутылки, и смех, плещущийся в легких, наконец вырывается наружу. Нет, сегодня он будет разгонять облака, чтобы увидеть свою планету во всей ее красоте с высоты птичьего полета. Незримое одеяло из светлячков под ним, окутывающее землю, слегка колышется от порывов ветра, как занавес огромного театра перед самым началом представления. Джейд стоит внизу, наблюдая за ними блестящим глазком камеры, и счастливо смеется, когда Джон наконец исхитряется ухватить Дейва за кончик хвоста, но тут же упускает его. Светлячки вдруг вспыхивают все разом, окрашивая полупрозрачный силуэт Дейва золотом, и он вдруг кажется Джону удивительно красивым на индиговом фоне ночного неба. Быстро кивнув ему, Джон свечкой взлетает вверх, пробивая слой облаков: одежда за секунду промокает насквозь. Обычно они не забираются так высоко, возбужденно объясняет он Джейд уже на земле, но в этот раз вышло явно намного дальше, чем раньше. Дейву наверняка понравилось бы остаться там подольше, ему вообще плевать на температуру окружающей среды, но Джон знает, что он не оставил бы друга в одиночестве, и тем более – не подвергнул бы его опасности. Еще Джон знает, что на самом деле еще очень многого не знает о Дейве – особенно этой версии Дейва. Этот Дейв очень спокойный, очень прямой и честный, но в нем постоянно сквозит какая-то потаенная грусть, и Джон не знает, что с ней делать. Иногда он замечает, что Дейв смотрит на него, и этот безнадежный взгляд человека, потерявшего все, что было ему дорого, царапает душу. Он не знает, как ему помочь, и все чаще зовет его в полет, потому что это хоть немного развеивает тоску в его глазах. Дейв накрывает его здоровым крылом, и Джон трется об него щекой, стирая крохотные капельки воды, оставшиеся после облака. Джейд тоже пробирается под крыло, небрежно повесив камеру на запястье и забыв выключить запись. Дейв слегка ерошит перья и шипит: это часть его птичьей натуры, но Джон никогда не может удержаться от смеха, когда это слышит. * - Мне нравятся парни, - признается Дейв той же ночью, и эта новость для Джона – как жестокий удар под дых. - И всегда нравились. Девушки тоже, конечно, но это-то ни для кого не секрет. Разум Джона мгновенно пустеет, и слова Дейва бьются в нем, как та самая рыбка, выброшенная из воды. Сама мысль о том, что Дейву тожет кто-то нравиться… какая-то чужая. Мысль о том, что Дейву нравятся девушки, не укладывается в голове. Мысль о том, что Дейву нравятся парни… просто взрывает мозг. Джон всегда думал, что когда-нибудь он сам полюбит какую-нибудь девушку и женится на ней. Может быть, когда он немного подрастет, то разберется во всех этих амурных делах получше, но все эти амурные дела никогда не касались его друзей. Будущее всегда казалось ему чем-то очень далеким и размытым, но сейчас оно само пришло и ждет разрешения войти. Сейчас оно зависит только от его, понимает Джон, и с языка само собой срывается: - А как ты узнал? Это нарушение всех мыслимых и немыслимых правил: сама темнота вокруг будто неодобрительно шевелится, и Джон поспешно захлопывает себе рот обоими руками. Ему жарко и стыдно, и комната неуловимо плывет перед глазами, придавая происходящему оттенок абсолютной нереальности. Дейв молчит целую минуту – минуту личного ада для Джона, - и наконец отвечает, позволяя тугому узлу волнения в груди чуть расслабиться. Впрочем, лишь для того, чтобы через пару секунд затянуться вновь еще туже: - Я… я просто всегда знал. Чувствовал. Некоторые люди всегда меня… ошеломляли, что ли. Про секс мне рассказали в восемь лет, и тут все сложилось, как будто я еще ничего не спрашивал, а мне уже ответили. Не то чтобы это теперь вообще имело значение, конечно. Спрайты… ну, спрайты не трахаются. Джон принимается перебирать свои собственные детские воспоминания, и не может найти ничего подобного. Он же был ребенком, а дети не думают о сексе в принципе! - Вот да, у меня было так же! Только я не знала, как назвать это чувство. Наверное, мальчики мне нравятся все-таки больше, но я даже не знаю. Может, это все и неважно? – задумчиво бормочет Джейд. - Я еще в шесть лет научилась мастурбировать, только я даже не знала, что это как-то по-особенному называется! Это для меня было просто развлечением, так, что-то между охотой и чтением. Наконец Джон вспоминает, как он сам узнал, что такое секс. Ему было одиннадцать, и на его парте в каком-то из классов кто-то написал это слово. Все, кто это видел, сразу делали большие глаза и уважительно кивали; Джон уважительно кивал в ответ и клялся себе как можно скорее узнать, что же это такое означает. Дома он посмотрел слово в словаре, и значение шокировало его. Он даже немного испугался: это было слово из мира взрослых, слово, которое он не должен был знать. Слово, о котором он знать никогда и не хотел. - У меня ничего подобного не было, - говорит он и морщится, понимая, как жалко это звучит, - Я никогда не чувствовал вот этих вещей, о которых вы говорите. Может, я просто еще… ну, не дорос? Вы уже такие взрослые, обо всем этом знаете уже так давно, а я просто никогда об этом не задумывался. - А как же Лив Тайлер? Она ведь тебе нравится, правда? – спрашивает Джейд, и Джон может представить, как она прижимает одно ухо и наклоняет голову в сторону, как любопытная собака. Еще он может представить, как сейчас горят его щеки, и порадоваться, что вокруг темно. - Она очень красивая! Но это… ну, это ко мне не относится, я не… не хочу что-то с ней делать или... это просто… - окончательно смутившись, он замолкает, и Дейв тут же пользуется возможностью: - Может, ты просто асексуал, бро? - Не знаю, - в конце концов выдавливает Джон после долгого, слишком долгого молчания, и сворачивается в клубок под рукой Джейд. Она успокаивающе ерошит его волосы, и Дейв накрывает всех троих крылом. * Когда у них наконец доходят руки алхимизировать новое пианино Джону и новую басуху Джейд, Дейв тут же появляется на горизонте с вертушками и парой усилителей. Они расставляют инструменты и начинают импровизировать; звучит ужасно, Джейд смеется и предлагает начать с другой ноты, и они пробуют снова. Джон говорит, что из Джейд с ее безумными аккордами вышла бы рок-звезда, она снова хихикает и дружески пихает его в бок. Никто из них никогда не играл в ансамбле, кроме Джона, да и тот знает лишь кое-что из оркестровой классики, так что джаз-бэнд из них выходит не лучший. Иногда Джон пытается писать музыку сам, и большая часть его экспериментов никогда не покидает пределов нотной бумаги. 'Showtime' – первая вещь, которую слушают другие люди, и ему немного страшно, ведь писать музыку для себя – это совсем не то, что играть ее для других. Нервный смех и возгласы «ой, лажа случилась» оглашают комнату еще очень долго, пока они учатся доверять друг другу и не нервничать. Когда же у них наконец начинает получаться, это чувствуется сразу: раз, два, три, арпеджио, немножко чумовых битов вместо метронома и, наконец, финальное фортепианное соло, которое ощущается почти как оргазм. Они повторяют мелодию еще долго, пока Джон не принимается со стоном хрустеть пальцами, а Дейв не начинает растирать затекшие на вертушках руки. Пока Джон быстро, чтобы не забыть, корябает ноты на собственной ладони, Джейд с наслаждением потягивается и остервенело чешет уши. - Кажется, нам понадобятся микрофоны, - наконец говорит Дейв. * - Я хочу, чтобы мой первый поцелуй был с кем-то из вас, - заявляет Джейд ночью, и она говорит это так просто и одновременно наивно, так по-Джейдовски, что Джон расплывается в широчайшей улыбке, но одновременно и ежится, как от порыва холодного ветра. - Но я не хочу выбирать, это будет нечестно, - добавляет она. - Значит, целуйся с Дейвом! Представляешь, как потом будешь всем рассказывать, что получила первый поцелуй от парня, который наполовину ворона? – пытается пошутить Джон, но тут же чувствует, что шутка не слишком удалась. Ладони почему-то вспотели, и он украдкой вытирает их о штаны. Странно все это, да и вообще, не слишком-то он уверен в своих чувствах по поводу поцелуев. - Хе-хе! – предвкушающе облизывается она и тянет руку через Джона, чтобы найти когтистую ладонь Дейва, - Не боись, не хочешь – не буду тебя целовать! Эй, Дейв, а ты целовался когда-нибудь? У тебя, наверное, это тоже впервые, угадала? - Я только с одним человеком целовался, но зато с ним – дофига раз, - Джейд с наигранным ужасом отдергивает руку и снова хихикает, - У меня в классе был парень, с которым мы вместе прогуливали уроки и целовались где-нибудь в подсобке. Не то чтобы я его прямо-таки особо любил, не знаю даже, что бы мы делали, если бы спалились, но заниматься этим продолжали. При этих словах у Джона встает ком в горле: неужели все это время другие ребята занимались… вот этим всем, а он вообще ничего не знал и не понимал? Такое чувство, как будто заглянул в портал в другой мир, мир странных существ, которые занимаются странными вещами. Странными – и страшными. Он не хочет это признавать, но он испуган. - Ну так что, - произносит Джейд, подбираясь к выключателю и щелкая кнопкой, - А со мной-то кто-нибудь целоваться собирается или как? Джон и Дейв щурятся от яркого света, и краем глаза Джон косится на сестру: на ней надеты только майка, трусики и огромные мешковатые шерстяные носки, которые собираются валиками у щиколоток и заставляют ее забавно подволакивать ноги при ходьбе. Ее волосы взъерошены и стоят копной, губы капризно выпячены вперед, и, гогподи, какая же она милая. Дейв со смехом выпутывается из спального мешка и тоже смотрит на Джейд снизу вверх. Он слегка улыбается уголком губ, и Джон готов смотреть на это вечно: на его изящный остроносый профиль, на тонкие, упрямо сжатые губы, на усталые морщинки в уголках глаз, которые видно, только если смотреть сбоку, заглядывая под очки. Джейд возвращается к своему спальнику и садится перед Дейвом, скрестив ноги. Джон все еще лежит на животе, подперев подбородок кулаком, и не может оторвать глаз от них обоих. Глубоко вздохнув, Джейд зачем-то зажмуривается, решительно хватает Дейва за плечи и прижимается своими губами к его; ресницы Дейва под очками чуть вздрагивают, он тоже закрывает глаза и чуть подается вперед. С исследовательским любопытством Джон наблюдает, не пытаясь прервать их. Наконец они отрываются друг от друга: Джейд раскраснелась и улыбается во весь рот, Дейв просто слегка кивает и чуть раздвигает губы. Для него это означает почти то же самое. Джон приподнимается с места, потягивается, и тоже улыбается: видеть их счастливыми – счастье и для него самого. - Я тебя люблю, Дейв! – просто говорит Джейд и оборачивается, чтобы посмотреть на Джона: - И тебя тоже люблю, Джон! Но если уж не хочешь целоваться, то я тебя и просто так люблю! - Я подумаю, - отшучивается Джон, и ему кажется, что еще счастливее быть просто невозможно. Когда Джейд бросается вперед и обнимает его, он понимает, что ошибался. * На день рождения Джона(и первую годовщину путешествия) они устраивают совершенно идиотскую вечеринку родом из глубокого детства и старых комедий: торт размерами чуть ли не с самого Джона, огромные рулоны сахарной ваты, гирлянды повсюду и приглушенный свет. Еще они находят старый коврик для DDR, Дейв приносит откуда-то микрофоны для караоке, а Джейд заставляет всех облачиться в вечерние костюмы, за созданием которых они провели чуть ли не весь вчерашний день: сама она затянута в корсетное бальное платье кислотно-зеленого цвета, Дейв из чистой иронии напялил белоснежный фрак, который странно топорщится вокруг прорезей для крыльев, ну а Джон остановился на несколько старомодном темно-синем смокинге с бабочкой. - Вы оба классно выглядите, - смущенно говорит Джон, и Джейд хозяйски кладет руку ему на плечо. Другой рукой она ловит за рукав проплывающего мимо с зажигалкой Дейва и притягивает его ближе; некоторое время они стоят втроем, обнявшись, а затем Дейв щекочет Джейд за ухом, она огрызается, отбирает у него зажигалку и подносит огонек к первой свече на торте. - Божечки-божечки, Дейв, извини, извини, я совсем забыла! – в ужасе восклицает она чуть позже, когда понимает, что Дейв физически неспособен играть в DDR. Дейв ухмыляется и вызывает ее на баттл: ее ноги против его рук. Джейд возбужденно гавкает, запрыгивает на коврик и приподнимает пышную юбку, показывая ярко-красные кеды под ней; Дейв садится около соседнего коврика, показушно разминает руки и Джон чуть не умирает от смеха, наблюдая, как он безупречно проходит одну песню за другой, а Джейд сердится все больше и с каждым разом ошибается все раньше. Наконец она сдается и плюхается на диван рядом с ним, тяжело дыша; юбка задралась чуть ли не до колен, обнажая покрытые темным пушком стройные ноги, и это становится финальным штрихом к ее прекрасному образу. Она стягивает перчатки и кидает их в Дейва – одна из них падает на пол где-то вовсе в стороне, другая повисает на крыле, и он аккуратно снимает ее двумя пальцами. Его губы подергиваются, тщательно скрывая улыбку, и Джон подается вперед, собираясь что-то сказать: - Все, Джон, я сдаюсь, иди теперь ты! – Джейд спихивает его с дивана на полуслове и с наслаждением вытягивает ноги. - Кого-то давно газетой не шлепали? – шуточно грозится Джон и бросается на нее сверху, отвоевывая свое место обратно; она не сдает позиций, Дейв пытается разнять их и диван превращается в веселую свалку. Через некоторое время они решают попеть в караоке. Джейд хватает микрофон первой и затягивает песенку из заставки Squiddles; вот тут-то Джон и понимает, что имелось в виду под выражением «любовь слепа», потому что голоса у нее нет от слова совсем. К счастью, заставка длится всего минуту, и следующую песню он выбирает уже сам. Когда на экране появляются первые строчки How Do I Live, он невольно ждет ехидных комментариев от Дейва, но тот лишь сдавленно хихикает. Джону уже приходилось петь перед аудиторией – когда-то он ходил в школьный хор, но голос сломался довольно быстро и продолжает ломаться и сейчас. Впрочем, здесь его все равно услышат только Дейв и Джейд. Джон произносит последнюю строчку, предательски сфальшивив в конце, но Джейд все равно аплодирует так, как будто он – ее любимый певец, дающий приватный концерт. Дейв выступает вперед, забирает у него микрофон и указывает на девушку: - Эта песня для тебя, детка. Он выбирает "(You Make Me Feel Like) A Natural Woman", и Джон громко и показушно ржет на всю комнату; Джейд поддерживает его неуверенным хихиканьем. - Что, то есть тебе косить под Лиэнн Раймс нормально, а мне под Арету Франклин – вообще никак? Это уже дискриминация, чувак, - успевает вставить Дейв во время прелюдии, прикрывает глаза и начинает петь. Первые же звуки его голоса заставляют слушателей замолчать в восхищении: негромкий и мягкий, с легкой хрипотцой как раз там, где это нужно больше всего, обволакивающий и пробирающий до костей… Голос просто прекрасен. - Дейв, пернатая ты жопа! Ты почему нам не рассказывал, что так круто поешь? – взвизгивает Джейд, едва он опускает микрофон. Он лишь пожимает плечами, заставляя ее запустить в него диванной подушкой. Этого ей кажется мало, и она продолжает тузить его уже другой подушкой с воплями «засранец!» при каждом ударе; Джон неудержимо ржет над всей этой сценой. - Ну ты вот не мог стать еще круче, ну просто не мог! – наконец гавкает она, и тут происходит невиданное: Дейв смеется, коротко и негромко, но явно искренне. Джон больше не может оставаться в стороне: он прыгает в гущу битвы, увлекая их обоих за собой на пол. * - Я об этом еще никогда ни с кем не разговаривал, - начинает Дейв, и его голос чуть дрожит; Джон никогда не слышал у него таких интонаций, и это его нервирует. - Когда… - он обрывается на полуслове, переводит дыхание и начинает снова. Он говорит с такой тихой обреченностью, что у Джона сжимается сердце. В его словах слышно «я-должен-это-сказать-даже-если-вы-меня-потом-убьете», и все, что Джон может сейчас сделать, чтобы помочь – это подползти ближе и положить голову ему на плечо, сплетая пальцы своей руки с его. - Когда я был маленький… то есть, лет пять, не знаю, может, меньше, помню я это лет с пяти… когда я смотрел всякие передачи… про криминал там, про пытки, там, где людей… связывали, резали, такие вещи… Меня… меня это заводило. О-очень сильно, пусть я и мелкий был. Я сам потом пытался… пытался повторять это, с игрушками, с куклами… Я их связывал и это было так классно, - ладонь Дейва ощутимо вздрагивает и сжимается до боли, - И… и я всегда такой был, и до сих пор есть. Это мой… мой самый большой секрет. Мне нравится боль. О-очень. Я потому и… потому и дрался, что хотел почувствовать это, и мне нравились… раны, бинты, все такое. Джон вспоминает прошедший год, и в его мозгу вспышками всплывают десятки, сотни раз, когда они с Джейд меняли Дейву бинты: осторожно разматывали их, очищали рану, накладывали свежую повязку… Его бросает в жар: это не стыд, не отвращение, но лишь бесконечное желание помочь, защитить и любить, столь сильное, что от него перехватывает дыхание. Он сдерживает себя и ограничивается объятием, но пытается вложить в него все, что сейчас чувствует. - Это не сексуальное все-таки, это… знаете, это очень… правильно, что ли. Как будто я… становлюсь нормальным, понимаете. Как в игре, когда сдаешь квест, восклицательный знак висит над головой, и… - Дейву перехватывает горло, он кашляет и замолкает окончательно. - Кажется, я вас обоих люблю, - дрожащим голосом признается Джон через несколько секунд, - и совсем не знаю, что мне с этим делать. - И я, - мурлычет Джейд откуда-то снизу. - Есть такое, - хрипло соглашается Дейв. * Дейву снова пора менять бинты. По всему видно, что он выздоравливает – пусть медленно, пусть тяжело, но, по крайней мере, крови на бинтах намного меньше, чем раньше, они не пропитываются насквозь, и менять их теперь нужно раз в неделю, а то и реже. Просыпается Джон в этот день от какого-то странного предчувствия – он не может сказать, хорошее оно или плохое, оно просто есть. Некоторое время он лежит в постели, лениво размышляя о том о сем, но мысли неизменно возвращаются к тому, что они должны сегодня сделать. Когда неясный зуд в мозгу становится невозможно терпеть, он наконец вскакивает с постели и отправляется в душ. Чуть позже в ванной появляется Джейд с охапкой свежих бинтов, а за ней осторожно вплывает Дейв. Воздух в комнате горячий и влажный после утренней помывки; наверное, стоит все же проветрить, думает Джон и проводит ладонью по лицу, собирая капельки воды, тут же оседающие вновь. Чуть дрожащей рукой он тянется к Дейву, распуская узел, который удерживает бинты на месте, не давая им сползать вниз. Джейд делает то же самое с обломком крыла, и Дейв поднимает руки, чтобы им было удобнее разматывать повязку. Когда Джон добирается до последнего слоя, он смачивает присохшую ткань водой, но Дейв все равно дергается от боли и сдавленно шипит, когда бинт отрывается от раны окончательно. Теперь Джон видит многое, очень многое из того, что ранее не замечал в поведении Дейва. То, как его обычно спокойное дыхание прервалось на секунду, когда он впервые прикоснулся к бинтам; то, как он тяжело дышит сейчас, сжав зубы и делая короткие быстрые вдохи; то, как его ресницы подрагивают в такт размеренному тиканью сердца. Джон чувствует, что снова краснеет, и спешит сконцентрироваться на пропитанном дезинфектором тампоне в руках. Он бережно прикасается им к верхней части раны, и Дейв снова шипит; его дыхание ускоряется и становится еще более прерывистым, когда Джон начинает промокать скопившуюся кровь. Он начал со спины, и сейчас может видеть Джейд, сосредоточенно повторяющую его действия на крыле. Она тоже раскраснелась, а когда они на секунду встречаются глазами, она нервно улыбается и отводит взгляд. Она тоже это заметила, понимает Джон и краснеет еще больше. Как только они затягивают последний узел на новой повязке, Джейд припирает Дейва к стене, затылком к зеркалу, и небрежно, по-хозяйски проводит руками по всему его телу, зарываясь пальцами в его волосы и целуя – зло, жадно, закусывая губы и взрыкивая. Дейв чуть медлит, но затем и сам поднимает руки, чтобы схватить ее за талию, притягивая к себе так близко, как только возможно. При одном взгляде на них сердце Джона начинает тяжело бухать в груди, и прежде чем он может сообразить, что происходит, он оказывается на краю ванны, рядом с ними, и тянется почесать Джейд за ухом. Они отрываются друг от друга и невидяще смотрят куда-то сквозь него полузакрытыми глазами, тяжело дыша; Джон решительно облизывается, наклоняется вперед и ловит мягкие губы Дейва своими. Он выгибается и постанывает, все еще прижатый к стене телом Джейд, и одной рукой обхватывает Джона за шею, глубоко вонзая когти в кожу. Он чуть сладковатый на вкус, горячий и такой мягкий, что совсем не хочется отрываться; только когда не дышать становится совсем трудно, Джон разрывает поцелуй и прижимается к его щеке. Его рука все еще на шее, и тиканье его пульса сводит Джона с ума. - Бля, - выдыхает Джейд в другое ухо, и Джон отрывается от Дейва, чтобы посмотреть на нее. Она раскраснелась и тяжело дышит, ее губы соблазнительно приоткрыты и Джон тянется вперед, чтобы поцеловать и ее. Она тихонько хихикает прямо ему в рот, и он тоже не может удержаться от смеха. * Когда-нибудь через год, полтора, а может, и все два они втроем вернутся обратно на корабль с LOFAF, LOWAS, или LOLAR, включат свет и плюхнутся на огромную трехспальную кровать, которую наконец нашли время салхимизировать. Дейв вытянется во всю длину, лежа на животе, и они будут гладить и разбирать его перья, начиная с больших маховых на здоровом крыле. Когда они дойдут до мелких перышек воротника, Дейв перевернется на спину, притянет к себе Джейд и поцелует ее – медленно и со вкусом, то осыпая быстрыми касаниями губ ее щеки, то надолго замирая с полузакрытыми от наслаждения глазами. Через некоторое время ей это надоест: одним текучим движением она вывернется из майки и лично положит его ладони на свою грудь. Она к тому времени уже давно решит, что внутрь себя ничего пихать не будет, и Джон согласится с ней; Дейву, кажется, будет все равно. Джон устроит ее голову у себя на коленях, гладя мягкие длинные волосы и иногда склоняясь, чтобы сорвать мимолетный поцелуй с ее стонущих и молящих губ, а Дейв поднимет юбку, полюбуется простыми хлопковыми трусиками, попробует их на ощупь пальцами и одним рывком стянет их, чтобы припасть языком к клитору. Когда у нее не останется сил даже стонать, Дейв поднимется выше, переключив внимание на соски, а она обхватит его ногами и будет тереться, медленно и мягко. Потом Дейв поднимет голову, гладя на Джона своим обычным серьезным взглядом, и тот осыпет его лицо быстрыми нежными поцелуями, чтобы разгладить морщинки в уголках его глаз. В этот момент Джейд рассмеется и выгнется, сжимая плечи Дейва до синяков и потираясь об него в последний раз, прежде чем обрушиться обратно на постель бессильным комком сплошного экстаза. Они оба вытянутся на смятой простыне возле нее, остужая разгоряченную кожу новыми поцелуями; может быть, Дейв вновь потянется к ее груди, но при первом же прикосновении к еще напряженным соскам она взвизгнет и шлепнет его по руке, наказывая за излишнее рвение. Чуть позже настанет очередь Дейва: он вновь вытянется в струнку, без единого движения или звука позволяя Джону и Джейд завязать ему глаза и связать руки за спиной. Не просто связать, но опутать все его тело хитрой сетью узлов и веревок – к этому времени они станут поистине мастерами в этом деле, придумают способ связать крыло и способ скрутить хвост, но и пальцем не тронут все еще заживающий обломок другого крыла. Дейв будет стонать, выгибаться и изворачиваться, и в конце концов он запрокинет голову с тихим шипением, извиваясь и дрожа всем телом от причудливой смеси боли и удовольствия. Джон и Джейд не будут мешать ему в этот момент, занявшись друг другом: Джон будет гладить ее по спине, прослеживая выступающие позвонки и в миллионный раз пересчитывая их, а Джейд будет целовать его шею и плечи, улыбаясь и бормоча что-то ласковое, не замолкая ни на секунду. Когда Дейв затихнет, в последний раз простонав неразборчивое ругательство, и перекатится на живот, Джейд повернется к нему и хищно оскалится, наматывая на палец кончик веревки и затягивая узлы еще сильнее, чтобы заставить его стонать снова. Она заговорит с ним, спросит, чего он хочет, начнет дразнить и злить его – но и пальцем не коснется веревок, когда он будет умолять развязать его хриплым голосом, полным сладкой муки. Она оставит длинные царапины на его голой спине, возможно, выдернет пару перьев и все это время он будет упрашивать ее – упрашивать если не прекратить, то хотя бы не останавливаться. В конце концов она переломит его через колено, все еще обнаженная и удивительно прекрасная, и отшлепает – звонко, с оттяжкой, ругаясь такими словами, которых и сам Дейв раньше никогда не слышал, и он будет извиваться и всхлипывать под ее опытной рукой, пока наконец не закричит своим глубоким и мягким голосом, переходящим в хриплое карканье, и не обмякнет окончательно. Когда Джейд наконец насытится его мучениями, придет время Джона – время утешать. Он нежно проведет руками по всему его телу, разомнет затекшие под веревками мышцы, зашепчет тихие и ласковые слова, поглаживая горящую от ударов кожу, и Дейв сдастся, сжавшись в один болезненный комок вокруг Джона, подставляя шею под его любящие пальцы, по-птичьи попискивая и крупно дрожа. Когда же они развяжут его, он едва сможет двигаться, опустошенный и измочаленный, и тот, кто развяжет повязку на глазах, не глядя отбросит ее в сторону, будто не заметив, насколько она мокрая изнутри. Иногда на этом все закончится; иногда Джону тоже захочется кончить, иногда ему хватит и чужого удовольствия. Ему вряд ли захочется раздеваться, и чужие прикосновения будут ему только мешать. Впрочем, они сделают все, что в их силах, чтобы помочь ему, медленно целуя и обнимая его, пока он устраивается поудобнее, расстегивает штаны и запускает туда руку. Но все это будет потом. Еще слишком много тайн остались нерассказанными, и ночная тьма ждет момента, чтобы поглотить их, как и всегда.