А нарисуй меня!

- А нарисуй меня, как тех француженок! Редко какие обстоятельства могли бы поставить Виктора фон Дума в тупик, но здесь он, откровенно говоря, растерялся. Хотя, это же Локи. Уж он-то умел удивлять. Обнажённый трикстер раскинулся на постели, не очень старательно имитируя соблазнительную позу и явно подразумевая под всей ситуацией некий юмор, который Думу, впрочем, был непонятен, вероятно, из-за своей необычайной тонкости. - Локи, ты пьян? Какие француженки? Лафейсон усмехнулся, желая выглядеть умудрённым и пояснил. - Из «Титаника»! – Легче не стало. Дум предполагал, что на Титанике было множество барышень из Франции, но чем они таким особенным отличались, что можно было нарисовать нечто похожее лишь по одному определению, он не знал. Конечно, Доктор Дум просто обязан был знать всё, но это же совсем не та зона… - Мне не интересен Титаник и всё, что с ним связано. Я занят. – Конечно, Виктор лгал. Все Латверийские дела сейчас лежали на думботах и немногочисленных живых прислужниках, а планы по порабощению более обширных земель пока были в подвешенном состоянии, ибо в Думштадте гостил некий рогатый бог. Так что они-то, планы, конечно, обсуждались, но, как и сегодня, плавно переходили на дела житейские, вкусный завтрак-обед-ужин с лучшим вином двадцатилетней выдержки и взаимно приятные беседы, заканчивающиеся, обычно, в обширных покоях монарха. Конечно, не стоит думать, что это времяпрепровождение носило исключительно праздный характер. Оно, конечно, носило, но думать об этом всё равно не стоит. Мы, всё-таки, в Латверии. - Тогда просто нарисуй меня! – Не унимался трикстер и по опыту общения, Дум понимал, что придётся постараться, чтобы отделаться от ненужной задачи. Ненужной и бесполезной. Совсем. И что значит это «просто»!? Как будто Виктор не способен изобразить этих самых француженок, что за вздор! Или даже написать Локи француженкой, как бы глупо это не казалось… Надо сказать, что монарх рисовал довольно часто, хотя обыкновенней всего останавливался на сиюминутных набросках, реже переходя к более-менее осмысленных эскизам и уж совсем по особым случаям – к серьёзным работам. Он не собирался начинать дела без намерения закончить, а с учётом того, что искусство было материей куда более капризной и непостоянной, нежели наука, то Виктор нередко специально одёргивал себя. Вот ещё, тратить время на заведомо бессмысленное предприятие! Собственные механизмы он мог довести до совершенства, заклинания были покорны воле венценосного волшебника, но вот достичь идеала в живописном или графическом полотне – вот это была мука! Всегда-всегда оставалась какая-то деталь, которая не устраивала Дума, было нечто на грани восприятия, что выводило его из себя, заставляя ненавидеть искусство в принципе, а правила построения, цвето-тональных контрастов, перспективы, композиции и прочего в частности. Стоит сказать, что любая художественная галерея мира заплатила бы любые деньги за хотя бы одну, самую маленькую и не притязательную работу Виктора фон Дума, коллекционеры выстроились в очередь, а высокие критики позабыли бы все слова и звуки, издавая лишь слабые восхищённые вздохи. Искусство монарха Латверии находилось на недостижимой для простых смертных высоте, как и прочие его неисчислимые таланты, однако самому фон Думу этого казалось мало. И вот тут ему бросали вызов какие-то француженки. Никто ничего, конечно, не бросал и даже затейник всего этого – бог Локи – был совершенно не в курсе мгновенно промелькнувшей в голове своего «союзника» цепочки мыслей и ассоциаций. Поэтому он и, проявив крайне необыкновенную для себя наивность, но обычную игривость бросил вслух: - А давай посмотрим «Титаник», вдруг ты вдохновишься? Редко какие обстоятельства могли поставить бога огня в тупик, но в этом случае, он, всё же, не смотря на многолетний опыт общения с людьми в целом и Доктором Думом в частности, немного растерялся. Лёжа на удобной, жёсткой ровно настолько, насколько нужно, постели в такой, казалось, уютной и совершенно не располагающей к каким-либо лишним телодвижениями, спальне монарха он и предположить не мог, что буквально через два часа будет спускаться в магической сфере на дно океана, чтобы посмотреть на Титаник. Вдохновляться. Впрочем, весь запас недальновидности Локи истратил в предыдущей реплике, поэтому фраза «я не это имел ввиду» так и не была им произнесена, потонув в тёмных и холодных водах. Разбитая и сломленная об цельнометаллический айсберг в зелёном капюшоне. И тем не менее, если бы вам когда-нибудь удалось спуститься к огромной туше протараненного гиганта, заросшей, потерявший всякий лоск и новизну, находясь при этом в прозрачной светящейся сфере с внутренним климатом северо-итальянской весны, разве не испытали бы вы нечто похожее на восторг? Непроглядная чернота везде, куда не доходит магический свет, тишина и ощущение бесконечности. Если и есть что-то, что могло быть также прекрасно, как открытый космос, то это точно и наверняка глубины океанов. Сфера проползала вдоль строгих линий старого корабля, выхватывая своим светом редкие детали. Дум молчал, погружённый в свои мысли, возможно, более глубоко, нежели в толщу вод. Локи не спешил его оттуда вытаскивать, его внимание было рассеянно в совершенно иной плоскости. Оба как-то даже и не задумывались уже над тем, зачем они сюда приплыли и кому это, собственно, более всего надо. Если бы к этой паре можно было примерить обычные человеческие критерии оценок эмоционального состояния, то стоило бы сказать, что Дум и Локи откровенно наслаждались самим моментом, весенним климатом внутри сферы и друг другом. Но примерить было нельзя, как и сказать наверняка, наслаждался ли кто-то из них вообще хоть чем-то. Потратив на осмотр Титаника более чем три часа, соратники вернулись в Латверию, которая надеялась встретить это утро без внимания своего тираничного правителя и его сверхъестественного гостя. И это был тот самый редкий случай, когда надежды страны оправдались. Всё, что после возвращения занимало мысли диктатора это живописная композиция, полная чего-то итальянского, глубинно-холодного и одновременно очень тёплого, но с солёным привкусом, нечто, что ещё предстояло создать и что Дум, вопреки обыкновению не оставит на этапе примерного эскиза. Да, монарх Латверии определённо испытывал вдохновение. Отодвинув все второстепенные задачи, он принялся за работу, составляя нужные краски, конечно же, по своим личным схемам. Не выцветающие и может быть даже вечные, составы самых чистых и богатых оттенков, за которые любой настоящий живописец продал бы половину души как минимум, выходили из-под рук Виктора и, в большинстве своём отправлялись на помойку, не устроив своего придирчивого создателя. Из четырёх сотен лишь пятнадцать готовых красителей прошли отбор. Холсты из самых лучших материалов, которые только можно было бы найти в Латверии и Мире, растворители, лаки, кисти и много ещё чего – всё это Дум создавал сам, частично отдав ботам, не доверяя кому бы то ни было живому столь деликатного, по его мнению, дела. Попутно он, конечно же, занимался эскизами, пересматривая идею и композицию так и эдак, то отказываясь от чего-то, то возвращая его же и по нескольку раз, изменяя соотношения масс, величин, цветов и прочего. Слуги и немногочисленные живые приспешники ходили даже не на цыпочках, а едва касаясь полов: в те несколько дней, что Доктор Дум подготавливался к основной работе, латверийцы почти научились бесшумному полёту, ещё неделя и все без исключения смогли бы оборачиваться невидимками. Так ничто не отвлекало монарха от благородного искусства. Даже Локи. Честно-честно. Последнему от этого факта даже было немного обидно. Он ходил неприкаянной тенью и откровенно скучал, ему, конечно, льстил такой серьёзный подход к мимолётной просьбе, но гораздо больше ему бы понравилось простое и привычное внимание в виде совместного ужина, плавно переходящего в не менее совместный сон. Точнее, совсем не сон, но вот он бы ему тоже очень понравился. В сердцах трикстер даже собирался взять и уехать на историческую родину или вовсе в отпуск в более тёплые страны, но всё равно оставался. Всё-таки, асгардцу хотелось увидеть законченную картину, хотя это, пожалуй, было очень сложной задачей. Хотя бы потому, что, как уже упоминалось, Дум почти никогда не видел в своих работах этой самой завершённости. Он исправлял и переделывал всё, что только можно и всё равно не мог достичь желаемого и преодолеть собственные границы идеальности. День за днём венценосный маг добавлял новые детали, исправлял оттенки и тональности, бросал ко всем чертям свой труд и снова к нему возвращался. Вдохновение по капле заканчивалось, и Дум всё чаще думал над причинами своих совершенно неконструктивных действий в сторону высоких искусств. Он сам не понимал, зачем вообще мучается и теряет время, почему так нужно написать именно Локи и причём тут француженки с Титаника. Он просто шёл на принцип. Виктор отслеживал глазами деликатнейшие растяжки цвета, тонкие игры светов и теней, изящество линий божественной фигуры и совершенно не понимал, что же тут не так, кроме, собственно, мотивации. - Эх, трикстер… - почти шёпотом вздыхал Дум, осознавая не столько умом, сколько сердцем, что «не так» было всё, кроме той самой мотивации. Он начинал заново, как только всходило солнце, давая более-менее приемлемое освещение. У мастера была мысль создать качественный имитатор солнечного света, но это бы отвлекало от основной задачи, поэтому, пока естественное освещение при работе его не устраивало, Виктор просто всматривался в своё творение, желая найти там что-то ещё, какой-то очередной изъян, подлежащий уничтожению. Он всегда находил. В этот раз их было целых два, но второй находился вне полотна, стоя над душой и внося дисгармонию в привычный процесс творчества. Шла ночь и писать было нельзя и невозможно. Локи же и не думал уходить, даже когда тяжёлый взгляд монарха переместился с картины на него самого. Намёки ниспадали с северянина не хуже лучшего китайского шёлка, но с места он не уходил, смотря в одном направлении, только лишь на полное цвета полотно. Лафейсон не был ни сосредоточен, ни рассеян, но взгляд его одновременно окутывал всю картину и все её многочисленные детали. Локи молчал и смотрел, не выдавая своего отношения даже дыханием, отчего Виктор раздражался всё больше. Если бы речь шла о любом другом художнике, то это можно было бы назвать волнением, но речь не идёт. Мы же всё ещё в Латверии. Поэтому скажем, что Дум был просто раздражён. - Что тебе надо, Локи? Трикстер словно бы резко выпал из флёра сна, во всяком случае, он очень убедительно удивился, заозиравшись, как будто не понимал, что тут делает. Он снова взглянул на картину, испытывая терпение её творца. - Красиво. – Бог выдохнул слово легко, как обычно делает ветер, стараясь уложить снежинки ровно вдоль тротуара. Он вздыхает, потому что не получается, так же как у Локи не получилось бы сказать всего того, что он хотел бы, как в силу его личной привычки недоговаривать, так и потому, что такие вещи обычно не облекают в приземлённые и скупые формы каких бы то ни было слов. Виктор хмыкнул, не то презрительно, не то довольно. Конечно красиво, кто бы ещё посмел в этом сомневаться. И если в мозгу диктатора и промелькнула мысль о том, что столь скупая и сомнительная похвала не стоит и нитки из холста самой работы, то где-то под рёбрами, проводами, схемами и прочным металлом родилось какое-то нехарактерное спокойствие. Потому что действительно такого «красиво» – вполне достаточно, но не для оценки произведения искусства, а для его завершения. Виктор передал роботам приказ об уборке рабочего места и переноса картины в галерею, более он не собирался прикасаться к полотну. Довольно. - Красиво… - повторил заворожённый бог, кода в мастерской не осталось и следа живописной деятельности. Локи простоял всё это время на одном месте думая о чём-то о своём, а если точнее, о Викторе. Множество поклонников и фанатиков приносили в жертву богам свои творения, из века в век цена и образ менялись от простого пшена до родных детей, их вера была искренна и чиста, а помыслы шептали о лучшем. Это, безусловно, были ценные жертвы, но как же, как же восхитительно было получить дар от того, кто не является ни верующим, ни подданным, о нет, даже не фанатиком! Понимал ли Дум, что он сделал для бога? Осознавал ли насколько точно передал своё отношение? И знал ли о том, насколько полно божество ощущает через жертву помыслы дарителя? Конечно нет, более того, даже дарителем Дум себя не считал, вот ещё и даже если в его восприятии и ощущалась нить некого ритуала, то он не обращал на неё должного внимания. И, тем не менее, всё в той же спальне на постели жёсткой именно в той приятной для обоих степени в которой нужно, Виктор чуть более свободно позволяет Локи пресекать границу личного пространства. Разница между «до» и «после» едва ощутима, но, тем не менее, она есть. Сухие горячие ладони деликатно, но настойчиво находят крепления брони, Локи дышит глубоко и часто, распространяя жар и холод одновременно. Его двойственная стихийная натура не может просто застыть в одном положении, ей нужно постоянное движение, изменение. Самым обидным было бы наткнутся на думбота, но нет, такие секреты Локи раскрывал на раз. Его Виктор правильный, под этой сталью есть сильное тело с испещрённой шрамами кожей, слабо-чувствительной, но лично для трикстера удивительно манящей. Прикоснутся, попробовать может быть даже укусить, если почувствуешь одобрение… Локи не скупится на ласку, он знает что и как нужно делать, чтобы монарх заинтересовался и даже соответствующе ответил. Дум всегда брал всё, что хотел, а задача Локи как раз была в том, чтобы здесь и сейчас его Виктор хотел больше, чем что бы то ни было ещё, будь то чужое тело, магические знания или власть над миром. И бог умел добивается своего. Выгибаясь под сильными руками, подставляя шею под агрессивные поцелуи, произнося его имя таким особым образом, чтобы звук срезонировал даже в самых глубинах распроданной души. Так удобно сладко тянуть первую часть на вдохе и почти мурчать вторую, на выдохе, подстраиваясь под резко взятый ритм. Дум никогда не произносит «Ло» или «ки» как-то по-особому, ничуть не выделяя имени Лафейсона среди сотен тысяч других имён. Но как же вкусно он шипит это будоражащее «трикстер» с каким загадочным отсутствием всякого почтения говорит это своё «бог», сознательно опуская «мой». В этом танце имён, не-имён, тел и стихий, божество и человек почти встречают утро, впрочем, быстро скрытое тяжёлыми шторами, заглотившими всякий свет лишь по велению полу-мысли своего хозяина. Очень уж Локи резко завозился на его плече из-за какого-то противного золотистого луча. - Хм, без твоего желания в Латверии и солнце не встаёт? – трикстер улыбался чуть сонно и определённо довольно. Виктор не отвечал, да и сна у него не было ни в одном глазу. Раньше он никогда не засыпал при Локи, и это было взаимно. У доверия были очень чёткие границы. И в эти дни по ним явно кто-то изрядно потоптался. Виктор, было, хотел подумать на тех самых француженок, но томно потягивающийся бог требовал внимания и убивал всякое желание думать о каком-то там Титанике, айсбергах и Италии. В конце концов, мы же в Латверии, так что никакие французские девушки тут совершенно не при чём.