Условие сделки

Тёмный маг и светлая королева эльфов. Роскошная, пусть и неубранная спальня на втором этаже его замка. Кровать с балдахином, на которой лежат оба — совершенно обнажённые, нетерпеливые, может быть, даже немного взволнованные. Но то, что происходит сейчас между ними, не имеет ничего общего с любовью. У Тёмного мага золотистая, тёплая кожа, на ощупь кажется, что она покрыта какими-то узорами. Будто парчовая. Его волосы, жёсткие, лохматые, проволочные, сплетаются с расплавленной медью волос Евы. Его язык проникает в рот королевы, губы прижаты к её губам, глаза блестят лягушачьим холодным блеском. Ева смотрит куда-то мимо его страшного, мерзкого лица, в потолок с непонятным рисунком. У эльфов прекрасное зрение, но сейчас Ева почти ничего не различает, и не потому, что темно и в глазах застывают слёзы. Она просто не хочет потом ничего помнить. Лучший способ — сделать вид, что всё это сон. И большой золотистый член, который, прорвав защиту, двигается в её теле — это тоже сон, как и боль, прокушенная до крови губа, ненависть к самой себе. Бессильная ненависть. И чем больше накатывает омерзение, тем слаще ему поддаваться. Словно протестуешь против кого-то. Или чего-то. Когда Тёмный маг вылизывает своим гибким языком плечо Евы, эльфийская королева представляет себе лица членов Высшего Совета. Какой ужас, какой позор, что светлейшая выгибается под мужчиной, один вид которого способен вызвать тошноту у благообразных советников! Они ведь так прекрасны. Так безупречны и совершенны. А у Румпельштильцхена из перекошенного рта видны чёрные и жёлтые зубы, кривые, будто кое-как посаженные чьей-то рукой для забавы. Ева беззвучно смеётся, запрокинув голову. Ох, она ведь недавно хотела покончить с собой, но так и не сделала этого. Лучше так. Ворваться в Тёмный Замок, сказать: «Я согласна на твоё условие, чтобы ты не трогал эльфов и фей», а потом оказаться в спальне, собственными руками снимать величественное зелёное платье, путаясь в пуговицах, пока Румпельштильцхен с ухмылочкой расстёгивает свои узкие кожаные штаны. Лучше так. Его тонкие губы впиваются в нежную непорочную кожу, тело Евы напрягается, словно вот-вот ускользнёт куда-то; Румпельштильцхен думает, что пугливая проклятая эльфийка внутренне ещё цепляется за своё никому не нужное целомудрие. Отсюда и слёзы, и беспричинное хихиканье, и застывший взгляд. Конечно же, она девственница — в её-то возрасте! сколько же столетий ты ждала? — и вскрикивает от первой боли. Тёмный маг успокаивает её, водит горячими пальцами по взмокшим рыжим волосам, коротко клюёт губами в раскрытый рот. Бедная, растерянная, Ева превращается в одно мгновение в маленькую испуганную девочку, а может, она ею и была — эльфы надолго застывают в одном возрасте. У неё дрожат и кривятся прекрасные, скучно совершенные губы, светлые глаза упорно не смотрят в лицо любовника — пускай. Всё равно то, чем они оба занимаются, не имеет ничего общего с любовью. Потом Ева надевает платье, безо всякой магии, позволяя Румпельштильцхену ловко застегнуть все крючочки и пуговки. Молчит, тяжело и устало, посматривает в окно, где уже всходит солнце. Тёмный маг не спрашивает, зачем она пришла к нему, зачем стала торопливо расстёгивать его жилет цвета бургунди, наклонилась и поцеловала туда, где он всегда оставляет грудь полуоткрытой. В конце концов, всё ясно. Одни кончают с собой, другие спешно выходят замуж и рожают детей, третьи избавляются от своей невинности самым постыдным образом. Но Ева ещё чувствует какой-то зуд, словно она не закончила своё дело; королева поворачивается к Румпельштильцхену, сидящему рядом на кровати, и вдруг соскальзывает на пол. Берёт в руки его член, прежде чем Тёмный маг успевает сообразить, что она делает. И обхватывает губами. Она умеет такое делать?! И, не успев удивиться, Румпельштильцхен упирается руками в смятую простыню, прикрывает глаза и стонет от наслаждения. Да она сошла с ума, мелькает у него в голове, пока Ева доводит его до почти экстатического состояния, а потом отстраняется и спокойно вытирает белые брызги со своего лица. Кажется, она довольна, она получила всё, что хотела, осквернила себя, как могла. Румпельштильцхен заботливо советует ей посмотреть, не запачкалось ли платье — Ева отмахивается, уже не обращая на него внимания, будто он надоедливое насекомое, и встаёт. О нет, уходить рано, есть ещё кое-что. — Подожди, дорогуша, — вкрадчиво шепчет Тёмный маг, взмахом руки убирая следы своего удовольствия отовсюду — с себя, с кровати, где была ещё и Евина кровь; с пола, если и там что-то осталось. Он сидит, сдвинув тонкие ноги вместе — маленький, отвратительный и порочный — и ухмыляется, привычно растянув серые губы. — Что? — Ева не слушает его, голос у неё отстранённый и какой-то пустой. — Мы не закончили говорить о деле. — Каком деле? — теперь в ней пробивается вялый интерес. — Когда ты пришла сюда, — охотно объясняет Румпельштильцхен, — ты сказала, что согласна на моё условие, лишь бы я не трогал эльфов и фей. Ева резко поворачивается к нему, растрёпанная и изумлённая, переводит красноречивый взгляд на постель, где всё скомкано и сбито в кучу. — Но мы же… — Что «мы»? — с напускным простодушием спрашивает Тёмный маг. — Мы же… — эльфийская королева прижимает ладонь ко рту, и вдруг начинает задыхаться. Она думала… и он намекал… но ведь действительно не было ни одного слова об этом. — Я же не говорил, что цена безопасности эльфов — твоя невинность, — Румпельштильцхен смакует слова, а затем весело вскидывает голую безволосую руку, блестящую, как у ящерицы: — Сделки не было! А значит — дело ещё не решено! Он заливается мяукающим смехом, и Ева отчего-то отступает назад и упирается в стену у окна. Внезапное осознание происходящего наваливается на неё, как будто её уже закутали в саван и уложили в гроб. Она чувствует себя мёртвой, как если бы одним ударом отсекла связь между собой и своим миром, и оказалась наедине с чужим, неведомым и страшным. Что же она наделала? Как могла так поступить, прийти сюда и... — Ну так что же? — перестаёт смеяться Румпельштильцхен и склоняет кудрявую голову набок. — Что мы теперь решим, Ваше Светлейшество? Условий-то я своих не объявлял. — Какие хочешь условия, — обречённо говорит Ева, закрывая глаза. Вспоминается молодость, мечты, погребённые под унылым выполнением долга, мысли о любви и счастье. Столько злости накопилось, что она готова была совершить самый мерзейший поступок, лишь бы вынырнуть из сонной одури, в которой жила. Но и при этом Ева прикрылась — для себя, на всякий случай — решением, что поступает так для блага своего народа. А теперь, когда почва выбита у неё из-под ног, королеве эльфов нечего терять. Она осквернена, опоганена, над ней надругались — и всё это по её же безумию. Румпельштильцхен читает по лицу Евы, как в раскрытой книге. Порыв прошёл, схлынул, оставив отрезвление, раскаяние и отвращение к себе. Скоро начнутся подлинные муки самобичевания — крайне любопытная картина, но наблюдать за ней Тёмному магу охоты нет, уже видел такое не раз. Его интересует другое. Ева — сильнейшая из эльфов, хранительница своего народа, его магии и его тайн. Без неё эльфам и феям нечего противопоставить Тёмному магу. — Ты можешь избавиться от позора, — Румпельштильцхен оказывается рядом с окаменевшей Евой уже одетый, выглядящий как ни в чём не бывало. Его голос заползает к ней в уши: — Есть выход. Ты же сама хочешь выполнить моё условие? Ты знаешь, чего я на самом деле хочу? Тогда смелее… ты всю жизнь мечтала выбраться из болота, в котором находишься, не так ли? Ева слушает его, и слёзы медленно катятся из-под полуприкрытых век. Впереди всё то же самое, только теперь она обречена вечно корчиться в невидимом огне, слыша славословия своей безупречности и чистоте; обречена жить с осознанием собственной мерзости, в стократ большей, чем у младшей сестры, сбежавшей с тёмным демоном Даркеном. Но то, что предлагает сейчас Румпельштильцхен, ещё ужаснее, греховнее, неправильнее... — Ты всё понимаешь, милая, — безмятежно улыбается маг, и в свете солнца, который льётся из окна, его глаза кажутся совсем жёлтыми. — Ты всё понимаешь…