«Иногда мы можем провести годы, будто бы не живя, и вся наша настоящая жизнь сосредотачивается в одном единственном мгновении». – Оскар Уайльд.
Жизнь. Life. Vita. Прекрасная и противоречивая. Порой справедливая, порой не слишком, а чаще всего и вовсе несправедливая. Порой короткая, порой долгая, но конечная. Конечная. Безграничное количество возможностей для тех, кто в них верит. Есть те, кто решаются стать счастливыми, несмотря на все превратности жизни, встречающиеся на пути, и есть те, кто остаются несчастными до конца своих дней из-за того, что однажды что-то пошло не так. А если жизнь даёт им второй шанс, их ослепляет собственное несчастье, и они не замечают его. Или не хотят замечать его. Таковы были впечатления Хабьера о том, что такое жизнь для людей. Люди. Хабьеру казалось, что они не ценят того, что дарит им Эла. Она слишком щедра с ними, думал он. И он полностью был уверен, что люди не представляют, насколько они счастливы. Возможность дышать, ощущать, как лёгкие наполняются воздухом, как сердце бьется в груди, словно диковинный механизм, чувствовать аромат и вкус кофе по утрам, ласковое прикосновение, жару, холод, обиду, радость, … Иметь повод улыбаться. На эмоции и ощущения Хабьер был готов променять своё бессмертие, отречься от своих способностей, перестать быть защитником и помощником тех, кто владел самым ценным богатством во вселенной — жизнью. Быть человеком, выбирать. Выбирать. Люди — самые удивительные живые существа, созданные Элой. Даже для неё самой они оставались загадкой. Она не могла предсказать, как поведёт себя любой из них, какой выбор сделает. Такова и была её задумка. Когда она создавала природу по строгому расчёту, ничего не упуская из виду, она спросила себя: «что будет, если я позволю чему-нибудь идти непредсказуемым путём, чтобы что-нибудь могло само выбирать свою судьбу, своё предназначение в этом мире?». И тогда она создала эти совершенные в своём несовершенстве механизмы, ведь в несовершенстве кроется странная, но привлекательная красота. «Мы ангелы, Хабьер. Нас создали для защиты и помощи человеческому роду. Для этого мы существуем. Это наша цель», — слова, которые его товарищ Микель постоянно повторял ему. Он — единственный, с кем Хабьер делился своими переживаниями. Как сказали бы люди, Микель — его друг. Есть много вещей, о которых ангелы знают в теории, наблюдая за людским примером. С помощью книг, искусства, науки и способности не быть замеченными в толпе ангелы прекрасно знают, как живут люди. В конце концов, они умеют читать мысли, чувствовать их страхи, желания, наблюдать за проявлениями любви, ненависти, грусти и радости. Эла наделила их лишь способностью смотреть и слушать — этого достаточно, чтобы справляться со своими обязанностями: нашептывать слова утешения во сне тем, кто чувствует себя потерянным, выслушивать просьбы и мольбы, сеять надежду, целовать веки тех, кто отходит к вечному сну. Хабьер всегда прекрасно справлялся со своими задачами, всегда был хорошим слугой Элы, но… чем больше он слышал и видел, тем больше он желал стать человеком. Желание. Конечно, Эла знала, что Хабьер начинает — чувствовать? И Хабьер знал, что его создательница ведает о его скрытом — желании? «Почему ты, Хабьер? Почему на этот раз ты?» Он не может избежать этого, это не зависит от него, он не хочет этого. Эла знала, что Хабьер никогда не откажется от своей ангельской сущности. Но каждый раз, когда один из её слуг оставался среди людей, становится человеком... обычно у этого всегда была одна и та же причина. * * *Моя улыбка Озаряет все лицо Когда ты идешь по дороге Sarah McLachlan – «I Love You»
Сегодня определенно не мой день. Стивен повторял фразу «это не мой день», словно мантру. С самого момента пробуждения он вбил себе в голову, что сегодня будет дерьмовый день. И точка. Просто и понятно. Разумеется, что ещё можно было подумать, если он опустил ноги на ковёр, мокрый от того, что ночью в ванной прорвало трубу, а он, естественно, спал и ничего не слышал? Эта несмешная шутка вселенной влетела ему в триста фунтов, не считая того, что теперь в квартире отчаянно пахнет плохо выстиранным тряпьём, и того, что чистка ковра наверняка обойдётся ему ещё в три сотни фунтов. Стиви мысленно отметил: «убрать ковёр до того, как я спалю его», и ему наконец удалось выйти из квартиры и направиться к самой жалкой части своей жизни — его долбанной работе. Стивен Джеррард. Стивен Джордж Джеррард. Мужчина тридцати двух лет, рост метр восемьдесят пять, голубые глаза, светло-каштановые волосы. Выдающиеся способности, отличавшие его от всех этих людей, снующих туда-сюда по улицам Ливерпуля. Нахмуренные брови. Кажется, что Стивен всегда был чем-то раздражён. Чем? Кто знает. Может, и самой жизнью. Стивену было предначертано судьбой стать великим, стать местным героем. Уже в тринадцать его талант на футбольном поле был очевиден, и тогда жизнь улыбалась ему самой яркой из всех своих улыбок. В то время он играл в одной из молодёжных команд футбольного клуба «Ливерпуль», получал стипендию, был обожаем всеми товарищами по команде. Футбол превратился в смысл его жизни. В шестнадцать лет его уже можно было видеть на Энфилде, играющим в основной команде, забивающим голы и выигрывающим матчи. Он слушал хор из сорока тысяч голосов, поющих «You’ll Never Walk Alone», и ощущал, как мурашки бегут по всему телу. Жизнь была прекрасной в шестнадцать лет. Пока в одно мгновение Стивен не лишился смысла своего существования. Сейчас, семнадцать лет спустя, находясь в положении, диаметрально противоположном тому, о чём он мечтал, будучи подростком, Стивен был несчастлив. Он делал то, что делал, потому что нет другого выхода, потому что жизнь оказалась несправедливой, и, чёрт возьми, приходилось делать хоть что-то, чтобы не быть полностью отвергнутым обществом. Стивен твердо знал, что он несчастлив, и что, скорее всего, никогда не будет счастлив. По крайней мере, в этой жизни. «Джейми, я скоро буду: у меня прорвало трубу, всю квартиру затопило, мне пришлось ждать сантехника, который обокрал меня безо всякого оружия, и, по правде говоря, моей нервной системе жизненно необходим кофеин, так что я буду через полчаса», — Стивен попрощался со своим шефом (и другом) Джейми Каррагером и направился в ближайшее к офису кафе. Конечно же, город встал, и Стивену пришлось провести почти час взаперти в такси, с водителем, похожим на персонажа фильмов про Нью-Йорк, этаким типичным индусом в тюрбане и с народной музыкой. Эта ситуация явно не помогла и так раздражённым нервам, и, продолжая думать о стереотипах («Почему этот дерьмовый день продолжает быть таким дерьмовым?»), Стивен выскочил из такси перед кафе, оплатив самую дорогую поездку своей жизни («Серьёзно, к концу дня я останусь беден, как церковная мышь»), и отправился покупать столь привычное капучино, отстояв, конечно же, самую длинную очередь, которую он когда-либо встречал в этом месте. Раздражающий галстук, бесполезный портфель в руках, стаканчик с кофе, который он вот-вот уронит, но не обращает на это внимание, так как увлечён борьбой с душащим галстуком и портфелем, от которого нет никакого толку… Стивен взорвался криком, проклиная, во весь голос проклиная этот день, когда капучино пропитало его серые брюки, а пенка увенчала носки его чёрных, блестящих, только что купленных ботинок. Стивену хотелось разреветься. Броситься на землю. Сдаться в сражении с этим дерьмовым днём. Но всё, что у него вышло, — это громкий смех, почти истерический хохот над самим собой. Потому что он ничего не мог поделать — только смеяться, смеяться над этим дерьмовым днём. Его голубые глаза блестели, и на мгновение улыбка замерла на его лице, обнажая белые зубы. В этот самый момент кто-то на другой стороне улицы заметил его и вдруг осознал, что то, что он видит сейчас — улыбку на лице этого парня, его блестящие голубые глаза, — всё это он хочет видеть каждый день. В то же время Хабьер понял, что именно люди называют «чувствовать себя целым». И сам не мог сдержать улыбки. Слишком мало вещей в его вечной жизни могли заставить Хабьера улыбнуться. И впервые он желал снова и снова улыбаться по той же причине. * * * — Извините, миссис, но это, к сожалению, было отражено в подписанном Вами договоре о предоставлении услуг. — Но это же несправедливо! Объясните мне, за что я плачу страховку? — Миссис Грэхэм, мне жаль, но я не могу ничего сделать. Вы подписали договор, в котором значилось, что мы возмещаем расходы на медицинские обследования, только когда необходимо срочно выявить заболевание, или когда речь идёт о патологии, но, к счастью для Вас, ни один из этих случаев к Вам не применим. — К счастью для меня? Никакого счастья я не чувствую, когда вы твердите мне, что не вернёте ни пенни из потраченных четырехсот пятидесяти фунтов! Кто здесь у вас главный? Меня это не устраивает! Дайте мне вашего управляющего! — Я уверяю Вас, миссис, что всё, что Вы слышите от меня, Вы услышите и от моего начальника, нет никакой нужды… — ПОДАЙТЕ МНЕ СЮДА ВАШЕГО НАЧАЛЬНИКА! — Конечно, конечно. Пройдите по коридору в конце зала, и за четвёртой дверью слева Вы найдете управляющего. Может, он сможет дать Вам ответ, который Вас устроит. По правде говоря, у Стивена не было на это времени. Огромный зомби вот-вот готов был съесть его последний цветок, и ему нужно было больше солнышек, чтобы посадить ещё цветов и убить чёртового зомби, прежде чем он доберётся до дома и сожрёт всем мозги. Сегодня был очень продуктивный день: он дошёл до двадцатого уровня в игре про растения и зомби, после того, как провёл два часа взаперти с остальным персоналом и управляющим страховой компании, обсуждая… обсуждая… обсуждая вещи, которые не могли занимать его даже отдалённо. Ему было всё равно. Его не интересовал отток клиентов, не заботило, что, скорее всего, грядёт сокращение штата (порой Стивен мечтал получить пинок под зад и покончить с этой жалкой рутиной), что нужно разрабатывать новые стратегии по привлечению клиентов. Бла-бла-бла. Все эти слова эхом отдавались в голове Стивена, и он не мог дождаться конца собрания, чтобы снова вернуться к себе в кабинет и продолжить убивать зомби или играть в блэкджек, не обращая ни малейшего внимания на то, что происходит вокруг. Спустя час, за который Стивен успел проиграть кровавое сражение с ордой зомби, съевшими в итоге все его цветы, к нему подошёл встревоженный Джейми и попросил объяснить, зачем он отправил к нему эту истеричную даму. — Она потребовала отправить её к моему начальнику, и я это сделал. — А к чёрту ты её отправить не мог? — Разве мне можно? — ответил Стивен с насмешливой улыбкой, бросая взгляд на монитор, и тут же нахмурился, потому что в очередной раз проиграл в битве против зомби, с которыми, как ему кажется, он уже имеет личные счёты. — Нет, на самом деле не можешь. И что ты там такое делаешь, что даже мне в глаза не смотришь? Стивен попытался спешно закрыть окно на мониторе, но Джейми был довольно близко и, разумеется, заметил и растения, и зомби, и тихий смешок не слишком уж стыдящегося Стивена. — Серьёзно, Стиви, в рабочее время! — Да ладно тебе, будто здесь много работы. — Здесь много работы. — Да? Например? — Разве ты не был на собрании с утра? — Разумеется, был. Сидел рядом с тобой. И что? — И что? Ты не слышал, что говорил Брендон про то, что происходит, и что нужно сделать для того, чтобы сохранить нашу работу хотя бы на некоторое время? Дела плохи, Стивен. — Если честно, Джейми, плевать я хотел. — По крайней мере, мог бы ценить тот факт, что ты здесь из-за меня, и попытаться не делать мне хуже. — А когда я делал тебе хуже, Джейми? Я хожу на работу каждый день, улыбаюсь секретарше по утрам, сижу со всеми на собраниях. Поэтому не пойти ли тебе обратно в твой кабинет и не продолжить делать то, что делаешь, позволив мне тратить невыносимо долгие рабочие дни на то, что доставляет мне истинное удовольствие? Джейми попытался вспомнить, когда он видел Стивена улыбающимся в последний раз, и понял, что ему не по душе видеть друга в таком состоянии. Когда они познакомились в школе, Стивен был самым приятным, любезным и остроумным мальчиком в классе, и они сразу же стали друзьями. С тех пор они и оставались друзьями, и после того, что произошло в той роковой игре, Джейми год за годом наблюдал, как Стивен превращается в полного горечи и сарказма одинокого человека. Конечно, у него иногда появлялись товарищи и спутники, но это никогда не становилось чем-то серьёзным. Более того, как только Стивен понимал, что чувства к другому человеку становятся рутинными, обыденными, он не долго думая пресекал дальнейшее общение и дальше наслаждался (если это можно назвать наслаждением, думается Джейми) своей одинокой жизнью. Позже, за кружкой пива, которую они привыкли выпивать по вечерам перед тем, как отправиться по домам, Джейми попробовал было вновь начать разговор, который навел бы друга на размышления и заставил бы понять, что какие-нибудь отношения могут помочь ему почувствовать себя лучше. — Я не могу понять, почему люди отдают собственное счастье в руки других, Джей, просто не понимаю. Какой жуткий штамп. — Но ведь дело не в этом. Дело в том, чтобы разделять свою жизнь с тем, кто желает этого, кто желает быть с тобой… — Ну вот, приехали. Возьми себе ещё одно пиво, Джей, расслабься. Меня не интересуют отношения, я для них не создан. — Знаешь, быть в одиночестве — это совершенно ненормально. — А с чего ты взял, что я одинок? У меня есть ты, есть родственники, с которыми я вижусь, когда захочу. А тебя вообще невозможно убрать с горизонта, даже при большом желании. Зачем мне больше? У меня есть то, что я хочу, вокруг меня те, в ком я нуждаюсь. Я в порядке, правда. А если говорить про секс — так всегда находится какой-нибудь добрый самаритянин, готовый утолить мои потребности и не просить ничего взамен, — подмигнул Стиви, с улыбкой делая большой глоток пива. Джейми лишь вздохнул, качнул головой и признался, что лучше продолжать говорить о «Ливерпуле», о том, как Джейми-младший уже умеет говорить «папа», или о груди кокетливой официантки, лукаво улыбавшейся ему по утрам, когда он заходил за кофе. И хотя её грудь приходилась не совсем по вкусу его другу, его очень занимал и веселил глубокий анализ того, что Стивен мог бы с ней сделать. * * * Хабьер был уверен в том, что Ливерпуль ему подходит. Большие города завораживали его. Поразительно, до чего могут дойти люди со своей безграничной способностью к созиданию, и большие города — лучший тому пример. Но в Ливерпуле было ещё и некое странное очарование, к которому Хабьер быстро привык, и которое всё время влекло его сюда. Его нравилось наблюдать за тем, как жители по-настоящему отождествляли себя со своим городом, видеть гордость на лицах, когда они слышали о Битлз или о местной футбольной команде. Хабьер думал, что фанаты «Ливерпуля» самые благородные и романтичные из всех, даже когда их команда проигрывала матч за матчем, когда они были столь далеки от числа лучших в Европе, — даже тогда они пели в полный голос на стадионе до финального свистка: сорок тысяч душ вскакивали в едином порыве, плакали или кричали от радости в унисон. Энфилд — одно из тех мест в Ливерпуле, где Хабьеру нравилось теряться в толпе и переживать вместе со всеми эти яркие девяносто минут. — О чём задумался, ангел? — Хабьер вынырнул из глубины своих мыслей и повернулся, увидев товарища, присаживающегося рядом с ним на пристани городского порта. — Я размышлял о том, что видел этим утром. — И к чему пришёл? — Хочу, чтобы кое-кто смог меня заметить. Хочу познакомиться с ним, заговорить с ним. Микель не мог не удивиться этому признанию и задал самый прямолинейный вопрос, который пришёл ему в голову: — А как ты понял, что хочешь этого? — Я не могу перестать думать об этом человеке, которого видел утром, и о том, что почувствовал, когда увидел его. Он мне… любопытен. — И что же ты почувствовал? — Жажду понять, как кто-то, кто может так улыбаться, храня в душе столько горечи. Что-то его беспокоит, и я хочу знать, что именно. — Ты просто увидел, как он улыбается? И всё? — Практически. Ещё я видел, как он сражается с галстуком и опрокидывает кофе на штаны и ботинки, и всё, что он сделал, это рассмеялся над собственной глупостью, — Хабьер живо вспомнил эту картину и не смог удержаться от улыбки: раздражённость этого бедняги действительно выглядела забавно. Или, по крайней мере, ему так показалось. На Микеля произвело впечатление и немного обеспокоило признание друга. Да, Микеля порой очаровывали люди и то, как они жили, но он ни на минуту не позволял себе забыть о своей миссии и даже в мыслях отступиться от неё. Хабьер и Микель — ангелы, которым Эла доверяла больше всего. Их послушание и усердие всегда приятно удивляли её, и да, их можно было назвать её любимчиками. Это роскошь, которую она могла себе позволить: ее слуги не способны чувствовать зависть, и наличие у неё любимчиков никогда не станет причиной для ссор в её небесных владениях. — Я правда хотел бы понимать тебя, Хабьер. Но ты говоришь о вещах, которые я не могу разделить с тобой, так как сам никогда не допускал мысли о том, чтобы стать одним из них. В отличие от тебя. И, может, поэтому ты понимаешь их лучше меня. — Возможно. — И как ты собираешься познакомиться с ним? — Хабьер растерянно повернулся к Микелю, на что тот широко улыбнулся и спросил: — Может, планируешь просто подойти и сказать: «Привет, меня зовут Хабьер, я ангел, и, знаешь, я хотел спросить, что тебя гложет в жизни», а? — Знаешь, не такая уж это и плохая идея. — Я серьёзно, Хабьер. Хабьер вздохнул. Разумеется, он много думал о том, как подойти к этому человеку, и даже прокрутил в голове несколько сценариев разговора. Но непредсказуемость людей в некоторых вещах вынуждала его сомневаться в успехе. Однако любопытство способно на многое, и желание сделать что-нибудь, чтобы у этого человека появился повод улыбаться чаще, заставляла Хабьера забыть об условностях и пустить всё на самотёк. Будь что будет.