Остаться

Для Куроо не секрет, что Козуме тяжелее, чем другим игрокам. С самого начала, вступив в волейбольный клуб, хотелось ему того или нет, Козуме подписался на кропотливый труд. Но в его случае он возрос до гигантских размеров. То, что остальным ребятам давалось легче — быстрый бег, прыжки и сильные удары, — для Кенмы являлось непреодолимой стеной. Каждый раз он будто со всей силы врезался в бетонную поверхность реальности, под недовольные, устало-громкие указы третьегодок. Те не понимали, что сила Кенмы не в физической работе, а в том, как правильно и чётко, за считанные секунды, он расценивает опасность ситуации, понимает, с какими противниками команда имеет дело. Почему-то никто этого не понимал, кроме Куроо. И каждый раз, потирая ушибленные, пылающие ладони, Козуме в недоумении вглядывался в свои руки — почему он не может так же играть в волейбол, как остальные? В итоге, осознав свою беспомощность и бесполезность на поле, Кенма решил уйти. Решение пришло с трудом, с горечью и грустью. Уйти — означало отказаться от единственного в его жизни человека, от Куроо. Уйти — означало поставить крест на их отношениях: на дружбе, на взаимной симпатии, на безмолвном понимании. И всё же пришедшее на уровне чувств решение молниеносно перетекло в слова, превратилось в предложение и вырвалось резко, неожиданно. Кенма сидел на мягкой, весенней траве. Ещё совсем зелёной, свежей. Он боялся оглянуться назад, за его спиной стоял Куроо. Ведающий о страданиях Кенмы Тетсуро знал, что когда-нибудь Козуме заявит о своём уходе. Удивительным было то, что он так тянул с этим. Иногда Куроо самому хотелось подойти к Кенме и сказать, что он может уйти. Оставить всё и спокойно жить своей уютной, тихой жизнью. Не стараться, не лезть из кожи вон, не слушать упрёков и укоров от людей, которые совершенно его не понимали. Иногда же Куроо осознавал, что всё это временно, и у Козуме настанет тот день, когда все распознают стиль и значение его игры. И обязательно примут, и будут подстраиваться под него, а не требовать обратного. Ведь Кенма — особенный. Может не для всех, но для Куроо — особенный. Зная это, веря в Кенму, Куроо просто не мог позволить ему уйти. И каждый раз сам молчал, закрывая глаза на его мучения, а теперь, стоя за его спиной, пытался найти правильный подход, чтобы остановить Козуме. В итоге слов и доводов оказалось слишком мало, и Куроо это понял. Ему стало невыносимо тоскливо, однако он готов был протянуть руку Кенме, пожать его ладонь, как ладонь сокомандника в последний раз. Только вот Козуме почему-то не шевелился и тягостно долго смотрел на небо. Тетсуро спрятал руку обратно в карман, приблизился к Козуме и сел рядом. Кенма думал, а Куроо ждал. За долгие годы их странной дружбы Куроо научился ждать Кенму. Время текло, уносилось начинающимся вечерним ветром, завлекало за собой в прошлое повисшие в воздухе эмоции. И Козуме тихо, спокойно заговорил: — Уйти из команды — значит оставить тебя, поэтому я не могу уйти. Поэтому я должен остаться. Куроо секунду глядел на нежные, покрывшиеся лёгким румянцем щёки Козуме. Тетсуро не знал, что сказать, однако понимал, что прощального рукопожатия сегодня не будет. — Ты понимаешь, что почти сделал признание? — еле выдавил из себя Тетсуро. — Да. Не почти, сделал. Куроо ещё несколько секунд разглядывал мило смущённого Кенму, затем не выдержал и подался вперёд. Его рука накрыла тонкий затылок Козуме, а губы ласково коснулись его губ, обволакивая в трепетное тепло. Теперь Кенма был подписан не только на временный кропотливый труд в гигантских размерах, но и на любовь Куроо, скреплённую поцелуем.