Блюдо, которое подают холодным

Ненавижу. Ублюдок. Ненавижу. Ни слова не срывалось с губ Крысолова: не-ет, они предпочитали дохнуть в изувеченном горле раньше, чем он мог их произнести; ненависть не находила выхода, она безжалостно жгла его изнутри, сплетённая с болью тела в единое целое. Подпитывалась физическим страданием, разрасталась в груди, грозила разорвать лёгкие, разворотить грудную клетку — такой сильной она была. Циркулировала отравой по венам и артериям, чистейшим смоляным расплавом, долбилась в виски вместе с пульсом — проклятый ритм, совсем как у дрянной музыки этих человечишек, которую и музыкой-то не назовёшь! — застилала глаза чернотой ещё большей, чем царила здесь, в недрах горы, в его логове. Заткнутся они когда-нибудь, мелкая погань? Детские стоны, раньше услаждавшие слух, теперь били по размочаленным нервам. Надо было уничтожить человечьих детёнышей насовсем, но нет, трофеев захотелось. Теперь расплачиваться, терпеть этот вой денно и нощно, без возможности заткнуть, разогнать назойливых призраков. Дурацкие наивные мольбы… о чём жалеть? О своих ничтожных нерастраченных жизнях? Мусор, дрянь… Люди такие слабые, так легко умирают, такими послушными становятся марионетками, что противно смотреть и слушать. Весь этот надсадный плач и хныканье — к чему? Раздражать ещё больше? У них получается. Дни и ночи, и снова дни, и снова ночи, без конца этот плач. Собственное хриплое, сбитое дыхание, и мысли, одни и те же мысли по кругу, снова и снова. Слова, произнесённые десятки раз, безмолвно и беззвучно внешне, но с криком в голове столь громким, что удивительно, как Крысолов от самого себя не оглох. Ненавижу. Мерзкий крысюк. Он отнял голос. Ненавижу. Заставил корчиться в грязи, подлая тварь, валяться здесь, как полудохлую стервь, зажимая рану в животе, чтобы кишки не вывалились. Цепляться за флейту, скользкую от собственной крови, ставшую бесполезной. Сколько раз Флейтист подносил её к распухшим губам, пытаясь снова подчинить себе музыку, пачкал в сукровице, что сочилась из трещин на пересохшей коже? Но зря, всё зря — дыхания не хватало, раздавленная гортань отказывалась правильно пропускать воздух, переломанные и смещённые хрящи не желали срастаться, а когда всё же изволили — срослись столь противоестественно, что об извлечении звуков можно было забыть. О любом. Неважно, из голосовых связок или же инструмента. Жрать это тоже мешало, любой глоток давался с мучительным усилием — но не настолько, чтобы загнуться от голода. Твари, крысиное отродье! Думают, что разделались с ним… да, наверное. Торжествуют в своих вонючих норах, празднуют победу, с-суки. Король крысиный, чёртов недобиток, живучая сволочь, гадкая, мстительная — о-о, как хрустели бы под сапогами его кости, если надавить посильнее! Перебить голени, обе, чтоб не убежал, и предплечья, и плечи, и ключицы по очереди, чтобы не уполз. Чтобы пресмыкался перед тем, кто по праву достоин его уничтожить. Умолял о пощаде, истекая слезами, соплями и кровью — показавший истинное нутро никчемного создания, которым является, и у которого нет ничего, кроме гонора и непростительной везучести. Что ж, вот как раз нутро своё он сам и рассмотрит, в прямом значении — пока Крысолов будет наматывать на флейту его требуху. Живучий… что ж, посмотрим, как ему понравится собственная живучесть, когда кожу будут резать на ленты — полоска за полоской. А потом свяжут полученными ремнями и подвесят на пути подземной человечьей машины — пусть повторит судьбу того тупоумца, что послужил источником информации. Грёбаной бесполезной информации. О, Крысиный король заслужил каждую минуту боли, каждый свой крик, каждую каплю крови, что выльется из его распоротых вен и артерий. За то, что пытался убить и почти преуспел, за то, что посмел выжить. Но причина всему — не он. Он бы плясал под музыку, как и все прочие, смирный и одурманенный иллюзиями. Во власти примитивных животных инстинктов — даром что выглядит по капризу природы, как человек. Да и будто люди особенные. Несусветная чушь! Точно такие же животные, и на них есть все напасти: и голод, и жажда, и похоть; и всё так же они стремятся к удовлетворению своих убогих нужд. Стоит поманить призраком, пообещать — и пойдут с такой готовностью, что аж тошно. И никто не в силах сопротивляться, никто!.. Чем же ты, Сол, лучше? Неужели в тебе нет голода? Неужели в тебе нет похоти? Есть, во всех есть. Даже Крысолову они не чужды, чего уж говорить о существах низших. Так в чём же дело, ублюдок крысы и человека? Неужто не можешь определиться, человечью самку хочешь или крысиную? Что ты видишь под собой в мокрых снах: бледное и безволосое тело той композиторши, — или комок грязной шерсти, что пропахла нечистотами, жилистую крепкую тушку с голым розовым хвостом? Чего ты желаешь больше, когда твой желудок бурчит, а рот наполняется слюной? Этих новомодных хэм-бурреров, или как они там называются? Вонзить зубы в хлеб и чистое мясо? Или всё-таки предпочтёшь пахучую, сочную падаль с начинкой из червей? А, Сол? Возможно, весь план пришёлся не ко времени. Слишком поздно: выродок уже успел почувствовать себя крысой. Слишком рано: он ещё не перестал ощущать себя человеком. Должно было возобладать что-то одно, и тогда взял бы тёпленьким. Мягким и податливым человечишкой или слепым беспомощным крысёнышем. О, он бы был послушен каждой ноте, каждому желанию Флейтиста! С тем же глупым выражением на роже, что и у всех прочих, шёл бы на его зов, видя в том, кто порождает столь вожделенные звуки, обещание небесного наслаждения, источник немыслимого блаженства. Вот с таким — ласковым и ручным — Крысолов бы поразвлёкся иначе. Ладная крыска, игрушечка. Хорошенькая, гладенькая, ещё и принцик. Редкостная… Редкостная дрянь. Урод, мутант. Как такое извращение природных законов ещё земля носит? Таким место в кунсткамере, плавать в банке с формалином. Был бы Сол послушным, как все — всё обернулось бы иначе. Но он осмелился пойти против абсолютной власти Флейтиста. И отнял её — эту власть. Теперь остался только один желанный вид развлечения с его участием. Заставить погань страдать так, как страдал сам Крысолов. Хотя нет — в десятки, в сотни раз сильнее. И не только физически — этого мало. Для Крысиного короля было достаточно: тот повредил лишь тело, и Крысолов отплатит ему тем же. Но не для Крысиного принца, который забрал всё. Голос. Музыку. Умение повелевать. У крысёныша никогда не было и не будет ничего равноценного тому, что он отнял. Ничего, что можно уничтожить взамен и посчитать долг уплаченным, а месть свершённой. Но хотя бы попытаться — стоит. Крысёнышу дорога человечья девка и ещё почему-то тот черномазый пацан — значит, он увидит, как они подыхают. Не сможет не смотреть, если срезать веки. Хотя насчёт этого надо подумать — он должен жить долго, и хорошее зрение ему ой как понадобится. Ему столько предстоит увидеть. Но сначала будут предупреждения. Какие-нибудь узнаваемые части тел, чтобы он сразу понял, чьи. Чтобы тревожился, чтобы потерял сон, как потерял его с тех самых пор Флейтист. Чтобы боялся. Весь пропитался с ног до головы тяжёлым смрадом страха и тревоги, как теперь — вонью канализационных вод и мусорных баков. Пусть, пусть изводится, теряет от усталости бдительность, ошибается — даже без власти музыки Крысолов выносливей и умнее его, а главное — опытней. На стороне Крысолова сотни лет скитаний по миру, тысячи невидимых схваток, из которых он раз за разом выходил победителем. У крысюка всего этого нет. Он ещё совсем сосунок — и по крысиным меркам, и по человеческим; он нагл, шустр и самонадеян, и думает, что весь мир лежит у его ног. Он ошибается. А Флейтист не совершит одну и ту же ошибку дважды. Он не будет полагаться на музыку, не будет удовлетворять эго, желая подчинить именно ею, сломить волю и утвердить своё превосходство привычным способом. Сейчас не до игрищ. Надо просто его растоптать. Любыми средствами, не погнушавшись даже самых низменных; грубой силой, если потребуется. Если бы Крысолов не был ещё так слаб. Сколько времени уйдёт на то, чтобы зализать раны? Взлелеять планы мести, продумать их детально, постаравшись не слишком отвлекаться в процессе на сладостные картины, которые подсовывает мозг: окровавленный Сол, избитый, искалеченный, с обезображенным лицом — таким же обезображенным, как теперь у Флейтиста. Хотя какой Крысолов теперь, к демонам, Флейтист, если он не способен извлекать из флейты мелодии, только паскудную какофонию, что не имеет ничего общего с музыкой? Ясно, что с этим покончено, и привычный инструмент, что веками служил верой и правдой — теперь не более чем напоминание о днях былого величия и позорном проигрыше. Символ боли. Но кто сказал, что подойдёт лишь мелодия флейты? Звуки можно создавать не только дыханием. Когда Крысолов подлечится достаточно, чтобы выдать себя на поверхности за обыкновенного городского жителя — первым, чем он займётся, будет всё-таки не Сол. Ублюдок подождёт. На этот раз нужно всё рассчитать наверняка. Есть кое-что поважнее. Важнее даже мести, которую, как известно, всё равно лучше подавать холодной. Прежде всего Крысолов позаботится о новом средстве, чтобы творить музыку. Он вернёт себе отнятые ритмы и мелодии, отобранную власть над всеми живыми существами, кроме полукровок и рыб. Он не умеет играть ни на чём, кроме флейты, но научится. Он бессмертен, и у него есть время. Прорва времени. И когда он вернётся… а он обязательно вернётся… он будет известен уже не как Флейтист. Мир узреет рождение Лондонского Скрипача.