Мировая Война № III

После вопроса Камуи в кафе повисла напряженная тишина. Таканори сразу растерялся, его глаза забегали по комнате, а затем остановились в точке на столе, прямо перед пустой тарелкой. Он больше не мог сбежать от правды. Надо было говорить. - Йокогама, префектура Канагава, – неуверенно сказал Мацумото, посмотрев на Гакта.Мужчина с заинтересованным взглядом слушал Таканори, положив руку на стол. Это могло означать также и то, что беседа будет долгой. - А я из Киото, – поддержал разговор Гакт, пытаясь придать ему более непринужденную форму, не напоминающую допрос. - Красивое место, – парень улыбнулся. Гакт сделал то же самое. Именно в тот момент он ожидал не услышать от своего собеседника ничего кроме молчания. День был в самом разгаре, часы показывали 14:37. - Да, согласен. Я, конечно, уже привык, редко замечаю. Расскажи, пожалуйста, еще что-нибудь о себе, – обобщенно попросил мужчина. Скорее всего, он очень сильно не хотел отходить от темы. - Ладно, если Вам так интересно, – неуверенно начал Таканори. – Многое произошло до переезда в Токио, и больше половины из этого я не могу рассказать по личным причинам... _______ POV Takanori Сижу за письменным столом рядом с большим окном, что охватывает почти всю стену по правую сторону от меня. На столе много тетрадей, цветных и простых карандашей, листиков бумаги разных размеров. Все это находится в беспорядке. Некоторые скомканные листики забытыми валяются на полу. Отъезжаю немного назад на стуле, он на колесиках. На его ручках есть кнопки: синяя и зеленая. Если нажать на синюю, он начинает крутиться, зеленая же регулирует высоту. Из-за моего роста высота достаточно большая, ведь в ином случае я бы с трудом достал до весьма высокого стола. Раздвинув тетради, листы бумаги и иной хлам, можно увидеть засохшие и не очень капли и мазки разноцветной краски. Вот, случайно положил тетрадь в краску, теперь на ней можно обнаружить еще один цвет. Беспорядок меня совершенно не раздражает, я воспринимаю его как собственное творение, могу сравнить с частичкой себя. Достаточно просторная квартира размещается высоко, отсюда хорошо видны крыши зданий или, по крайней мере, их последние этажи. Другие высотки, кажется, достают до облаков. Между ними по всему городу тянутся дороги. С небес они, должно быть, напоминают паутину, а машины, что ездят по ним, – росу, которая колышется на ловушке хищника-паука. - Таканори, можно войти? – слышен стук в дверь. Немного подумав, разрешаю. Дверь осторожно открывается, заходит мой отец с подносом, на котором еда и сок. Раздвигает листы бумаги и карандаши на столе и ставит на их место поднос. Я ни в коем случае не хочу, чтобы отец видел засохшие капли и мазки яркой разноцветной краски. Нет, он меня не накажет. Меня уже невозможно наказать. Максимум, что можно было со мной сделать раньше в качестве наказания, – запретить выходить на улицу. Сейчас же у меня нет возможности выйти: ходьба причиняет сильную боль. Потому никто не может запретить мне выбираться из комнаты – я и так почти из нее не выхожу. Не может и накричать – мне нельзя нервничать. Я просто не хочу, чтобы отец видел все это. Сейчас сижу спиной к нему, как и сидел, смотрю в окно. - Как твое самочувствие? Я еду принес, – говорит отец. - Хорошо, спасибо, – отвечаю я. - Выпрями спину, – советует он. Повинуюсь. Что это? Забота? Вряд ли. Скорее обязанность и простая вежливость. Я ведь отвечаю тем же. Слегка наклоняюсь вперед. Отец ставит между мной и высокой спинкой стула подушку. Сейчас я немного напряжен. - Теперь прислонись к подушке, – спокойно произносит отец. Я также повинуюсь, хотя ощущения немного странные. Даже не знаю, почему. На этом диалог завершается, отец уходит. Мое состояние и вправду можно охарактеризовать одним словом – стабильное. Немного ноет спина, слегка кружится голова, время от времени поднимается температура, а ходьба сопровождается резкой болью опять же в спине. Поэтому большую часть времени я провожу на стуле, в своей комнате. Иногда все же выхожу – слава богам, еще могу это делать. Туалет рядом, что самое главное. На кухне редко появляюсь, ведь еду приносят. Поворачиваюсь на стуле и нажимаю синюю кнопку. Он делает несколько кругов вокруг своей оси. Это можно назвать неким развлечением, хотя меня и попросили не нажимать эту кнопку: голова и без того кружится, теперь мое состояние ухудшилось. Но это не значит, что я перестану нажимать ее. Подъезжаю ближе к письменному столу, кладу голову на него. Какое-то время придавленная моим весом подушка слегка сползает вниз. Вижу расположенный прямо напротив себя поднос, и у меня складывается ощущение, что он наблюдает за мной. С этого ракурса он кажется больше. Пробыв в таком положении достаточно непродолжительное время и вернувшись к своему обычному «стабильному» состоянию, я замечаю на кончиках светлых волос свежую, еще не засохшую зеленую краску. Смотрюсь в зеркало, висящее неподалеку, чтоб убедиться в этом. Ну да, мои волосы и вправду попали в свежую краску. Неудивительно. Провожу пальцами по волосам, пытаясь убрать ее, после этой процедуры на прядках остается только несколько совсем незаметных зеленых следов. Снова смотрю на стол, на поднос, который стоит почти на самом краю. Особого аппетита у меня нет, но, думаю, я смогу съесть то, что приготовил отец. Пододвигаюсь обратно и внимательно вглядываюсь в содержимое подноса: мало ли, может, у меня появится аппетит? Сначала я рассматриваю стакан ярко-оранжевого сока; надо не думать о том, что его цвет такой подозрительно ядовитый. Рядом с прозрачным стаканом стоит тарелка, на ней можно разглядеть хлеб, сверху масло, зелень, морепродукты... Бутерброд. Их два, они одинаковы. Приступаю к еде. Аппетит так и не появился даже после того, как я внимательно все рассмотрел, заставляя себя подумать о приятном вкусе. Рука невольно тянется по столу, раздвигая листы бумаги: где-то здесь находится мой тайник с пакетом пластиковых трубочек. Достаю круглую палочку, не глядя ставлю ее в стакан. Я уже почти закончил трапезу, осталось выпить сок. Пару секунд непонимающе изучаю глазами то, что воткнуто в стакан: это красный карандаш круглой формы, он только напоминает трубочку. Улыбаюсь, достаю его и кладу на белый альбомный лист. От сока последний намокает, расплывается, даже обретает оранжевый оттенок. Роюсь руками в остальных листах, тетрадках, карандашах, кисточках, баночках с краской... Где-то на дне всех этих ценных для меня вещей нахожу тот самый пакетик с разноцветными трубочками. Беру одну, вставляю ее в стакан, делаю небольшой глоток, втягивая жидкость. Сок достаточно вкусный, несмотря на ядовитый яркий цвет.  Затем я ставлю посуду обратно на поднос, пододвигаю последний чуть ближе к краю стола, прячу упаковку, зарывая в листы и тетрадки, словно сокровище. Трубочку, вставленную в стакан, заворачиваю в также лежащую на подносе белую салфетку. Поворачиваюсь на стуле вправо, смотрю в окно. Солнце уже садится, небо стало таким же ярко-оранжевым, как и сок, который я только что пил. Внизу видны здания, отсюда открывается красивая панорама. На палочку, воткнутую под окном, очень близко к нему садится птичка. В принципе, для этого под окнами домов и нужны такие металлические палочки. Я смотрю на поднос, желая угостить своего гостя. Вижу несколько кусочков хлеба. Встаю со стула, осторожно беру их и не менее осторожно подхожу к окну. Протягиваю хлеб, кладу его на выступ. Интересно, птичка будет есть это? Она даже не боится меня. Отходя, я сажусь обратно на стул и наблюдаю. Она продолжает сидеть на том же месте. - Ладно, я отвернусь, – проговариваю вслух и разворачиваясь. Слышу шорох в районе окна. Отлично: она приняла мое угощение. Мне даже не нужно убеждаться в этом, поэтому я просто подъезжаю обратно к столу. Мое пространство не ограничено комнатой, в моем распоряжении вся квартира, но мысленно его можно ограничить одним только столом. В том беспорядке, что я создал сам и продолжаю ежедневно создавать, можно отыскать много чего интересного, забытого мной. Я вытягиваю чистый листок, беру простой карандаш, начинаю чертить прямые под линейку. Возможно, когда-нибудь они станут чем-то прекрасным, возможно, кто-то увидит это, кому-то это понравится. Оно уже напоминает оконную раму. В этот момент раздается стук в дверь, и я вздрагиваю от неожиданности. - Таканори, к тебе можно? – слышу вопрос. - Да, – коротко отвечаю я. Дверь открывается, отец заходит, чтобы забрать поднос. Однако на нем он замечает нечто, оставшееся мной нетронутым. - Почему ты не выпил лекарство? - А зачем, объясни? Как оно поможет? Что оно сможет вылечить? – я задаю сразу ряд вопросов, продолжая чиркать карандашом. Сейчас я делаю это быстрей, чем обычно, и нажимаю сильней, буквально вдавливая грифель в бумагу. - Ты просто должен принимать его, – отвечают мне. - Я не должен. Я хочу объяснений. Но объяснений не будет, отец молча уходит с угрюмым выражением на лице. Но что такого в моем желании, в моей просьбе? Я просто хочу знать диагноз, который мне не говорят, хочу знать причину! Я не желаю принимать что-то, не зная результат. Смотрю на фотографию в красивой рамке на столе среди беспорядка, здесь изображены мы: мама, отец и я. Почти полгода назад мы попали в автокатастрофу. Мама не выжила, мы с отцом спаслись. Врачи поставили мне какой-то диагноз, но я могу только описывать свои ощущения. На самом деле я не помню смерть матери, знаю об этом с чужих слов. Это событие для меня как факт, я могу представить его, но оно не является воспоминанием, вместо него в моей памяти пробелы. Это можно сравнить с телевизором: некоторые каналы показывают лучше, другие идут хуже, а третьи вообще не работают, виден только белый экран и слышно шипение. Так я могу охарактеризовать свою память на данный момент. Но я хорошо помню все, что происходило после аварии, по крайней мере, мне так кажется. Несмотря на то что я не могу воспроизвести момент смерти мамы, словно видео, я же вижу, что ее нет. Сейчас я держу в руках фотографию в серебристой рамке, мои руки дрожат. Мне хочется просто извиниться перед мамой за то, что я не помню тот, наверное, страшный и трагичный момент, момент ее смерти. Меня не покидают опасения, что я мог забыть и какие-то другие моменты, связанные с ней. Может, она совершила что-то, за что я должен всю жизнь быть ей благодарен, но не помню этого и сейчас чувствую вину. Вот, уже готов эскиз. Можно узнать разбитое окно. Любуюсь плодом своего труда. Теперь надо найти краски и придать ему цвета. _______ - Очень странная история, на самом деле, – задумчиво произнес мужчина. – То есть, ты частично лишился памяти, я правильно понял? - Сложный вопрос. Я понял это тогда, когда мне стали рассказывать о событиях из моей жизни, но мне не удавалось их вспомнить. - В итоге ты узнал свой диагноз? – спросил Камуи. - Нет, это осталось загадкой. Но я пытался дать какие-то воображаемые названия своему состоянию. - А как ты можешь охарактеризовать свои отношения с отцом? - Думаю, фразой «я отвечаю тем же на твое равнодушие». После этой фразы в кафе вновь повисло молчание. Мацумото взял на руки Корон-чана, начал гладить собачку. Сейчас парень явно чувствовал себя немного уверенней, создавалось впечатление, что он стал больше доверять Гакту.